Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами

Семейные терапевты Клаудиа Бепко и Джо-Энн Крестан пишут, что «неуправляемое поведение мужчин под влиянием алкоголя издавна считалось приемлемым и даже поощрялось», в то время как пьющие женщины воспринимались как «больные, порочные губительницы мужей и детей». Разумеется, это было обусловлено вопросами власти и секса: «В Риме около I века нашей эры закон запрещал женщинам пить. Римлянку, обвиняемую в употреблении алкоголя, сразу подозревали в супружеской измене, а за это могли приговорить и к смертной казни».

Столь непостижимая логика (пусть наказание и не всегда было таким суровым) пережила века и прослеживается почти в каждой культуре. Вот как по этому поводу высказывался в своей поэме трувер XIII века Робер де Блуа:

Та, что без меры льет в себя вино и поглощает яства, Войдет во вкус и к буйным ниже пояса утехам.

В свою очередь, в песне «Water with the Wine» [130] с гениального одноименного альбома 1976 года Джоан Арматрейдинг поет об изнасиловании, которое пьяный мужчина совершает на свидании. В болезненном утреннем свете проблески воспоминаний становятся кошмаром наяву – повернув голову, героиня песни обнаруживает, что ее насильник все еще здесь, храпит на подушке.

130

«Вода с вином» (англ.).

Автору и исполнительнице песни, какой бы талантливой и неунывающей она ни была, не остается особого выбора, кроме как взять на заметку опыт Платона и в следующий раз разбавлять вино водой. А смиренный тон, в котором Джоан Арматрейдинг делится этим самонаставлением, говорит о том, насколько пугающе обыденной подобная травма может стать в патриархальном обществе.

Даже за пределами острой проблематики сексуального насилия точные исторические сведения или описания женского похмелья найти совсем непросто. Как написала мне дорогая подруга и замечательная писательница Табата Саути: «Женщины оставили меньше слов везде и обо всем. И похмельем своим хвалятся куда реже, чем мужчины. Мужчинам похмелье видится эдаким трофеем из похождений в землях, блуждать по которым женщинам исторически не полагалось. Мы можем пробраться туда лишь тайком и ненадолго. Пьяная или похмельная женщина – это не смешно; Фальстафа в женском обличье не существовало никогда».

Еще в 1987 году блестящая французская писательница и режиссер Маргерит Дюрас рассказывала, как воспринималось ее собственное пьянство: «Пьющая женщина – это как если бы пил ребенок или животное. Женский алкоголизм – всегда скандал, а женщина-алкоголик – это редкость, серьезный случай. Это пренебрежение божественным в нашей природе».

Неудивительно, что найти автопортрет художницы в похмелье не менее тяжело. Зато есть несколько известных изображений, созданных их коллегами-мужчинами – и нередко исполненных нежности. Казалось бы, Анри де Тулуз-Лотрек, калека, карлик и пьяница, большую часть времени проводивший в парижских кабаках и кабаре, мог использовать и собственный облик для картины под названием «Похмелье». Однако ж на холсте он изобразил утро Сюзанны Валадон.

Картина «Похмелье» (Сюзанна Валадон), Анри де Тулуз-Лотрека, 1887-President and Fellows of Harvard College, общественное достояние

Валадон, его собутыльница и соратница по искусству, была талантливой циркачкой, но в пятнадцать лет упала с трапеции. И хотя, когда Тулуз-Лотрек запечатлел то самое утро, им обоим было не больше двадцати, во взгляде Сюзанны читается смиренное понимание, что дерзкие мечты – удел прошлого, а все, что впереди, надежд не вселяет.

Тигр на крыше (соразмерный образ твой [131] )

Солнце поднимается над восемью этажами сгоревшей фабрики и освещает усыпанную щебнем крышу, на которой в алеющем полумраке проступают фигуры. Высокая блондинка в черном кожаном плаще на голое тело держит в руках массивную цепь. На цепи сидит и фыркает бенгальский тигр, чья полосатая шкура пылает в лучах утреннего солнца. Дюжина мужчин в бейсболках, преимущественно темнокожие, расположились в разных позах меж покрытыми граффити дымоходами, грудами бетона и арматуры. Они смотрят на женщину и тигра, перемещающихся вслед за солнцем по искореженной крыше.

