Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты
Шрифт:
Но предупредить французов со всею армиею в Цнайме было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма. [1819]
Кутузов не мог притти раньше Мюрата и Ланна. Он пошел, однако, в ту же ночь со всеми тяжестями по дороге в Цнайм, но отделив шеститысячный авангард Багратиона с половины дороги послал его направо горами с Кремско-цнаймской дороги на Венско-цнаймскую дорогу. [1820] Багратион должен был, пройдя без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму и, ежели он предупредит французов, задерживать их, сколько он может. Багратион вышел на правую сторону А в деревню Голабрун. Едва только он пришел к утру, пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дорог по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв 3-ю часть отсталыми, как по дороге из Вены уже показались французские войска. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с голодными, измученными четырьмя тысячами удерживать в продолжение суток сорок тысяч свежих и неусталых неприятельских войск. Это было очевидно невозможно. [1821]
1819
Зачеркнуто:Большая буква А представляет грубый план поля движений войск неприятелей. В нижнем конце левой черты А находится Кутузов в Кремсе на Дунае, имея за собой одну часть французских войск. В нижнем конце правой черты А находится другая часть французских войск в Вене. Вершина А есть Цнайм. Кутузов двигается по левой стороне от Кремса до Цнайма, Мюрат с французскими войсками по правой стороне от Вены до Цнайма. Правая сторона короче левой. Средняя линия А
1820
Зач.:то
1821
Зач.:Князю Багратиону не понравилась позиция при городке Голабруне, он отступил назад.
<Впереди всех по дороге, по которой ждали французов, стояли австрийские Гесен Кобургские гусары, сзади>
Отряд Багратиона стоял утром по Венско-цнаймской дороге лицом к французам, частью впереди в городе Голлабруне, частью сзади, в деревне Шенграбене, частью совсем сзади в деревне Грунте, частью в поле лагерем. Некоторые работали, делая укрепления, некоторые разбивали коновязи, шли и ехали за фуражем и дровами. Местность на расстоянии шести верст в окружности, еще с вечера представлявшая вид спокойного благосостояния жителей, с заросшими садами деревнями, дорожками между полей, пасущимися стадами, в 6 часов утра 2-го ноября 1805 года имела решительный вид военного лагеря с отовсюду дымящимися кострами, коновязями лошадей, зелеными ящиками, штыками и рассыпанными по всему пространству серыми шинелями. Никто из лиц отряда, не только солдаты, но даже и генералы, не подозревали того положения, в котором они находились, и того самопожертвования, которое требовалось от них для спасения всей армии. Всем после усиленных маршей так нужно было высушиться, обогреться, поесть и заснуть, что некогда было бы думать об этом.
На полях:<Но судьба покровительствовала. Мюрат хотел обмануть и сам попался. К[утузов] принял и войска бе[жали]. Но обман открылся. Б[онапарт] писал и Мюрат велел атаковать.
В то время, как Мюрат получил это письмо <К[утуз0в] был в голове колонны и, вызвав к себе Багратиона, говорил с ним>, колонны войск Кутузова шли в величайшем беспорядке.
Князь Андрей, только вернувшись, искал свою повозку и нашел ее у Грунта. Главнокомандующий прощ[ался] с Багратионом.>
Жителей уже почти никого не оставалось: все с стадами и пожитками разбегались в незанятые деревни. Оставались старики <женщины и дети>. В деревне Грунте, где стоял 6-ой егерский полк, перед лучшим домом деревни стоял часовой и зеленый ящик. В кухне пустого дома деньщик с засученными рукавами щипал пойманную курицу, другой повар разводил огонь для изготовления обеда полковому командиру. Сам полковой командир 6-го егерского, утомленный двумя бессонными ночами, спал мертвым сном на оставленной немцами кровати. Батальонные командиры, поместившиеся тоже по домам, кто отдыхал, кто составлял списки с адъютантом. Один, заболевший дорогой, ходил по ротам искать повозки для отъезда к обозам армии. Маркитант, не отставший от полка, несмотря на тяжесть дороги, расположился на площади деревни в [1822] большом доме, и у него сидело много офицеров с истомленными и раскрасневшимися лицами за глинтвейном, горячим вином с пряностями, введенным в большое употребление за границей. Другие офицеры сушились по квартирам и везде около печей и костров морщились и светлели, как лубок, сушащиеся, промокшие, стоптанные сапоги чернели и коробились [1823] чулки и дымились мокрые насквозь