Полевые заметки визуального психодиагноста
Шрифт:
Вспомним, что в эпоху первых межплеменных войн (период позднего неолита и ранней бронзы) овладеть физически (и сексуально) матерью твоего врага значило не только утвердить свою победу, но и окончательно подорвать боевой дух неприятеля. Внедрение своего семени в лоно чужачки-родительницы давало неоспоримый шанс изменить карму враждебного рода в свою сторону, поскольку программа «зова крови» неизбежно возьмет свое. Во всяком случае, так считали в эпоху родоплеменных отношений. Поэтому угроза «поиметь твою мать» демонстрировала полнейшее презрение к врагу и превосходство над ним. И конечно, обещание быть свободным от уз традиций и законов в период «разборки» и выяснения отношений. Иными словами, ругавшийся таким образом сознательно ставил себя в положение «вне правил». С приходом насильственной христианизации таковых оказалось слишком много, ибо грубое попрание вековых дедовских традиций воспринималось как тотальное вторжение чужой силы в сферу сакрального, сокровенного и интимного. Отсюда – неизбежный бунт (славяне всегда отличались свободолюбием и независимостью) и угрозы «поиметь твою мать».
Христианский образ Божьей Матери предметно вербализировал эту угрозу-ругань и закрепил ее именно в такой словесной форме. Парадокс исторической культуры. В скором времени, по происшествии двух-трех поколений, уверовавших в спасение через Сына Божьего, культ Богородицы в пределах Русской земли сольется с древнейшим культом матери-земли и расцветет с необычайной духовной силой. В религиозном христианском обряде божественные «женские» праздники имеют необычайно высокий ранг святости, как
В обиходном жаргоне вид ругательства через «…твою мать» также считается сильным и грубым оскорблением и однозначно воспринимается как неприкрытая агрессия. Ругающийся, в свою очередь, выглядит сильным, наглым и уверенным. Чаще всего ругаются «за просто так», чтобы выглядеть «покруче». Тогда посылание «…твою мать» беспредметно, как сброс перегретого пара. Ругательство превращается в сигнал, что «все плохо» и нужно как-то реагировать.
С приходом суровых и требовательных христианских канонов «веселища» и «игрища» языческих праздников уходят в подполье, а точнее, их проводят в темные предрассветные часы в глубоких ярах и диких рощах. В противовес жесткой регламентации сексуальной жизни христиан на этих праздниках славяне себя вовсю «отпускали», блудили и любились и срамоты от сего не имели. Слово «блудить» означало выискать своего сексуального партнера и совместно предаться любовной страсти. То, что церковь со всей яростью напала именно на женщин, а не на мужчин, – яркое свидетельство прочных матриархальных устоев древнего славянского общества. Необходимо было как-то заклеймить, опозорить, унизить и испугать девушек и женщин, с охотой предающихся совершенно непристойным, с точки зрения аскетического православия, сексуальным формам поведения. Так родилось, фактически разрешенное церковью, ругательское (но отнюдь не матерное, поскольку официально разрешалось в письменах и словесном обращении!) – слово «бл…дь.». Любимым обращением староверца протопопа Аввакума к пастве, поддержавшей новониконовские реформы, было: «Эх, вы, бл…ди вы окаянные!». (См. также эпиграф, взятый из более раннего христианского источника).
Этимологически слово «бл…дь» происходит от древнеславянского «лада» (в полном выражении: «быть ладой»), т. е. в современном переводе – «любимая женщина» (ведь действительно не каждую встречную девушку называли «ладушкой», а только ту, которая приглянулась). Богиня Лада – культ любви и роженицы у русичей, оберег семьи, символ женушки-спутницы, и, безусловно, чувственной сексуальной страсти (в украинском языке есть ныне редко употребляемое красивое слово по этому поводу: «злягатися»). Упорное нежелание простого люда отказаться от любовных утех в языческих игрищах сделало подобные выражения весьма популярными. Производителям и носителям матерных выражений, безусловно, была простая народная среда, хотя, как это ни парадоксально, но первый толчок был дан «официозом», чрезмерно активно насаждавшего жесткие каноны православной церкви. (Ныне и не матерное вовсе, а просто ругательное «сука» происходит от латинского «суккуб», т. е. демон-искуситель в образе женщины.)
