Полмира

– Чистая правда, – и Дженнер покачал головой. – Надо же, из-за Последней двери вернулся Ральф Поганец, девки на веслах сидят и вообще боги знают что творится! Странные времена настали!

– А какие времена не странные? – усмехнулся отец Ярви.

– И это тоже – чистая правда! – И Дженнер Синий покосился из-под руки на солнце в сероватой дымке. – А дело-то к обеду идет. А может, сойдем на берег да и поговорим о том о сем, новостями обменяемся?

– Новостями обменяемся – это ты так выпить предлагаешь? – засмеялся Ральф.

– О да! Я предлагаю выпить – и не по маленькой!

* * *

И они причалили в излучине реки, встали лагерем на взгорке, который удобно было бы в случае чего защищать, выставили много стражи и разложили большой костер. Пламя все время сдувало степным ветром, над водой летели искры и пепел. Команды притащили по бочонку эля, и все стали петь, и пели много и долго, и чем дальше, тем больше орали дурниной, и рассказывали истории одна невероятней другой, и шумно веселились. И кто-то особо умный налил Коллу пива, и тот его распробовал, а потом долго блевал и упал спать, а матушка его весьма сердилась, а все над ней хохотали.

А вот Колючка не веселилась. Она вообще не любила веселиться, если честно. А тут… все вроде улыбались, но мечи держали под рукой. А еще у костра сидели мужики, которые вообще не смеялись – прям как она. А один, кормчий «Черного пса», которого звали Гнутым, лысоватый и с седой прядью, и вовсе сидел сыч сычом и всем видом выказывал ненависть к человечеству. А когда чужой кормчий пошел отлить к реке, Колючка приметила, каким внимательным взглядом Гнутый обвел груз «Южного ветра» и как долго разглядывал окованный железом сундук отца Ярви.

– Не нравится мне его морда, – шепнула она Бранду.

Тот поглядел на нее поверх стакана:

– Тебе вообще ничья морда не нравится.

Вообще-то именно морда Бранда ее полностью устраивала, но она не стала распространяться на эту тему.

– Короче, мне его морда нравится меньше остальных морд, вот что. У таких ничего за душой нет – умеют только злобно зыркать и злобно лаять. И лицо у него, как жопа пнутая…

Он заулыбался в стакан с элем:

– Ненавижу таких людей.

Тут она сама улыбнулась:

– Ну… я, конечно, страшная снаружи, но добрая внутри, не сомневайся.

– Внутрь не насмотришься, – сообщил он, поднимая стакан. – Но я готов рискнуть и заглянуть туда.

– Гляди-ка, какой смелый. Я тебе, между прочим, разрешения ни глядеть, ни руки совать вовнутрь не давала!

Тут он закашлялся, да так, что эль пошел у него носом, и Одде пришлось хлопать его по спине. Кстати, Одда тут же ухватился за возможность продекламировать свои хромые на рифму стихи, прославляющие силу Бранда, в одиночку удержавшего корабль. Понятное дело, с каждым рассказом склон становился все круче, опасность – опаснее, а подвиг – величественнее, а Сафрит с сияющей улыбкой сообщала Бранду: «Ты спас жизнь моему сыну!» И только Бранд мог опровергнуть все эти домыслы, но он сидел и вертелся, как на иголках, и чувствовал себя полным дураком.

– Так как идут дела на берегах моря Осколков? – спросил наконец Дженнер Синий, когда песню допели. – Я уж год как дома не был.

– Да все как обычно, – ответил отец Ярви. – Праматерь Вексен требует все больше и больше от имени Верховного короля. Теперь уже заговорили о налогах.

– Да чтоб его и его Единого Бога гром разразил! – взорвался Дженнер. – Честный человек должен владеть тем, что ему досталось, а не брать это в аренду у другого вора просто потому, что тот сидит в кресле повыше!

– Человек таков, что чем больше он получил, тем больше ему хочется, – сказал отец Ярви, и с обеих сторон костра согласно закивали.

– Как там на Священной?

– Мы прошли спокойно, – сказал Ральф. – А на Запретной?

Дженнер втянул воздух через свои проререженные зубы:

– Чертовы коневоды совсем распустились: налетают на корабли и караваны, усадьбы жгут чуть ли не под самым Калейвом…

– Какое племя? – спросил Ярви. – Ужаки? Бармеки?

Дженнер непонимающе уставился на него:

– А у них что, племена разные есть?

– А то. И у каждого свои обычаи.

– Хм. Ну, стрелы у них одинаковые, и князь Калейвский, насколько я знаю, тоже их особо между собой не различает. Он сыт по горло их набегами и желает преподать им кровавый урок.

– Это завсегда хорошо, – согласился Одда, оскалив подпиленные зубы.

– Единственно, не своими руками хочет он это сделать.

– Князья – они такие, да, – покивал отец Ярви.

– И он перекрыл Запретную цепью и не пропускает ни одну воинскую ладью – пока мы, северяне, не поможем ему отмстить неразумным коневодам.

Ральф расправил широкие плечи и выкатил грудь:

– Он же не посмеет остановить служителя Гетланда!

– Ты не знаешь князя Варослава. Более того, ни один разумный человек не захочет свести с ним знакомство. Мы сумели вырваться только потому, что я наплел ему с три короба: мол, я отправлюсь с вестями и соберу ему воинов со всего моря Осколков. Я бы на вашем месте развернулся и плыл дальше с нами.

– Мы поплывем дальше, – отрезал Ярви.

– В таком случае, желаю вам всяческой удачи с погодой. И надеюсь, что вам не понадобится удача в бою, – и Дженнер Синий отхлебнул из своего стакана. – Однако сдается мне, что она вам все-таки понадобится.

– Как и всякому, кто желает пройти через верхние волоки.

И Скифр легла на спину, заложив руки за голову, и протянула босые ноги к огню.

– Не хочешь испытать свою, пока есть возможность?

– Что у тебя на уме, женщина? – прорычал Гнутый.

– Дружеский поединок на деревянных мечах! – и Скифр широко зевнула. – Ученик мой уделал всех на этом корабле, я бы против него кого-то новенького поставила…

– Твой ученик? И кто же это? – спросил Дженнер, настороженно поглядывая на Доздувоя, который высился в тени подобно горе.

– Не, – отмахнулся гигант. – То не я.

Колючка сжала зубы, приняла решительный вид, поднялась и вышла к огню:

– Это я.

Повисло молчание. Потом Гнутый недоверчиво хихикнул, а вслед за ним послышалось еще несколько смешков.

– Вот эта недостриженная побродяжка?

– Девка? Да она щит не удержит!

– Ей не щит, ей нитку с иголкой держать надо! Пусть мне носок заштопает, хе!

– Тебя самого придется штопать – после того, как она тебя отделает! – рявкнул Одда, и у Колючки потеплело на душе.