Поле костей. Искусство ратных дел
Шрифт:
— А крупная бабища эта фермерша, что чаю нам дала, — сказал капрал Гуилт, обращаясь к Уильямсу У. X.
— Да, крупного размера, — согласился Уильямс тугодумно. Легкий на ногу и голосистый, он в других отношениях не отличался талантами.
— Я ее прямо забоялся, — продолжал Гуилт. — В маленькой кровати такая может задавить.
— Такая может, — подтвердил Уильямс очень серьезно.
— А тебе не боязно бы, сержант Пендри, с бабищей вдвое крупней тебя?
— Да замолчи ты, — воскликнул Пендри с неожиданной силой. — Не надоест тебе вечно о бабах?
Капрал Гуилт и бровью не повел.
— А в большой кровати
Мы допили чай. Часовой привел в коровник вестового с приказом от Гуоткина. Мне надлежало через полчаса встретить Гуоткина; координаты такие-то. Место встречи оказалось ближним перекрестком.
— Мне отнести кувшин обратно, капрал Гуилт? — спросил Уильямс.
— Нет, парень, я сам отнесу, — сказал Гуилт. — Разрешите отлучиться, сэр?
— Валяйте, но не заночуйте там.
— Я быстренько, сэр.
Гуилт ушел с кувшином. Небо прояснялось. Луна светила. Посвежело. Когда подошло время, я отправился встречать Гуоткина. С деревьев капало, но, мокрому, терять мне было нечего. Я стал у дороги; Гуоткин наверняка опоздает. Но нет, джип показался вовремя. Остановился в лунном свете около меня. Гуоткин вышел из машины. Велел водителю передать то-то и там-то и вернуться в такое-то время сюда. Джип уехал. Гуоткин медленно зашагал по дороге. Я шел рядом.
— Все в порядке, Ник?
Я доложил ему о действиях взвода и о результатах разведки на том берегу.
— А почему так промокли?
— Упал с моста в канал.
— И переправились вплавь?
— Вплавь.
— Отлично, — одобрил Гуоткин, точно решение плыть было на редкость остроумным.
— Как развертывается учебный бой? — спросил я.
— Все окутал военный туман.
Это была любимая фраза Гуоткина. Он, должно быть, черпал в ней поддержку. Помолчали. Гуоткин порылся у себя в полевой сумке. Извлек внушительную плитку шоколада.
— Это я вам привез.
— Спасибо громадное, Роланд.
Я отломил порядочный кусок, протянул ему остальное.
— Нет, — сказал он. — Это все вам.
— Вся плитка?
— Да.
— А себе?
— Она вам предназначена. Я подумал — вы, возможно, не захватили шоколада.
— Не захватил.
Он заговорил снова об учениях, разъясняя — насколько позволял ему «военный туман», — какой стадии достиг бой, каковы будут наши ближайшие передвижения. Я поглощал шоколад. Я и забыл, как он бывает вкусен. И почему я до войны так мало ел шоколада? Точно сильный наркотик, он совершенно изменил мое восприятие мира. Я вдруг потеплел к Гуоткину сердцем — почти в той же мере, что к капралу Гуилту, хотя первый глоток чая из кружки оставался не сравним ни с чем. Мы с Гуоткином остановились на обочине взглянуть на карту в лунном свете. Затем он сложил и застегнул планшет.
— Мне жаль, что я отослал вас без обеда, — сказал он.
— Приказ того требовал.
— Нет, — сказал Гуоткин. — Не требовал.
— То есть?
— Времени хватило бы с избытком, чтобы вам поесть, — сказал он.
Я не нашелся что ответить.
— Мне надо было отыграться за фитиль, что мне полковник вставил, — сказал он. — А кроме вас, не на ком было — во всяком случае, вы первый попались под руку. Командир батальона меня в порошок стер. Я бы всю роту послал в поле без обеда, но только я знал, что получу новый фитиль, еще даже похлеще, если обнаружится, что по моему приказу люди зря остались голодны.
