Полина

воняя сырым, забродившим и кислым,

застрявшим меж реек щербатых и дна.

Бледна пациентка, некрашеный облик,

страдательный лик средь осенних дворов,

где каждый живёт, среди спазмов и колик,

с похожим симптомом и болью зубов.

Златистые вставки меж жёлтых и белых.

Вонючая ржавчина, ржавая вонь.

Салфетки-бельё средь намокшего мела.

Болезненный вид и налёт от времён.

Большая старуха походит на монстра.

Но нет на осмотр, леченье рубля.

Как высохший кариес, ласточек гнёзда.

И словно врачи – два простых воробья…

Машонок

Вдыхаю здесь кайф, выдыхая всю грусть,

печаль вымываю зелёным абсентом,

пытаюсь отплюнуть все горечи чувств,

исторгнуть комки от обид и моментов.

И глядя стеклянно в зеркальный портрет,

уже замечаю я хмель и старенье,

что мимо минула вся молодость лет,

и понял, потери – моё избавленье.

И вот я свободен! Нет ссор, дурноты.

К тому же, не тронут заботами, бытом.

Но сердце томится среди духоты,

считая себя в бар и похоть зарытым.

Средь лиц я ищу хоть намёк на любовь,

но все тут гетеры, без ранга богини.

Поэтому вмиг покидаю всю новь,

бегу я по льдинам святой ностальгии.

Я зайцем несусь между трещин, воды

по речке весенней, среди ледохода.

Легко позабыв про всю близость беды,

стремлюсь я на берег, где счастье, погода.

А там, вдалеке, белый призрак стоит…

Навстречу ушасто, улыбчиво машет.

Душа вперёд тела бежит и бежит!!

И вмиг узревает крольчишечку Машу…

Просвириной Маше

Всё летит в женский детородный орган

Змеиные шкуры с чешуйным изгибом

на месте улыбок и женственных губ.

Обабились женщины, девушки мигом,

имея на сотню соперниц злой зуб.

Мужчины обрюзгли, почти ослабели,

теряя свой облик солдат и людей,

а многие вовсе давно озверели

и стали похожи на овнов, свиней.

Детишки ошкодились, ленью покрылись,

почти отупели, ещё не познав,

и в тюрьмах голов от планеты закрылись,

с желанием денег, подарков и сна.

Я вижу, что всё направляется бездне,

что люди потоп приближают в борьбе,

что сдвинулось всё с надлежащего места…

Лишь звери в бессменной, природной поре.

Непричаливающий плот

Безмолвие. Штиль. Растворенье в бездельи.

Слиянье с беззвучьем, сухой тишиной.

Проход в непролазные думы, как в дебри.

Вплывание в памятный берег волной.

Кроватный настил в темноте приглушённой

качается, будто бамбуковый плот.

Я, выпитым кофе, тоской опоённый,

гляжу в полузвёздный, большой небосвод.

Какие-то запахи лезут и манят,

а я колыхаюсь без вёсел во тьме.

Раздумья ласкают, тревожат иль ранят.

А кто-то лежит тоже схоже на дне…

По коже блуждают поветрия, ветры,

мои волоски поддевая в ночи.

Огромная темь посреди километров

лежит антрацитно средь гор и пучин.

Луна, попривыкнув к огням и пространству,

меня отыскала средь лодок, плотов,

и смотрит упорно с таким постоянством,

что стыдно лежать нагишом меж щитов.

Но вновь безразличье, покой посещают

и шорят от взглядов туземцев и звёзд.

Пусть духи, природа и тёмность прощают,

как сына Адама в свободности поз!

Боюсь я причалить и выйти на сушу,

хотя вдалеке ожидает мосток…

Пока же мечтаю средь правды и чуши.

Наверное, утром взойду на песок…

Fucking shit

Забитые трассы, пустые карманы,

строители в робах, цементе, поту,

деды и мамаши, юнцы с перегаром

и надписи матом на ржавом борту,

помятые юбки, дырявые джинсы,

кондомы с белком и узлом на траве,

в очках у старух претолстенные линзы,

сироты, вдовцы и вдова на вдове,

звучащие в пьяных объятьях гитары,

с цветастыми бирками суки и псы,

подохшие крысы среди тротуаров,

с балконов упавшие слюни, трусы,

культи инвалидов, старушечьи вопли,

под дверью соседа иголка иль соль,