131

Строчка из стихотворения Уильяма Блейка «Тигр» в переводе С. Маршака.

Каков предмет этой фотосессии – раса и пол? Власть и бессилие? Сковывающие нас цепи? Секс и стереотипы? А может, и вовсе ничего – и все это просто похмельный бред?

Чем выше поднимается солнце, тем более непредсказуемой становится ситуация – она выходит из-под контроля и за рамки кадра. Тигр начинает злиться, он уже готов выразить протест. И тут над нами застрекотали вертолеты полицейских и теленовостей…

Спустя несколько часов я уже в Торонто, а в вечерних новостях показывают, если можно так выразиться, сюжет: «В Детройте во время фотосессии на развалинах фабрики с цепи сорвался тигр». С земли, с воздуха, на осыпающихся лестничных пролетах заснят тигр, которому осточертело делать то, что ему велят. Ручная камера фиксирует это беспомощное упрямство в момент, когда татуированный Распутин идет на тигра с газонокосилкой.

Трудно понять, что есть что: восход или наваждение, грядущее или вымысел, поиск излечения или жажда докопаться до сути. Я даже не знаю, сработал ли Party Armor. Опьянение, трезвость и похмелье – все поплыло и смешалось. Но по крайней мере сейчас я дома. Мир все еще на месте. Тигр вернулся в клетку. А я отставляю опустошенные доспехи и беру чего покрепче.

Восьмой перерыв Проснулся я утром

В голове дурман. Башка гудит. Мое сердце в огне. Бросает в жар. Солнце в глаза. Горечь во рту. От двери к кровати ведет вереница из зубов. Бокал вина в моей руке. Мухи в моей бороде. Один на полу. Не по себе. На часах 11:А постель пуста. И пусты небеса. Заснул в одежде опять. В дверь стучится беда. В кровати вчерашняя еда. Моя собака мертва. От блюза звенит голова. Блюз подмял под себя. И моя крошка ушла от меня.

Последняя строчка – это, конечно, квинтэссенция блюза: так глубоко и просто передает она момент осознания, что сердце разбито, словно так было всегда и останется навечно.

Проснулся я утром, ты ушла от меня. Проснулся я утром, ты ушла от меня. Один, в похмелье, и сердце разбито.

Эти 12 тактов блюзового квадрата с хлопковых полей в дельте Миссисипи стали известны как «проснулся я утром»-блюз. И пока, спотыкаясь и пошатываясь, они продвигались на север к Детройту и Чикаго – через Великую депрессию, мертвых собак, утраченных возлюбленных, отнятые за долги ранчо, – перенятые блюграссом и кабацким хонки-тонком, эти 12 тактов обернулись неистовым американским похмельем, известным ныне как рок-н-ролл.

Да, иногда в песнях люди просыпаются в хорошем расположении духа, страшно влюбленные, и за окном светит солнце. Но чаще всего совсем наоборот. Бесси Смит просыпалась в одиночестве. Роберт Джонсон не мог найти свои ботинки. Уоррен Зивон свалился с кровати. У Марка Нопфлера сломалось джакузи. А вокалист King Missile вообще потерял свой член, и ему пришлось отправиться на его поиски.

Отчасти «проснулся я утром»-блюз еще и о том, как вообще прожить этот день, который, как обычно, начинается с завтрака – или же его отсутствия, как в блестящей песне группы Chicago – «An hour in the Shower – A Hard Rising Morning Without Breakfast» [132] .

132

«Час в душе – тяжкое утро без завтрака». – Прим. пер.

Для тех, кто знаком только с поздним Chicago, то есть киношными хитами Питера Сетеры, которые частенько крутят по радио, уточним: эта композиция совсем из другой оперы. Эту рычащую, причудливую и непредсказуемую песню написал и исполнил Терри Кэт – великий, сильно пьющий и ныне покойный артист. Он жил на полную катушку и умер нелепой смертью – от случайной пули в голову. Его песни были фатально решительными и решительно фатальными. И, конечно же, мало просто прочитать слова, эту песню надо слушать – особенно начало, прежде чем день Терри разгонится до приджазованной кутерьмы и хаоса прогрессив-рока.