Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами

Можно только представить, каково это: прийти в себя, неуверенно встать, затем взглянуть на электронные часы на прикроватном столике и увидеть, что там за цифры…

Родители Шивон много лет трудились и откладывали сбережения, чтобы у их дочери была волшебная свадьба – венец всех восторженных чаяний и надежд на будущее, которые только рождало ее воображение. В последние месяцы Шивон не могла уснуть – но не от переживаний, а от предвкушения. Она представляла всё в мельчайших подробностях, даже речь отца вплоть до глупых шуток, которые он позволил бы себе, переполненный гордостью за дочь. Будущее казалось безграничным, восхитительным и таким близким, что она смеялась и плакала, лежа в кровати, – от одной мысли об этом дне.

И вот он наступил. И все пропало.

А ведь Шивон особо и не выпивала, алкоголь ей даже не нравился. Но еще меньше ей нравилось разочаровывать людей, поэтому она сдалась на уговоры подружек и устроила девичник накануне торжества. Напитки казались довольно легкими… но уже после второго девушка опьянела, впервые в жизни. А после четвертого сознание отключилось. Теперь никто уже и не узнает, что случилось потом, как она отключилась в гостиничном номере и как вообще оказалась там, а не на собственной свадьбе.

Спустя какое-то время Шивон вышла из гостиницы и пошла. От ужаса она все шла и шла – куда глаза глядят, без отдыха и воды – целых пять часов, пока родственники, друзья и местная полиция искали ее по всему городу. И хотя на закате она все-таки пришла, счастливого финала не случилось.

Жених с ней порвал, а родители далеко не сразу разрешили ей вернуться домой. Мечты о свадьбе и будущем были так прекрасны – и все пошло прахом.

«Поверить не могу, что я все испортила, – говорила Шивон репортеру The Sun, – из-за какой-то лишней пина колады».

Когда ящерицы пьют из твоих глаз (а ты все равно возвращаешься в Вегас)

Просмотр «Мальчишника в Вегасе» похож на сеанс аверсивной терапии Павлова: меня трясет под мокрыми полотенцами, я смеюсь и отхаркиваю остатки желчи. Когда я смотрю фильм по второму кругу, моя подруга возвращается с предсвадебного ужина.

«Тебе точно понравится этот фильм», – говорю я.

«Ты точно должен быть мертв», – отвечает она. И мы обнимаемся.

Конечно, она права. Именно поэтому даже худшее похмелье способно опасно окрылять – это ощущение сродни тому, что испытываешь после драки или когда выходишь из-за покерного стола, проигравшись в пух и прах. Ты вроде бы должен быть мертв, но почему-то все еще жив. И на какое-то время, пока длится болезненное послевкусие, все кажется возможным.

После свадьбы мы вместе отправимся по шоссе 66 в Лас-Вегас и сядем на самолет домой. А пока моя любимая смотрит «Мальчишник в Вегасе» и моя ладонь покоится на ее животе. Я еще не знаю этого, но в следующий раз я окажусь в этой пустыне уже отцом-одиночкой, похоронившим друга, с контрактом на книгу, которую предстоит написать, новой девушкой, с которой предстоит расстаться, и забронированным местом в «Похмельном раю».

Десятый перерыв Похмельный писатель

«Для того чтобы существовало искусство, – писал Ницше, – необходимо одно физиологическое предусловие – опьянение» [160] . Или, как за пару тысяч лет до него выразился Гораций: «Стали с утра уж вином попахивать нежные музы» [161] .

Это никогда не было секретом, а теперь уже настолько избитый трюизм, что сам сэр Кингсли Эмис в величайшем из когда-либо написанных сочинений о похмелье снизошел до него, только чтобы развенчать. Он предположил, что писатель извечно пьян не из-за своей артистической натуры и не потому, что того требует творческий процесс; просто «они могут себе позволить большую часть дня не работать, чтобы справиться с мучительными последствиями».

160

Ницше Ф. Сочинения в двух томах / пер. Ю. М. Антоновского, Н. Полилова, К. А. Свасьяна, В. А. Флёровой. М: Мысль, 1990.

161

К. Гораций. Послания / пер. С. Гинцбурга.