Рискнем сказать пару слов о действительно грубом матерном слове, имеющим в виду женский половой орган (для очень недогадливых – оно слегка созвучное названию города Пиза). Сама фонология слова здесь лишена загадки, все мы в детском возрасте просились голосом «пи-пи»: заметьте, и девочки, и мальчики. Вот только последние испытывали психологический дискомфорт из-за мучительного желания увидеть, откуда это у такой же малышки происходит сие «пи-пи». Недоверчивых и сильно стыдливых отошлем к дедушке Фрейду, особенно к его поистине революционному на те времена труду «Психоанализ детских неврозов». Матерное слово на «п…» – явная агрессия мужчин на женское начало в целом, на его непонятную иррациональную природу, оно уходит корнями в эпоху «мужского» родоплеменного переворота и его жестокой победы над матриархатом. (Древняя мифология тому подтверждение. Так, вавилонский бог Мардук сокрушил первородную богиню Тиамат, раскроив ей череп своей булавой. Не очень жаловал уважением и любовью Зевс свою первую жену и сестру Геру. Но куда драматичнее была судьба его «тещи» и «бабушки» одновременно – Геи, вынужденной пойти на кровавое оскопление мужа-мучителя и тирана Урана руками их сына Кроноса. Громовержец Перун, по-видимому, также низвел Ладу до строго подчиненной роли, правда, без войны и драматизма.)
СПРАВКА ДЛЯ ПСИХОДИАГНОСТИКИ. Матерная ругань с употреблением «женских» слов в устах и женщин, и мужчин звучит как явная агрессия деструктивного типа. Добавим сюда же иррациональность мотивов и побуждений ругающегося. Собственно говоря, мы имеем дело с типичной проекцией личных бед и неудач «на мать», «среду» и «истоки». Согласитесь, достаточно мрачно, неприятно и абсолютно не конструктивно. Вопль обозленного неудачника вроде: «И зачем ты меня, мать, в этот мир породила?» – некорректный вопрос из уст совершеннолетнего субъекта своей судьбе.
Если в конкретной ситуации кто-то начал очень интенсивно выражаться «женским» матом, значит, он по уши в дерьме и трясине, из которых не знает как выбраться. Ругательство с использованием «женских слов» всегда отражает толику отчаяния и иррациональной неопределенности в оценке самого себя и происходящего. Это захлебывающаяся в себе самой агрессия против всех и вся. А на поверку – против самого себя. Ведь нельзя действительно послать «природу», частью которой сам же и являешься. Злобный бунт потерявшего гармонию со средой жизни и обитания – понять можно, но вот посочувствовать – скорее нет, чем да. Сыплющий на всех и вся матерные ругательства, как пошлая баба, – что толку и кому станет легче? Нас подсознательно угнетает и возмущает именно отсутствие «продуктивной» результативности в слишком частом употреблении непотребных слов по «женской части». Право, неужели прекрасная половина человечества так уж повинна во всех тех грехах, которые накопила мужская цивилизация на нашей планете? И которые затем выплескиваются в бесплодной истерике?
Данный нюанс следует особо подчеркнуть: матерное ругательство, акцентуированное исключительно на «женской атрибутике» – изначально истерично по своей психологической сути. И «отмазаться» от подобного диагноза, пожалуй, будет трудно – слово не воробей, пусть даже и матерное, слетит с губ – обратно не поймаешь. Истерика – далеко не самый лучший способ найти разрешение любой проблематики, и ее можно временно и отчасти вытерпеть лишь от чрезмерно балованных детей и безнадежно инфантильных женщин. Но отнюдь не от политиков или бизнесменов. Ибо тогда – прощай имидж и романтический ореол сильного человека.
