Поле Куликово
Шрифт:
Сейчас Наиля смотрела на Темир-бека, и снова у Темир-бека вырастали чёрные крылья, готовые поднять его над землёй с конём. Но Темир-беку нужны были не крылья, ему нужны тяжёлая рука и злоба раздразнённой змеи. Он оставил в себе только ненависть к своим врагам и недоброжелателям, он сосредоточил её на алом халате, на круглом щите и блестящей маске противника. Его ненависть передалась чёрному жеребцу, когда он иноходью понёс хозяина навстречу сопернику. Казалось, в щит грохнуло камнем из катапульты, от такого удара должны были бы расплющиться и плечо, и грудь, но Темир-бек напряжением согнутой руки, колена и всего тела удержал щит в том положении, которое направляет силу удара вскользь по железу, в пустоту. Своё же копьё он вскинул в момент столкновения, оно лишь задело край чужого щита, тупой удар едва не вынес
– Убит, - произнёс старый сотник, подняв на Темир-бека испуганные глаза.
– Да примет Аллах его душу в райские сады, - сказал темник.
– Он был великим воином.
Темир-бек направил коня вдоль строя поединщиков для объезда, и тогда их ряды расступились. Навстречу выехал стройный воин в пурпурном плаще на гнедом скакуне. Теперь он был в такой же блестящей броне, как его убитый товарищ, с таким же блестящим круглым щитом, только шлем открытый, без забрала, как у Темир-бека. Он остановил коня и посмотрел на чёрного всадника своими серыми с синевой глазами. Поле разразилось гулом:
– Хасан!.. Слава храброму Хасану!.. Дай ему, Хасан!
Крики толпы ударили по темнику. Вот когда в нём поднялась та чёрная сила, которая рушит стены и движет горы. Он продал бы душу дьяволу только за то, чтобы никто сейчас не помешал ему скрестить копьё с копьём болдыря. Вздыбив жеребца, развернул его и уколол до крови, вскачь понёсся к исходной линии для поединка. Но рёв толпы заглушили трубы с холма, люди оборотились на их зов и лишь теперь заметили значки на пиках сигнальщиков, запрещающие поединок. Вздох сожаления пронёсся над полем.
– Темник Темир-бек!
– передали бирючи.
– Тебя зовёт повелитель...
– Ты оставишь меня без лучших воинов, - с улыбкой сказал Мамай, когда Темир-бек приблизился к нему.
– Бейбулат, подай мне меч!
Темник принял из рук Мамая дорогое оружие, приложил клинок к лицу. Когда поднимался с колен, глянул на дочь повелителя. В её глазах метался страх. Вызванный Хасан тоже приблизился к Мамаю.
– Волчонок! Тебе всё ещё - мало славы?
– Повелитель! Мне всегда будет мало славы.
– Ответ, достойный воина, - однако Мамай нахмурился.
– Сядь подле Темир-бека. Я хочу, чтобы потом, когда ты станешь большим начальником, вы были друзьями. Теперь же окажи темнику честь и уважение, как его младший нукер на этом празднике. И запомни: вызывать на поединок может лишь равный равного. Что позволено темнику, то не позволено десятнику, если даже он носит красную одежду.
Воин поклонился и отошёл к Темир-беку, который не удостоил его даже взгляда.
"Опасный человек, однако, - подумал Мамай о десятнике.
– Но пока опасный не для меня. "Мне всегда будет мало славы" - надо же!.."
Русский посол всматривался в Темир-бека и Хасана. "С какой силой придётся иметь дело Дмитрию Ивановичу!
– думал он.
– Хватит ли у нас богатырей на всех этих "железных" и "храбрых"?.." Тетюшков сидел рядом с высоким рыжебородым ханом Темучином, изредка перебрасываясь с ним двумя-тремя словами, когда ближние мурзы увлекались борьбой на поле и забывали подслушивать соседей. И никто не заметил, как увесистый кошель с золотом из-под полы русского охабня перекочевал под татарский халат. Хан Темучин заёрзал, подхватил полы халата и засеменил мимо цепи нукеров - куда бегали многие, к табуну лошадей за холмом. Когда требуется "коня посмотреть", нуждающегося и Аллах не удержит. Для такого дела лишь женщины ходят в особый балаган. Воротясь, Темучин уселся на прежнее место, незаметно кивнул русскому послу.