Признание делало Гуоткину честь: извинения он принес нескупые. Но куда им было до шоколада! Остатки налипли еще на зубах. Я слизал их языком.
— Конечно,
если приказ, тогда уж обедал не обедал, а иди, — горячо сказал Гуоткин. — Кидайся, висни на колючей проволоке, чтоб пулеметами изрешетило, при на штыки, чтоб пригвоздило к стене, ныряй в ядовитое облако без противогаза, беги на огнемет в узком проулке. На все готов будь. Но — если приказ.Я согласился, не видя в то же время особой надобности дольше толковать об этих, несомненно, важных аспектах воинского долга. Разумней всего переменить разговор. Гуоткин признал вину, стремясь ее загладить, — поступок редчайший для любого из нас, — и теперь следовало отвлечь его от дальнейшего перечисления неприятностей, коим подвержена жизнь солдата.
— Сержант Пендри что-то приуныл сегодня, — сказал я. — Болен, должно быть.
— Я хотел поговорить с вами о нем, — сказал Гуоткин.
— Вы тоже заметили его состояние?
— Он подходил ко мне вечером. Из-за всех этих учебных приготовлений я не успел сказать вам раньше — или просто забыл.
— А что такое с ним?
— С женой скверно, Ник.
— Что с ней?
— Сосед сообщил ему в письме, что жена спуталась с другим.
— Понятно.
— В газетах без конца трубят, что британские женщины не щадят усилий для победы. А по-моему, — продолжал Гуоткин со все той же страстностью, которая моментами вскипала в нем, — они не щадят усилий, чтобы спать с кем только могут, пока муж в армии.
Пусть в словах Гуоткина была доля преувеличения, но надо признать, что подобные письма мужьям приходили в роту нередко. Чипс Лавелл (мы с ним женаты на сестрах) заметил однажды: «Почитать нашу популярную прессу, подумаешь, что прелюбодействуют одни богатые. Вот уж вершина глупого газетного снобизма». И действительно, ведя ротные дела, через недельку-две лишишься всех иллюзий на этот счет. Я спросил Гуоткина, известны ли подробности семейного несчастья с Пендри. Подробностей Гуоткин не знал.
— Мерзость какая, — сказал он.
— Мужчины, надо думать, тоже рады позабавиться при случае. Не одни лишь женщины. Правда, находить на это время ухитряется здесь разве что капрал Гуилт.
— Мужчина — дело другое, — сказал Гуоткин. — Только нельзя из-за женщины забывать свой долг.
Мне вспомнился фильм, который мы с Морландом смотрели до войны. Русский полковник (действие происходит в царские времена) делает подчиненному выговор, употребляя именно эти слова о долге: «Женщиной, из-за которой забываешь свой долг, следует презреть». Насколько помню, там юный поручик, проведя ночь с любовницей полковника, опоздал к утреннему построению. Впоследствии мы с Морландом не раз возвращались в своих разговорах к этому суровому суждению.
— Это как взглянуть, — пожимал плечами Морланд. — Матильда, скажем, возразила бы, что следует презреть как раз женщиной, неспособной заставить тебя забыть о долге. Барнби же сказал бы, что следует презреть долгом, из-за которого забываешь о женщинах. Все тут зависит от точки зрения.
Возможно, Гуоткин смотрел фильм и запомнил фразу, милую ему. Но, вообще-то, вряд ли этот фильм, сравнительно «умственного» пошиба, дошел до провинциальных экранов. Скорее Гуоткин самостоятельно выносил в себе эту мысль — возвышенную, но не весьма оригинальную. К примеру, Уидмерпул, мой однокашник, после неудачной влюбленности в Джипси Джонс зарекся связываться с женщиной, из-за которой бросаешь дела. О собственной своей жене Гуоткин говорил редко. Упомянул как-то, что тесть его болен и, если умрет, теще придется перебраться к ним.