Отсюда можно сделать вывод: индивиды, не боящиеся трудностей жизни, а потому способные в ней чего-то стоящего достигнуть, крепкое ругательство «женского» толка применяют крайне редко, но… метко. В ситуациях предельной неприятности и тотальной мобилизации всех своих сил (особенно подсознательных, инстинктивных и биологических – «женский» мат ведь иррационален и древнеархетипен) на предотвращение беды. Чтобы не случился «капец» всему тому, за что живем и боремся. А еще мат «женскими» словами в устах человека означает крайнее неприятие им чего-то – на уровне инстинктивном, подсознательном и в целом жизненном. На языке уже психоанализа – целостное и личностно тотальное отторжение и оппозиция. Категорическое «нет», идущее из глубин индивидуального естества. В таких случаях, может, действительно не стоит огород городить? Грубый «намек» ведь вроде бы сделан…6.3. БУНТ НЕПРИСТОЙНОСТЕЙ, или ЗЛЫЕ ФРАЕРА ЛЕТОПИСНЫХ И ПРОЧИХ ВРЕМЕН
Веселка
обыкновенная, он же – Phallus impudicus, он же в дословном переводе с латинского – «член бесстыжий». Вполне съедобный гриб, встречается в смешанных и лиственных лесах, на вырубках в июле-октябре. Зрелое плодовое тело действительно внешне очень напоминает торчмя стоящую «мужскую гордость».Сведения почерпнуты из справочника о грибах
Глаза боятся, а руки делают. А язык – онемел при этом, что ли?
Козьма Прутков, из эссе «Человек на дело»
Когда жизнь отсылают по конкретному адресу, значит – было не скучно.
Сентенция современности
Собственно, человеческое бренное существование никогда и ни для кого не было одним сплошным катком для удовольствий. В эпоху относительной сытости и личной безопасности об этом как-то забывают. Но достаточно лишь окунуться «вниз», в народную простоту или ввязаться в какое-то серьезное и непростое дело, чтобы тотчас ощутить ту питательную атмосферу, в которой самопроизвольно зарождается крепкое матерное словцо. О естественной народной «бесстыдливости» говорит хотя бы сохранившийся колорит наречия белорусского Полесья: табурет по селам там до сих пор преспокойно именуют «подсрачником» (т. е. стул без спинки, исключительно под седалищное место), а гриб-дождевик, или порховку, – «бздюшкой» и т. д. То ли еще было в далекие «поганские» времена – у современных тинэйджеров могли бы привычные к современному матерному сленгу ушки завянуть, услыхав тогдашнее.
Возводя хулы и кары небесные на «бесовские игрища», даже благопристойный церковный язык также отчасти перенял моду на «матерщинскую заразу», и браннословие в средние века становится едва ли не литературной нормой. Полемическая переписка между государственным отступником Андреем Курбским и царем Иваном Грозным даже с учетом современной цензуры поражает обилием ругательных форм («пес шелудивый, алкающий свою блевотину» – наиболее пристойное выражение). И если в то время первые лица Московского государства могли запросто себе позволить так публично выражаться на всю Московию и Речь Посполитую, то что же тогда представлял собой «народный стиль»?
В свое время одним из полюбопытствовавших оказался известный артист кино Ролан Быков. В фильме «Андрей Рублев» он играл поющего частушки скомороха. Режиссер Андрей Тарковский предложил пойти в тогдашнюю Ленинскую библиотеку, поднять подлинники и выучить десяток-другой частушек. К назначенному сроку Ролан Быков (сведения из его собственных воспоминаний) не смог пропеть режиссеру ни одной частушки… Вернее, парочку пропел, но в кино такое снимать было никак нельзя. Потому «народное творчество» состояло сплошняком из мата под незатейливую рифму. Талантливому Ролану Быкову пришлось срочно перевоплощаться в барда и выдумывать «под стиль» что-то свое, но, увы, все с теми же непристойными намеками наподобие: «А боярин боярыню… кхе!». На слове-покашливании «кхе!..» демонстрировалась соответствующая пантомима. Другого выхода не было. Иначе – явный отступ от исторической правды. Фильм смотрится как хроника и, кажется, будет шедевром еще не для одного поколения. Народный мат в фильме – это не более чем фон, но своей панорамой Андрей Тарковский как художник находит объяснение почему Русь изначальная вдруг окунулась в беспросветный мат. Виной тому прежде всего жесточайшее татаро-монгольское нашествие и полная моральная деградация феодальных князьков, рвущих друг другу глотки, чтобы выжить на крови ближнего. Смутные времена междоусобной дикости под общим гнетом внешнего врага рождают и соответствующий эпохе язык: предельно грубый, едкий, ставящий под сомнение сам смысл и веру…
Но вначале был шок от тотальной экспансии чужестранных завоевателей. Протестная форма на уровне языка порождает новый вид матерщины – в доселе неизвестных формах и выражениях. Существует гипотеза, что известное ныне мужское ругательство «на три буквы» есть русскоязычное передразнивание боевого монгольского клича «Кху-у!». Монголы ведь шли в атаку отнюдь не с криком «Ура!». Их боевой слоган имеет совершенно иную звуковую семантику. В любом случае корневой слог «ху…» как в монгольском, так и в китайском языке чрезвычайно распространен и в переводе означает «сильный». Русичи фактически передразнивали боевой клич свирепых восточных завоевателей, тем самым подтверждая для самих себя способность противостоять и сопротивляться. Плюс ко всему прочему стойкое нежелание ассимилироваться с врагом, пусть даже и более сильным. Еще – своеобразный «пароль» для своих – кто мог позволить себе насмехаться над монгольским языком, значит, не боялся завоевателей и был готов драться и дальше, невзирая на подавляющее превосходство врагов.
