Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Одновременно, как из-под земли, стали вырастать люди и скоро возле «Фиата» образовалась толпа.

— Товарищ майор, — сообщил кто-то. — Приехало телевидение. Разрешите снимать?

«Пивной бочонок» обложил электронные средства информации трех­этажным матом, заглянул в салон «Фиата» и спросил:

— А где еще пострадавший?

Берлянчик прожевал кусок яблока и ответил:

— Это я.

— Ну как, не перехезал?

— Вроде не успел, — улыбнулся Берлянчик, подумав, что в Амери­ке на подобные происшествия выезжают полиция, пожарники и врач-психиатор, которые спрашивают «чем вам помочь?», а не «перехезал ли ты»?

— Показания давать можешь?

— Могу.

— Ну иди туда... — сказал «пивной бочонок» уже другим, неожи­данно очеловеченным голосом и показал на первую из двух «Волг», ко­торые тоже подъехали к этому месту.

В этой «Волге» Берлянчика допросили. Он отвечал, что стреляли в него из красного «Фольксвагена», что номеров он не рассмотрел, так как ему мешали пули, разбивавшие ветровое стекло, и что врагов у не­го нет, потому что человек он бесконфликтный и порядочный. Вопрос о кредиторах он вообще обошел стороной, решив, что если бы они все ра­зом взялись за автоматы, то получился бы десантный батальон.

После этого Берлянчика отпустили, а «Фиат» подцепили на бук­сир и оттащили в райотдел милиции.

Берлянчик хотел было забрать из бардачка солнцезащитные очки в золотой оправе, но ему не разрешили, заявив, что это все важные улики.

— Братцы, а их не сопрут? — спросил он.

— Они идут строго по описи. Если что, вчините иск.

Забегая вперед, скажем, что, несмотря на строгую опись, очки все же украли, но иск «вчинять» Додик не стал, понимая бесполезность этой затеи.

Остаток ночи прошел беспокойно. Лиза не сомкнула глаз, ожидая выстрела в окно. Она забаррикадировала его ящиками и чемоданами, а возле кровати составила стулья и проложила их спинки толстыми томами Нюренбергского процесса и гладильной доской. Кроме того, вместо кас­ки ее голову украсил тяжелый чугунный казан. Берлянчик расположился на втором этаже. В отличие от жены, которая панически боялась банди­тов, он жадно мечтал о встрече с ними. Рядом на кровати лежало пом­повое ружье. Он ласково поглаживал его ствол и вслушивался в шум осеннего ветра и треск ветвей за окном, стараясь уловить звук чу­жих шагов, или всматривался в лунный свет балконной двери, надеясь увидать силуэт бандита, чтобы всадить в него медвежий заряд.

Теперь, когда ушло все тщеславное и наносное — радость бес­страшия, охватившая его во время стрельбы и фатовая поза во время допроса — его охватила невыносимая тоска по Алкену. Он жаждал за не­го отомстить. Он вставал с постели с ружьем, босой подходил к окну и смотрел на залитый светом двор, деревья и постройки, думая: «О, гос­поди! Ну почему их нет? Ну пошли кого-нибудь... Ну, хоть пару мерзав­цев!». Но двор отвечал ему шумом ветра и скрипучим треском ветвей ореха.

Утром он позвонил в свой гараж и попросил, чтобы за ним при­слали служебные «Жигули», но шоферы, напуганные смертью Алкена, на­отрез отказались везти опасного пассажира. Тогда Берлянчик вызвал такси.

Сотрудники встретили его, как пришельца с того света. У них были напуганные и почему-то виноватые лица. Видимо, они уже настрои­лись посидеть где-нибудь в кафе на Дерибасовской и посудачить о слу­чившемся. Берлянчик быстро вернул ситуацию в деловую колею и взялся улаживать конфликты с кредиторами. В отличие от Гаррика Довидера, ко­торый рассчитывал каждого сполна, Берлянчик поменял методу: остаток денег за зеркала для попугайчиков он разбил на небольшие части по сто-двести гривень, что дало ему возможность охватить всех поставщи­ков сразу и временно успокоить их.

— Господа! — говорил он. — Это небольшой аванс. Я погашу все свои долги. Дайте мне хотя бы месяц!

Поставщики, заинтересованные совместной работой в «Утятах», охотно шли на компромисс.

