Поле костей. Искусство ратных дел
Шрифт:
— Как же вы с Пендри поступите? — спросил я.
— Устрою ему отпуск поскорее. Боюсь, что придется вам побыть без взводного сержанта.
— Все равно Пендри положен отпуск рано или поздно. К тому же от него — теперешнего — мало пользы.
— Чем скорее Пендри съездит в отпуск, тем скорее покончит со всем этим.
— Если сможет.
Гуоткин взглянул на меня удивленно.
— Съездит домой — и все упорядочит, — сказал он.
— Будем надеяться.
— Разве, по-вашему, Пендри не сумеет обуздать жену?
— Не могу судить, не зная ее вовсе.
— То есть она может уйти к тому, другому?
— Все может случиться. Пендри может и убить ее. Кто знает.
— Помните
— Да.
— Там перед каждым рассказом — стишки.
— Да, и что же?
— Один мне накрепко запомнился — некоторые строчки. Целиком я стихов не удерживаю в памяти.
Гуоткин опять замолчал. Неужели счел, что уже слишком раскрылся, и не назовет стишка?
— Какой же это запомнился вам?
— Там про бога римского, что ли.
— A-а, про Митру.
— Вы помните?
— Конечно.
— Уму непостижимо, — удивился Гуоткин, глядя на меня как на фокусника.
— Как вы сами выразились, Роланд, мое ремесло вынуждает меня много читать. Но что же вам запомнилось о Митре?
— Там сказано: «Митра, и ты ведь воин…»
Гуоткин замолчал. Посчитал, видимо, что я с полустроки пойму его.
— А перед тем упомянуто, что лбу жарко под каской и что от сандалий горят ноги? Вообразить не могу ничего тягостнее, чем шагать в античных сандалиях, особенно по булыжным римским дорогам.
Но Гуоткин оставил без внимания проблему пеших воинских переходов в сандалиях. Он был очень серьезен.
— «…нас до утра храни в чистоте», — подсказал он.
— Да, да.
— Как это понимать?
— Пожалуй, как весьма необходимую молитву для римского легионера.
Опять Гуоткин и не улыбнулся.
— Тут женщины имеются в виду? — спросил он, словно сейчас только додумавшись.
— Надо полагать.
Я подавил в себе соблазн пошутить насчет других, более темных, пороков, которым войско, столь разноплеменное, как римские легионы, было подвержено и для пресечения которых могло бы потребоваться спешное вмешательство Митры. Гуоткину было не до ученых шуточек. Не менее бесплодным, безнадежно-схоластическим делом было бы пуститься толковать о том, что римская оккупация Британии в действительности сильно отличалась от киплинговского изображения. В лучшем случае я жестоко запутался бы, объясняя соотношение фактов с поэзией.
— Многозначительные строчки, — медленно произнес Гуоткин.
— Зовут держать себя в узде?
— Поневоле обрадуешься, что женат, — проговорил он. — Что о женщинах не надо больше думать.
Он повернул обратно к перекрестку. Вдали стал слышен шум автомашины. Показался ротный джип. Гуоткин прекратил размышлять о Митре, снова обратясь в командира роты.
— Заговорились, и не успел осмотреть позицию вашего взвода — там ничего такого, что надо бы проверить?
— Ничего.
— Немедленно поведете бойцов к месту, указанному мной на карте. Заночуем там на ферме, в хозяйственных постройках. Это недалеко отсюда. Все смогут передохнуть до завтра. Ничего особого на нас не возлагается до полудня. Уяснили?
— Уяснил.
Он сел в машину. Джип снова укатил. Я вернулся к своему взводу. Сержант Пендри встретил меня, отрапортовал. Вид у него был все тот же, утренний, — не лучше, не хуже.
— Капитан Гуоткин говорил сейчас со мной о вашем отпуске, сержант. Устроим это, как только закончатся учения.
— Очень вам благодарен, сэр.
Он произнес это бесцветным голосом, как если бы отпуск совершенно не интересовал его.
— Постройте взвод. Ночевка будет на одной из ближних ферм. Сможем там поспать.