Конечно, в этом утверждении есть капля истины. Для таких, как лорд Байрон, леди Вулф, сэр Конан Дойл и сэр Эмис, в нем есть даже капля Клико. Но для таких простых ребят, как Буковски, Хайсмит и Карвер, дело обстоит совершенно иначе. То, что «могут себе позволить» одни, для других – вопрос выживания. Цитата Ницше – это философский фотонегатив трезвенника Плиния, который тщеславно заявляет, что пьяницы «теряют не только вчерашний, но и завтрашний день». А если этот пьяница еще и писатель, то, погружаясь в темные глубины, он готов пожертвовать комфортом, безопасностью и самим закатным солнцем – лишь бы описать обитающих там чудовищ.

«Писатель выходит из рабочего кабинета, как сомнамбула. У него пересохло в горле. Ему хочется выпить. Он не может не выпить!.. – писал Роальд Даль. – Он делает это, чтобы придать себе веры, надежды и храбрости. Только круглый дурак становится писателем. Его единственная награда за этот выбор – абсолютная свобода. Над ним нет начальства, кроме собственной души, потому-то, я уверен, он и выбирает писательство» [162] .

В психологии для этих «веры, надежды и храбрости» есть термин «растормаживание». Уильям Джеймс назвал опьянение «великим возбудителем чувств, говорящих „да“». Если кому и нужен такой возбудитель, так это бедолаге, который пытается создать что-то значимое, тогда как каждое второе слово вливается в хор вопиющих «нет!». Одно из свойств выпивки, со всеми ее «да», – это способность избавлять от оков перфекционизма и наделять смыслом все, что бы ты ни делал. Поэтому в таком состоянии ты действительно способен писать, хотя бы некоторое время. Как говорил Дадли Мур в фильме «Артур» [163] : «Не каждый, кто пьет, – поэт. Некоторые из нас оттого и пьют, что они не поэты».

162

Даль Р. Мальчик. Рассказы о детстве / пер. Е. Канищевой, Н. Калошиной. М.: Самокат, 2016.

163

Комедия 1981 года об избалованном и пьющем наследнике миллиардного состояния (Дадли Мур), который однажды влюбляется в девушку из рабочего класса.

Противоположностью Артура можно назвать Эдгара Аллана По. Одержимый, искусный, терзаемый призраками, он был совершенно не способен обуздать свое пьянство; эта неспособность принесла ему и смерть и бессмертие. Согласно всем доступным источникам, пристрастие По к алкоголю было столь же напряженным и маниакальным, как и его книги. Это было темное, животное влечение, поддавшись которому, он мгновенно делался больным и терял всякий контроль. Он не вел дневников, никогда не писал о таких вещах напрямую, и тем не менее созданный По неисчерпаемый мир – с его обреченностью, агрессивной тревожностью и безотчетным страхом быть похороненным заживо – выплыл будто из водоворота непрекращающегося похмелья.

Лучше других писателей это уловил Малькольм Лаури, блестящий пропойца, автор книги «У подножия вулкана». Отрывок, в котором По подробно описал, как герою виделись «плен у варварских орд, жизнь в терзаниях и слезах на какой-нибудь седой необитаемой скале, посреди недоступного и непостижимого океана» [164] , Лаури трактовал как «превосходное описание похмелья».

За исчерпывающим и буквальным описанием похмелья нам нужно снова обратиться к Эмису. В своей дебютной повести – задолго до посвящения в рыцари королевой – он описал пробуждение Счастливчика Джима Диксона:

164

По Э. Повесть о приключениях Артура Гордона Пима / пер. Георгия Злобина.

Диксон снова ожил. Все пять чувств атаковали разом – он не успел ни сбежать, ни встать в стойку. Не для него степенный выход из чертогов Морфея – Морфей вышвырнул Диксона энергичным пинком. Диксон распластался на постели, замер от отвращения к себе – он влип в утро, как покореженный морской паук в нефтяное пятно. Свет был несносен; впрочем, не так несносен, как зрительный акт; раз попробовав, Диксон зарекся ворочать глазными яблоками. В голове кому-то приспичило выбивать ковер – от этого все, что находилось в поле зрения, пульсировало, как нарыв. Рот облюбовала неведомая зверушка – всю ночь гадила, к утру издохла. Вдобавок полисмены гоняли Диксона по пересеченной местности, а потом с завидным профессионализмом охаживали дубинками. В общем, худо ему было [165] .

165

Перевод Юлии Фокиной.