О том, что «новый русский мат» был порождением и контрреакцией на татаро-монгольское иго, свидетельствует появление еще одного, более «мягкого» ругательства, ныне почти разрешенного в обиходной речи. Имеется в виду, извините за допущенную ненормативность, слово «хер» и его производные. Так вот, в монгольском языке (и тогдашнем, и современном) слово «хеер», звучащее более протяжно, обозначает «степь». Поэтому славянское ругательное «херня» означало в те далекие и тяжелые времена буквально «то, что в степи» или «из степи». Понятно, из куманских (т. е. половецких), а позже золотоордынских степей для тех, кто оказались под игом, вряд ли могло явиться что-либо положительное или приятное. Любимое народом и сравнительно мягкое «пошел на х…р» означало почти миролюбивое, но решительное: «Иди в свою степь и не возвращайся». Рискнем предположить, что и торговля между тюркоязычной степью и русскими поселениями началась под этим слоганом. Действительно, не век же воевать, жизнь понемногу брала свое и приходилось как-то общаться.
Вполне вероятно, что появление обидных форм ругательств, связанных с упоминанием женского полового органа, было обусловлено, выражаясь современным языком, разрастанием и усилением сексуального фактора именно в период половецкой экспансии. Во всяком случае, достоименно известно из русских летописей активное любвеобилие русских дружинников и знати к иноплеменным барышням – половчанкам. Что, безусловно, только сеяло раздоры, свары и междоусобицу среди военной знати. (Престарелый предводитель половецких племен хан Котян перед печально известной битвой на Калке обращался к русским князьям буквально: «Сынки мои!») Увы, в скором историческом промежутке роли совершенно поменялись: улусы Золотой Орды, а особенно крымские татары, начинают активную торговлю живым славянским товаром, отдавая предпочтение юному женскому телу. Коим, если было не жалко денег, удовольствовались и сами. В конечном счете подобная насильственная сексуальная интервенция не могла не сказаться на языке непрерывно терпящих набеги славян. В их речи появляются новые обидные формы мата, копирующие грубый сексуальный жаргон захватчиков-«людоловов», ведь из-за притягательной женской красоты славянок приходилось гибнуть всему остальному населению.
Исторический аспект здесь весьма принципиальный, поскольку и в нынешней языковой среде использование мужчинами друг против друга «женских» ругательств однозначно воспринимается как нанесение очень обидного и предельно оскорбительного унижения, т. е. за такие слова нередко приходится отвечать, и причем тут же на месте. Что интересно, современные женщины реагируют аналогично, «мужской» вид мата без упоминания женских «прелестей» кажется им менее оскорбительным и куда более терпимым. Получается, что в «женской» матерщине, помимо древних биологических архетипов, где-то глубоко прячется факт некоего скрытого, но очень сильного унижения и даже наше современное восприятие этот момент определенно улавливает. Хотя бы на уровне неких наслоений исторического коллективного бессознательного. Поэтому чаще всего в современном обществе «женским» матом в обиходе пользуются вконец опустившиеся и деградировавшие личности, в среде которых оскорбление, унижение и попрание элементарных человеческих достоинств – рутинное проявление повседневности. Ну а тот, кто сам сломлен и опущен, для обретения душевного равновесия подобное пытается совершить и с окружающими. В таком случае нужно быть готовым немедленно дать решительный отпор.