Полмира
Шрифт:
Времени думать и прикидывать не осталось. Может, это было благое дело. Отец Бранда всегда говорил, что думать – это не по его части.
Он, рассыпая палые листья, сиганул с тропы и быстро обвязал канатом здоровенное дерево, крепко вцепившееся бугристыми корнями в склон.
Вокруг орали, натужно скрипели доски, что-то щелкало и ломалось, но Бранду было не до этого – он упер один сапог в дерево. Другой. И со стоном вытянул – ноги, потом спину, изо всех сил натягивая обмотавшую плечи веревку, вытягиваясь в струнку, прямо как торчащая из ствола ветка.
Ох,
Непосильная ноша. Слишком тяжело. Но раз уж взвалил ее на себя, какой прок жаловаться?
В ушах зазвенело сильней – «Южный ветер» сползал, сползал, и держать стало еще тяжелее, и он тихо, протяжно застонал, но не сдавался: если уступить и ослабить колени, спину, руки, его согнет пополам.
Тут он открыл глаза – на мгновение. Сквозь листву сеялся солнечный свет. Кровь на дрожащих от напряжения запястьях. Дымится обмотанная вкруг ствола веревка. Где-то далеко звучат голоса, гуляет эхо. Он зашипел – веревка дернулась и зазвенела, немного съехала – впиваясь в тело, как пила.
Держаться. Не отпускать. Он не подведет команду. Кости затрещали, канат врезался в плечи, руки, запястья, он же ж на части его порвет, дыхание с сипением вырывалось из груди, он фыркал, как ломовая лошадь с натуги…
Держаться. Не отпускать. Он не подведет свою семью. Все тело дрожало, мышцы полыхали огнем боли.
Мир исчез – есть только он и этот канат. Только усилие и боль и тьма.
И тут он услышал тихий голос Рин над ухом:
– Отпусти.
Он помотал головой, вытягиваясь до предела, поскуливая…
– Бранд, отпускай!
По дереву гулко ударил топор – и он упал и падал, падал, а мир вокруг крутился и крутился. Его подхватили сильные руки, опустили на землю. Сил не было, ноги-руки болтались, как тряпочные.
Над ним стояла Колючка, а за ее спиной сияла Матерь Солнце, золотя щетинку со стриженой стороны ее головы.
– А где Рин? – прошептал он.
Вместо шепота вышло сипение.
– Отпускай.
– Ох.
Оказывается, он так и не разжал кулаки. Понадобилось серьезное усилие, чтобы разжать дрожащие пальцы, и Колючка тут же принялась разматывать канат – тот был влажным от крови.
Она вздрогнула и резко крикнула:
– Отец Ярви!
– Прости, – просипел он.
– Что?
– Я… не надо было мне так говорить… о твоей матушке…
– Заткнись, Бранд.
Тут она замолчала, а вдали вдруг заговорили, а птица высоко на ветке пронзительно засвиристела.
– А самое главное, мне кажется, что это все правда.
– В смысле?
– Не злись, пожалуйста. Это больше не повторится.
Вокруг собирались люди, над ним нависали размытые тени.
– Вы такое когда-нить видели?
– Да он его один
держал, один!– Про такое токо в песнях поют, вот же ж…
– Ага, уже стихи сочиняю, – донесся голос Одды.
– Ты спас мне жизнь, – тихо сказал Колл, и глаза у него были как плошки, и вся щека в смоле.
Сафрит поднесла к губам Бранда мех с водой:
– Его б корабль раздавил…
– И сам бы разбился, – сказал Ральф. – И плакала б тогда наша помощь Гетланду…
– Нам бы самим тогда помощь понадобилась, эт точно…
Даже глотать получалось с трудом:
– Я… каждый б то ж самое сделал…
– Смотрю на тебя и вспоминаю старого друга, – сказал отец Ярви. – Сильная рука. И большое сердце.
– Один взмах – один удар, – проговорил Ральф, почему-то сдавленным, тихим голосом.
Бранд поглядел на то, чем занимался служитель, и его замутило. Канат стер кожу на руках до крови – алые змеи вокруг белых ветвей обвились, ни дать ни взять.
– Болит?
– Так, щиплет…
– Слыхали?! – проорал Одда. – Щиплет! Слышали? А ну, рифму к щиплет кто мне даст?
– Скоро заболит, – тихо сказал отец Ярви. – И шрамы останутся.
– Память о подвиге, – пробормотал Фрор – он-то был докой в том, что касалось шрамов. – Шрамы героя.
Бранд поморщился: Ярви перевязывал руки, и теперь ссадины и порезы дико болели.
– Какой я герой, – пробормотал он.
Колючка помогла ему сесть.
– Я сразился с веревкой и проиграл.
– Нет.
И отец Ярви сколол края повязки булавкой и положил высохшую руку ему на плечо.
– Ты сражался с кораблем. И выиграл. Положи это под язык.
И он сунул Бранду в рот сухой листик.
– Поможет от боли.
– Развязался. Узел развязался, – сказал Доздувой и заморгал: в руке он все так же сжимал разлохмаченный конец своего каната. – Что за злая удача?
– Такая злая удача преследует людей, которые не проверяют, крепко ли завязаны узлы, – зло покосился на него отец Ярви. – Сафрит, подготовь в повозке место для Бранда. Колл, поедешь с ним. Смотри, не давай ему больше геройствовать.
Сафрит быстро соорудила постель из спальных одеял. Бранд попытался было сказать, что он вполне может идти, но все видели – нет, не может.
– Так! А ну ложись! Лежи и сопи в две дырки! – гаркнула она, наставив на него палец.
Ну и как тут возражать? Колл уселся рядом на бочонок, и повозка тронулась под гору, подскакивая на ухабах. Бранд морщился при каждом толчке.
– Ты спас мне жизнь, – пробормотал паренек после недолгого молчания.
– Ты быстрый. Ты бы успел выбраться.
– Нет. Не успел бы. Передо мной уже Последняя дверь открылась. Так что позволь мне, по крайней мере, поблагодарить тебя.
Некоторое время они смотрели друг на друга.
– Ну хорошо, – наконец сказал Бранд. – Ты меня поблагодарил. И вот я теперь лежу поблагодаренный.
– Как тебе удалось стать таким сильным?
– Ну… я ж работал. В порту. На веслах сидел. В кузне молотом махал.