— Слушаю, сэр.
Как всегда, прошагать пришлось больше,
чем рассчитали по карте. Снова уже лил дождь. Но, когда пришли, на ферме оказалось вполне сносно. Взводу отвели большую ригу под соломенной кровлей, было и внутри много соломы. Капрал Гуилт, как всегда, морщил нос от сельской обстановки:— Ну и вонища тут кругом. Не терплю всех этих коров.
Я проспал эту ночь как убитый. Утром, вскоре после завтрака — я проверял как раз посты с сержантом Пендри, — спешно явился Бриз с важной вестью.
— Только что прибыл и стал на обочине штабной автомобиль с флажком командира дивизии, — сообщил он. — Должно быть, генерал проводит летучую инспекцию. Роланд приказал немедленно занять людей чисткой оружия или другим полезным делом.
Бриз побежал дальше — предупредить Кедуорда. Я прошел по риге, побуждая солдат к деятельности. Некоторые уже и сами счищали грязь со снаряжения. Тем, кто не трудился так явно и полезно, я нашел иные похвальные занятия. В несколько минут все упорядочилось — и как раз вовремя. Послышались шаги и говор. Я выглянул — через двор фермы, меся грязь, направлялись к нам генерал с адъютантом и Гуоткин.
— Идут, сержант Пендри.
Вошли в ригу. Пендри скомандовал «смирно». Я тут же заметил, что генерал Лиддамент в довольно дурном настроении. Это был мужчина серьезного вида, молодой для генерала, с бритым лицом, похожий скорее на ученого, чем на солдата. Приняв дивизию недавно, он уже дал себя почувствовать в мелких повседневностях службы. Хотя кадровики военные глядели на него как на педанта (так Мелгуин-Джонс отнесся о нем в разговоре с Гуоткином), но Лиддамент считался генералом думающим. Быть может, чтобы рассеять впечатление о себе как о педанте-формалисте — сознавая, возможно, этот недостаток и борясь с ним, — генерал Лиддамент позволял себе некоторые отступления от формы. Так, он ходил с длинной тростью, похожей на жезл соборного служителя, и носил клетчатый черно-коричневый, небрежно накинутый шарф. За борт походной куртки был засунут охотничий рожок. По словам того же Мелгуин-Джонса, иногда генерала сопровождали две небольшие собаки на поводке, грызясь между собою и внося этим немалый беспорядок. Сегодня собачонок не было — видимо, серьезность дела исключала их присутствие. А с собаками генерал еще больше походил бы на пастуха или охотника — на образ идеализированный, вечный, с какой-нибудь гравюры, из безмятежно пасторальной сцены. Однако манера речи у Лиддамента была отнюдь не пасторальная.
— Пусть продолжают заниматься делом, — велел он, указуя тростью на меня. — Как фамилия этого офицера?
— Второй лейтенант Дженкинс, сэр, — сказал Гуоткин, весь напряженно-натянутый.
— Давно вы в нашей части, Дженкинс?
Я ответил. Генерал кивнул. Задал еще несколько вопросов. Затем отвернулся, словно потеряв интерес ко мне, да и вообще к человечеству, и яро принялся ковырять тростью по углам риги. Обследовав углы, стал тыкать ею в кровлю.
— Солдатам сухо здесь?
— Да, сэр.
— Вы уверены?
— Да, сэр.
— А вон протекает.
— Да, сэр, в том углу крыша протекает, но люди спали в другом конце помещения.
Генерал с полминуты задумчиво потыкал тростью — без видимого результата. Затем пару раз ткнул в кровлю энергичней, глубже, и большой кусок подстила обрушился внезапно сверху, чуть-чуть не задев самого генерала и осыпав адъютанта с головы до ног пылью, соломой, глиной. После этого генерал прекратил зондирование крыши, как бы удовлетворившись наконец. Прекратил молча; молчали и все окружающие; улыбок не было. Адъютант, румяный молодой человек, густо покраснев, начал счищать с себя мусор. Генерал опять повернулся ко мне.