Но вечером, когда Берлянчик вернулся домой, его уже ждали два молодых симпатичных человека — сотрудники уголовного розыска. Они посоветовали Берлянчику на месяц-два покинуть город, рассказав, что к частному нотариусу, оформлявшему «Фольксваген» бандитам, явил­ся один из них и потребовал, чтобы она не появлялась на работе. Из этого ребята заключили, что бандиты по-прежнему в городе и готовы довести «заказ» до конца.

Берлянчик уезжать наотрез отказался. У него было триста кре­диторов на руках, которые немедленно превратили бы его в банкрота. Тогда ребята посоветовали ему взять охрану, тем более что она ему положена по закону. Но в милиции, куда Берлянчик обратился, ему сказали, что не станут посылать ребят под пули и то же самое ему ответили в СБУ. Еще одна частная охранная фирма запросила по пять тысяч долларов в месяц, обещая выделить ему тридцать два сот­рудника, которые работали бы по схеме безопасности президента Сое­диненных Штатов.

Берлянчик ограничился тем, что сам сел за руль служебного «Жигуля», положив рядом с собой у сиденья бразильский «Мавэрик».

В течение этих дней ему несколько раз звонила монархистка; но он видел ее номер на экране и сразу отключал мобильный. Он бо­ялся, что смерть его — более чем вероятная теперь! — станет чужой и безымянной, как могила неизвестного солдата. Перед лицом холод­ной вечности он хотел иметь одну духовную наследницу — жену! «Моя история любви — это история моих болезней, — говорил он себе, — и ее пишет только Лиза! Живой может делить сердце между многими, но умирать душа велела только от одной».

Между тем, расследование по делу об убийстве Алкена и покуше­нии на Берлянчика приняло вполне анекдотичный характер. Убийцу, ко­нечно, не нашли, но зато изъяли документы «Виртуозов Хаджибея» и устроили им тотальную проверку. Таким образом, взамен психологической реабилитации, принятой в цивилизованных странах, пострадавшего Берлянчика обложили огромным денежным штрафом.

Его размеры были выше финансовых возможностей «Виртуозов Хаджибея» и к тому же намертво блокировали их банковский счет. Теперь фирма была парализована. Ее лишили возможности платить зарплату, вести коммерческую деятельность, оплачивать коммунальные услуги и, что страшней всего, погашать долги. Вся вулканическая масса креди­торов, успокоенная мелкими подачками Берлянчика, снова пришла в грозное движение. Опять посыпались угрозы обратиться к прокурорам и бандитам, и снова возникла тень позорного банкротства.

— Нет, Гаррик, — грустно говорил Берлянчик. — В Одессе нель­зя допускать, чтобы в тебя стреляли. Это очень дорогое удовольствие. Я прикидывал.

Довидер шевельнул рыжей шевелюрой, давая понять, что полностью разделяет мнение товарища.

— Тебе нужно разыскать связи в налоговой инспекции, — сказал он.

— Где? У меня нет таких знакомых.

— Позвони Димовичу.

— Димовичу? — Берлянчик сразу повеселел. — Гмм… Это мысль! Среди тех, с кем он сидел, или тех, кто его охранял, обязательно най­дется человек, у которого есть связи в налоговой верхушке. Это не­пременно!

Димович охотно встретился с Берлянчиком.

— Я тебя познакомлю с Утюжней, — сказал он. — Но учти: это очень осторожный и серьезный человек. Я могу вас только познакомить, а дальше, как споетесь. Если он в тебя поверит, он все уладит; если в чем-то усомнится — откивается, отулыбается, и все придет к нулю. Так что все в твоих руках!

На встречу с налоговым чином господином Утюжней Берлянчик явился в сопровождении незаменимого Виталия Тимофеевича.

Надо сказать, что, как работник, Виталий Тимофеевич представ­лял сомнительную ценность. Его рабочий день проходил или в бесконеч­ных перекурах, или в загородке из металлических прутьев, где он иг­рал с компьютером в преферанс. Берлянчик держал его в «Виртуозах Хаджибея» только потому, что Виталий Тимофеевич пил водку вместо шефа на ответственных встречах и банкетах. Кроме того, на Виталия Тимофеевича возлагалась ответственность за внешние деловые связи. Это означало следующее: в тех случаях, когда Берлянчику был неприя­тен кто-либо из нужных чиновников или грубость и амбиции оного стес­няли его свободолюбивую натуру, шеф посылал к нему Виталия Тимофеевича, и бывший директор комбината легко находил общий язык с такими же пропойцами, как он сам.