За кошель золота он согласился послать человека с десятком лошадей для освобождённых
Мамаем русских - якобы от посла. Большего Тетюшков сделать не смог...За полдень праздник окончился проездом победителей перед холмом. Воины в лентах перевязей и сияющих бляшках кличем приветствовали повелителя, пели военные песни. Мамай, отошедший после случая с русскими рабами, из которого он вывернулся, как ему казалось, лучшим образом, закатил пир на холме. Русский посол на пиру не стеснялся, ел и пил за троих, однако, наклонясь к Батар-беку, одному из главных темников Мамая, спросил: "Как зовут этого чёрного?" Тот ответил: "Темир-бек"... Посол прошептал: "Челубей... Запомню это имя..."
Доверчивость и простодушие русского посла Мамаю понравились, на прощание он объявил:
– Скажи Дмитрию: жду его у Воронежа две недели. Здесь - хорошие пастбища, наши кони на них отдохнули и отъелись. Об этом тоже скажи.
Через час после пира, когда солнце начало склоняться на закат, в шатёр русского посла вошли четверо мурз, сопровождаемые охраной. Они принесли грамоту к московскому князю и повеление - выехать немедленно. Им приказано сопровождать посла до Москвы. Но ещё за полчаса до того у посольского шатра менялись часовые, и чья-то рука, откинув полог, бросила на ковёр перед Тетюшковым свёрнутую бумагу. Посол поднял её и развернул. На бумаге перечислялись ордынские тумены, количество воинов в них, указывалось число постоянных тысяч из отборных всадников. Рисунок воссоздавал картину расположения войск Орды по Дону и Воронежу на нынешний день. Ещё сообщалось, что темник Есутай ушёл от Мамая с отрядом и что Есутай был против похода на Москву, поэтому можно попытаться взбунтовать его в тылу Мамая. Внизу стояла подпись: "Князь". Вначале Тетюшков изумился, потом задумался. Кто такой - "Князь", Тетюшков не ведал, Дмитрий о нём не заикался. Может, потому промолчал Дмитрий, что на возвращение Тетюшкова было мало надежды? Посол спрятал бумагу на груди...
Мурзы на холме загуляли допоздна, Мамай не торопил их, велел лишь выставить повсюду усиленную стражу. За пиршественной скатертью он шепнул Темир-беку: "Останешься здесь до утра, ночью проверишь охрану", - и сунул в руку темника знак высшей власти в виде полной луны, окружённой звёздами. От заката до восхода этот знак отворял любые двери в Орде, и перед ним всё склонялось. Днём действовал другой. Подделать знаки было невозможно - оправленные в золото алмазы на этих знаках по величине и цвету были единственные.
Темир-бек едва успел выразить Мамаю благодарность, как приблизился доверенный мурза и сообщил об исполнении приказа: ни один из освобождённых русов не пережил заката. Душа Мамая, страдающая из-за непролитой крови трусов, наконец-то успокоилась. Смерть пяти сотен степного сброда и русских рабов прибавит в Орде страха и уважения к имени Мамая не меньше, чем казнь трёх шакалов, с ордынскими именами. Вон и мурзы насторожились, небось уже до них дошло. Темучин и тот уставился на блюдо... Но Темучин боялся обнаружить перед властелином своё злорадство. Он уже знал: шестеро русов на проданных им конях ускакали в степь. Четверых спохватившаяся стража настигла, но Темучину это лишь добавило злорадства: на захваченных конях стоит тавро Бейбулата. Темучин вздрагивал от удовольствия, представляя крысиную морду старого вора и хапуги, когда Мамай узнает о происшествии и сменит сегодняшнюю милость на гнев. Он тогда наверняка вспомнит о взятках и ярлыках, которыми торгует эта разнаряженная в шелка крыса, набивая добром собственные кибитки. Вряд ли имя чингизида спасёт Бейбулата. Во всяком случае, Мамай отберёт у него право распоряжаться ярлыками на поставки в войско, и Темучин овладеет этой золотой жилой. Золото - путь к могуществу, и надо, чтобы о случившемся Мамай узнал завтра же.
Гости разъезжались при свете костров. Мамай чувствовал усталость в теле, чего давно с ним не было. Возможно, её принесло душевное облегчение, наступившее с приездом московского посла? Дмитрий - в Москве.
Он зашёл в юрту царевны, поговорил с дочерью, похвалил за помощь, спросил, нет ли у неё каких желаний, даже пошутил, что из-за первой в Орде красавицы сегодня чуть не лишился двух лучших воинов - темника и десятника. Наиля спрятала лицо, а Мамай сказал:
– Темир-бек, я думаю, станет большим полководцем и моей правой рукой. Ты приглядись к нему, я скоро тебя спрошу о нём.