Показания Шерон Стоун
Шрифт:
Оглядывает руки:
– Двести… Триста… Как полоснешь – точно кровь как из барана!
Грозит пальчиком в глубину истории, в лабиринты русской философской мысли:
– Так-то вот, многоуважаемый господин Бердяев. Задом негра меня не спугнешь…
Снова вбегает Мишаня – весь в дедушкиных медалях, но опять в слезах.
– Бабушка говорит, что я стилистом должен стать.
Он плюет в сторону двери:
– Тьфу! Тьфу! Чтоб ты сдохла! Дедуля, ты прав – она совсем безмозглая!
– Ну, а я про что? Стилистом… Секс-меньшинства нам ни к чему! Не за это кровь
Мишаня возле уверенного правильного деда успокаивается.
– Деда, а на зоне ты как чик-чик?
– На зоне-то? На Колве семь человек, чик-чик – и готово… На Лысьве шесть человек… На Трактовой тоже одного. Чисто так… Бритвочкой чик по горлу! И полетел человечек в рай, с Богом здороваться.
– Ой, страшно… А кишки куда? В магазин?
– А то! На дамские сумочки… Приходит дамочка в магазин и говорит: дайте мне вон ту сумочку… Из кишочков, которая слеплена…
Мишаня заливается:
– Из кишочков, ух ты…
– Ну да… Я за нее большие деньги заплачу. О-о-о-очень большие.
– О-о-о-очень большие… – тянет внук.
– И вот пришла дамочка из шоппинга, а ночью кишочки стали ее душить. Выползли из сумочки – и давай душить… А теперь иди, дай мне еще поработать…
Выпроваживает к двери, внук упирается:
– Дедушка, еще! Еще! Как они ее душили?
– Потом, потом…
Мишаня рыдая, барабанит с той стороны двери:
– Дедушка! Ну, дедушка!
– Петруша, Людмила Алексеевна, пришла! – доносится голос супруги.
На кухне, мило и душевно чаёвничая, обо всем и договорился Зубок с безутешной Людмилой Алексеевной.
– Сумма моя Вас не смутила? – спросил он сочувственно напоследок.
– Да какая тут сумма, Петр Иванович, когда речь о любви?
– И то верно. Когда любовь – никаких денег не пожалеешь.
Он смущенно и галантно кашлянул:
– Одна маленькая деталь. Во имя безопасности предприятия нашего, только голова останется в целости и сохранности. Все остальное – увы… К Богу полетит в первую очередь.
Подумал и добавил:
– Оно и понятно – заждался он.
Оживленно потер руки:
– Ух, какой кураж пошел!
Действительно, в лице этого невзрачного старика вдруг появляется какая-то отрешенная тихая маниакальность прирожденного убийцы – самый настоящий кураж!
Петр Иванович наливает себе маленькую стопку коньяка, выпивает и блаженно закрывает глаза, не обращая внимания на изумленную супругу Вонялы и не слыша ее вопрос, который она повторила дважды:
– Только голова? А остальное?
– Вот и хорошо… – продолжает старик. – Коньяк для чего? Чтобы кровушку погреть стариковскую… Сколько во мне ее осталось – два стакана? 71 год мне уже, Людмила Алексеевна… Возраст чистого искусства, так сказать.
Переходит на очень доверительные интонации:
– Я ведь во имя чего все это делаю? Во имя чистого искусства трупики я добываю… Прирожден, я так сказать, убивать. Но только никому до этого дня не рассказывал.
– Никому? – потрясенно уточняет Людмила Алексеевна.
– Страшный я вроде бы человек, – не слыша ее, продолжает старик. – А разобраться – и
не страшный вовсе… так, мелкий бес… серийный убийца…Комнату наполняет легкий храп. Старику вздремнулось – тепло и сухо у него на душе от коньячку.
Людмила Алексеевна с испугом окликает:
– Петр Иванович!
После паузы спрашивает себя:
– Не слишком ли я много узнала?
Зубок бормочет, словно услышал ее сомнения:
– Не беспокойтесь, это мы исправим погодя.
Вдруг вышел из дремы, вскинулся как бравый солдатик.
– Правильно – какой же я страшный? Вон и мухи спят на ходу от скуки наших разговоров… Тоже мне страшный человек. – Он стал совсем бодрый. – Значит, голова только от него и останется. Так надо. Да и то сказать – зачем ему больше, раз женщину обижает? Солидно разве?
– Ну, голова – тоже хорошо. Голова у него хорошая. Я всегда удивлялась ему: Анатолий, ну какой ты цепкий мыслитель!
– Я тоже заметил: цепко он кумекал, большой был аналитик… Эксперт…
– Будет встречная просьба, Петр Иванович… Перед тем как доставить голову… Нельзя ли Анатолия рыженьким подкрасить… Нынче он седой весь, а я ведь рыженьким его полюбила…
Зубко изумлен:
– Постойте, Людмила Алексеевна, дорогуша Вы моя… Разве седой он? Лысый же он совершенно!
Людмила Алексеевна напугана собой:
– Мать моя – вживую забредила! Точно ведь лысый, Петр Иванович! И много лет уже! А мне привиделось… закрыла глаза и привиделось: седой как лунь…
Всплакнула:
– Двое суток не спала – переживала, уж простите меня. И поймите: ведь на улицу он хочет меня выкинуть… на улицу… По любви это разве?
– Исправим этот недостаток, Людмила Алексеевна, обязательно исправим.
Подумал и рассудил:
– Паричок наденем. Ну прямо жених! Первый парень на деревне: огненный и озорной…
– Да-да, таким я его и повстречала много лет назад.
В конце Знаменки машина, останавливается.
Трегубова – легкая, изящная – выпархивает из салона как бабочка.
Темик выгружается сопя, стыдливо прикрывая пухлыми ладошками непомерность своего брюха, возможно, хочет казаться элегантнее. Всем присутствующим (здесь еще помощник Темика) открывается хороший вид на центр Москвы.
– Прогуляемся, Артем Федорович? Смотрите, как хорошо видна Москва из этой точки: вот Боровицкие ворота, вот Кремль, вот монастырь Новодевичий… Чуть дальше – храм Христа-Спасителя…
Услышав про спасителя, Темик вдруг падает, закрыв голову руками – как будто в ожидании взрыва.
– Артем Федорович, ну что Вы… – почтительно наклоняется над ним помощник. – Ну, Артем Федорович… Тут все нормально…
– Что с Вами? Вас всего трясет… – удивлена Трегубова.
Темик не показывает головы:
– Проклятое наследие прошлого… Как только вижу церквушку… чувствую, рванет… ща рванет хлопушка…
– Понимаете, Марина Сергеевна… – разъясняет помощник. – Он боится взрывов. Мы уже работаем с психологом… Невропатический рефлекс за многие годы развился достаточно глубоко, хотя к сегодняшнему дню нарастающей динамики нет…