шинели. Некоторые офицеры, особенно ротные, ходили по ротам [1824] с фелдвебелями. Фелдвебеля, эта особенная могучая порода людей, как будто не зная, что такое усталость, голод и холод, как будто дома, ставили людей во фронт, равняли, рассчитывали по отделениям, тыкая в грудь пальцем и приказывая поднимать руку, или распоряжались приобретением сена, мяса и т. п. предметов, нужных для рот, или докладывали командирам, поворачивались налево кругом и только по большей суровости и отрывчивости их речей заметно было, что и они измучались не меньше других. Солдаты, где рассыпанные, как муравьи, копошились в деревне, таща сено, двери, заборы, где кучками толпились около костров, раздеваясь до нага и разуваясь и просушивая мокрые рубахи и подвертки, с наслаждением у огня пожимали голыми мускулистыми плечами и жарили в костре ноги, от которых дымилось, как и от подверток. В других ротах, где кашевары были расторопнее и уже сбегали с звенящими котлами за водой и дровами, солдаты с жадными глазами сидели около дымящей каши, которой не ели уж два дня и, как стая голодных гончих, переглядываясь друг с другом, ожидали, когда понесут пробу к ротному. Ротные собаки и животные, из которых некоторые были из России, дожидались тут же. В третьей роте, стоявшей подле леса, рябой, широкогрудый фелдвебель с мрачным и сосредоточенным [1825]
1822
Зачеркнуто:сарае
1823
Зач.:подвертки
1824
Зач.:считая людей
1825
На полях зачеркнуто:Едва успокоились, как показались гусары и перевели назад. И распространился слух о перемирии. Успокоились и ходили поглазеть на французов.
[ Далее в рукописи недостает двух листов]
[1826] В рту его совсем на боку была закушена курящаяся коротенькая трубочка с солдатским табаком. И это было молодечество. Очевидно Тушин был твердо уверен, что в этом костюме и с «носогрелкой», как он называл свою трубку, он имел вид молодчины, закаленного, боевого солдата, тогда как в его фигуре было больше сметного, чем воинственного. Тушин и по состоянию своему (у него было тысяча с лишком душ вместе с двумя братьями), и по образованию (он был воспитан французом гувернером и был очень начитан), и по связям, которыми он пренебрегал пользоваться, находился в несравненно высшем общественном положении, чем большинство офицеров и пехотных и артиллерийских, среди которых он жил, но он незаметно для себя так скрывал это превосходство, что не только не возбуждал зависти, но находился со всеми в самых товарищеских отношениях. Когда в том офицерском обществе, в котором он жил, заходили споры об ученых предметах, за решением их всегда обращались к Тушину и его слова считались непреложной истиной. Когда кому-нибудь из офицеров не только артиллерийской роты, но и полка, хотелось поесть и выпить, а своего не было, приходили к Тушину, зная, что по его средствам у него всегда были запасы; по удобствам, которые представляют зарядные ящики и запасные лафеты в артиллерии, у него было на чем возить запасы, а главное, что по его правилам солдатского товарищества он готов был с каждым поделиться последним. Но не за одно это любили Тушина все знавшие его (его знали все офицеры полка), его любили за то, что он был хороший человек, так говорили про него все, за то, что он со всеми был одинаков, с полковниками и с юнкерами. Враги между собой были одинаковыми приятелями Тушина. Никогда, никто не видал его сердитым, недовольным, скучающим. Ему, казалось, никогда не нужно было ничего, кроме того, что у него было: трубка, водка, книга, шахматная игра и игра в молодца военного. Трубку он не выпускал изо рта и один вестовой только и знал, что накладывал и раскуривал и, обтирая под мышкой, подавал капитану. Водку он пил постоянно так, что выпивал до тридцати рюмок в день, но никогда не делался пьян, а только большие, голубые глаза его больше блестели и он охотнее и лучше говорил. В шахматы он играл плохо, но страстно, с большим самолюбием и только за одно это дело мог сердиться. Книги он возил с собой и читал все, какие ему попадались, с одинаковым интересом, но любимые его книги были философские и исторические. В военного он играл постоянно: и сидя в палатке на полу, и пристроясь к костру солдатскому, и в разговорах с своими солдатами, которые жалели и уважали его. Кроме этих пристрастий, Тушин одинаково принимал живое участие во всех представляющихся удовольствиях: и в песне, и в пляске, и в охоте, и в игре в свайку. Двух вещей он не любил: игры в карты и толков о производствах.
1826
Во второй редакции на полях:Тушин трус.
С Белкиным Тушин особенно сдружился в этот поход. Белкин был человек почти без всякого положения и образования и очень честолюбивый, прокладывавший себе дорогу в полку так честно и умно, и так всеми признанный необыкновенной храбростью и энергией, что его быстрое повышение в четыре года из юнкеров в ротные командиры никого не заставляло завидовать. Кроме того, такой был природный такт во всех приемах Белкина и такая прелесть в его свежей и веселой наружности, что и старые офицеры признавались, что Белкин должен был быть отличен от них, и невольно любили его. «Этот пойдет далеко», говорили про него. Белкин любил в Тушине образованье, высший взгляд на вещи, которые он чувствовал, не понимая вполне, и равнодушие к успеху. Тушин любовался на молодую энергию своего приятеля и старался подражать его спокойной и красивой молодцоватости.
— Ну, что, батюшка, досталось нам на орехи? — проговорил Тушин, по стариковски военному покряхтывая и присаживаясь на бревно.
— А вы не устали? —
спросил Белкин, как всегда улыбаясь.— Э, не такие видал, — отвечал Тушин, хотя по бледному лицу и ввалившимся глазам видно было, как он измучен.
— Коли нынче, да завтра постоим — оправимся, отсталые пособерутся, — сказал Белкин.
— А как нынче в дело? А? — спросил Тушин, — не ладно?
— Плохо будет.
— Да что я вас хотел спросить, Дмитрий Николаич, — сказал Белкин, улыбаясь, — у меня солдатики (он подмигнул) коровку подобрали где то гулящую. Ежели поход, так нам свезти не на чем. Мы освежуем и всё... вы дайте лафет, а мясо пополам... [1827]
1827
Во второй редакции зачеркнуто:— Смотрите ка, — прибавил Тушин, вглядываясь вперед по дороге и приставляя руку к козырьку, хотя солнца не было, но ему казалось, что так нужно в военное время, — никак кавалерия.
Узкие, далеко видящие глаза Белкина тотчас рассмотрели то, что двигалось по дороге. — Это австрийские гусары из того городка назад идут, — сказал он. — Странно, говорили, они одни на аванпостах.
— Наши казаки. — Они долго помолчали. — А что я вас хотел спросить, — сказал Белкин с тем выражением, с которым говорят люди, не желающие упустить случая об умном поговорить с умным человеком.
— Видно сменили их, — заметил Тушин. — А знаете, батюшка, как сон перегуляешь, уж не заснешь.
[ Далее в рукописи недостает двух листов.]
<— Это вот хорошо, это так, — сказал Белкин. — Это бывает. Со мной было. Точно, что может быть, как умрешь, так точно проснешься. Я вам скажу. — Он задумчиво откинулся назад. — Лег я раз спать, я вам скажу. — Он шире расставил свои сильные, стройные ноги, облокотив на них руки, и задумчиво поглядел на Тушина. — Лег я спать и нашел на меня такой сон страшный: чудится мне, что лежу я где то на кровати один в горнице и одна дверь. И слышу я, что в дверь кто то идет. Идет в дверь, и страх на меня нашел, что идет это моя смерть. Что вот как она войдет, так меня и задушит. И страшно мне, надо дверь припереть, чтобы она не вошла, смерть то, и сил нет, ноги не двигаются, волоку ноги, а они нейдут; только хотел [?] я броситься, а дверь отворилась и чувствую я, что я умер. Она вошла... и кончено. Он вздрогнул и потрясся [?] от ужаса. — И так я этого испугался, что со страху проснулся. Проснулся, да и обрадовался, так обрадовался, что я не умер. Значит, я думал — умер, а я проснулся. Так то вот и это.
— Митька, нутка трубочку, да еще вина, — отвечал на эти слова Тушин, который, не переставая улыбаться глазами, следил за ходом мысли своего собеседника и удивлялся [1828] на странное, непривычное волнение своего приятеля.
— Это хорошо, — сказал он.
— Это я соглашусь, — говорил Белкин, — что смерть всё равно, как пробуждение, как тут сказано, ну, а это как лестница существ, я не пойму. Ну лестница, так значит до человека дошла и конец.
— Отчего ж конец, мы только ее не видим дальше.
1828
В рукописи:удивленное
— А вы в это верите? — спросил Белкин.
Тушин пожал плечами. — Так иногда так подумаешь, a иногда этак. Давай же трубку.
— Нет, вот я в явленные [1829] иконы так>
[Далее в рукописи нехватает одного листа.]
[1830] Но странная [1831] судьба сделала невозможное возможным. Тот самый обман, который без боя отдал Венский мост в руки французов, или, скорее, успех этого обмана побудил Мюрата, встретившего слабый отряд Багратиона, попытаться обмануть также и Кутузова.
1829
Зачеркнуто:образа
1830
Зач.: лиц только поровнялась с серединою А — (с черточкой), остальные тяжести тянулись сзади. Отряд Багратиона должен был держаться до следующей ночи, чтобы армия Кутузова успела пройти. Это было невозможно. И потому, когда узнали в главном штабе, что <Багратион атакован> Мюрат уже сошелся с Багратионом, все поняли, что армия отрезана и вероятно погибла. Так думали в главном штабе, те же, которые у Багратиона рассыпались в цепь и <начали перестрелку, не понимали> вступали на назначенные позиции, вовсе не думали так, и так же спокойно, как и всегда, исполняли приказанное, предполагая, что начальство знает, что приказывает.
1831
Зач.:счастье
Мюрат, встретив отряд Багратиона на Цнаймской дороге, предположил, что это была вся армия Кутузова и, поджидая свои непришедшие еще дивизии, послал парламентера предложить русским войскам перемирие на три дня с тем чтобы, [1832] собрав все силы и подождав Сульта, преследовавшего с тыла, задавить наверное русскую армию. Поощренный успехом Венского моста, Мюрат уверял, что идут уже переговоры о мире [1833] и что потому перемирие, условием которого будет неподвижность впродолжение трех дней обеих армий, будет выгодно для обеих сторон. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о переговорах мира и предложил перемирие на три дня русским войскам. Багратион [1834] отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия и послал к Кутузову своего адъютанта.
1832
Зачеркнуто:войска его и наши не двигались с занимаемых ими мест.
1833
Зач.:Граф Бельар вернулся к принцу Мюрату, потирая руки. — L’autrichien est dedans, — сказал он, — il d'eguerpit. [Австриец вдался в ловушку, он убирается]. — L'empereur sera content, [Император будет доволен], — сказал Мюрат.
1834
Зач.:ничего не понял из того, что ему говорил отступивший граф Ностиц и французский парламентер. Он
Кутузов, получив на походе письмо Багратиона, тотчас же принял перемирие и послал состоящего при нем генерала адъютанта барона Винцингероде в отряд Багратиона для переговоров с Мюратом о перемирии и капитулации русских войск. Очевидно было, что Мюрат ошибался, принимая отряд Багратиона за всю русскую армию и потому, поджидая подкреплений, тотчас же не атаковал ее. Но в чем бы она ни состояла, ошибка Мюрата была выгодна. [1835] Условия капитулации ни к чему не обязывали без согласия императора, они должны быть посланы для ратификации Бонапарту и обратно Кутузову, а перемирие было единственное средство выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пройти обозам и тяжестям армии хотя один лишний переход до Цнайма. Предвидя, что ошибка Мюрата, полагавшего обмануть и попавшего самого в обман Кутузова, скоро откроется тем или другим образом, Кутузов, отослав Винцингероде к Мюрату, послал адъютантов назад торопить сколько возможно движение тяжестей обозов и всей армии по Кремско-цнаймской дороге, сам же поскакал к Багратиону, чтобы лично сделать распоряжение в том отчаянном деле, которое предстояло выдержать [1836] отряду Багратиона, [1837] как только откроется ошибка Мюрата. Отряд этот, во всяком случае, должен был оставаться на месте лицом к лицу неприятеля, тогда как вся армия проходила сзади его, и, не ожидая помощи, удерживать втрое превосходившего силами неприятеля.
1835
Зач.:<давая возможность хоть несколько>. Сколько бы ни продолжалось это перемирие
1836
Зач.:горсти передовому
1837
Зач.:для спасения всей армии
[ Далее со слов:Ожидания Кутузова сбылись..., кончая:par un aide-de-camp de l'empereur. — близко к печатному тексту. T. I, ч. 2, гл. XIV].
Но пока адъютант Бонапарта Lemarrois во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату, пока и сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, [1838] со всею гвардиею двигался к полю сражения, голова кутузовской армии уж подходила к Цнайму. [1839]
1838
Зачеркнуто:и с досадой чувствуя, как по глупой ошибке Мюрата из его рук уходил Кутузов.
1839
Зач.:и Багратион, заняв позицию перед Шенграбеном, в боевом порядке стоял лицом к лицу с втрое сильнейшим неприятелем, и четырехтысячный отряд Багратиона, обреченный на верную жертву, успел отдохнуть от усиленных переходов и выстроиться в боевую позицию против втрое сильнейшего неприятеля.