Полное собрание сочинений. Том 2. С Юрием Гагариным

Красные меченосцы

Из-за него в дверях образовалась пробка. Никак не может пролезть в утробу Ту-104. В руках чемоданы, свертки с покупками, две трубы чертежей. Под полой пальто он держит что-то очень таинственное и хрупкое.

— Что там у вас? — Миловидная стюардесса настроена подозрительно.

Человек бросил чертежи и покупки. Из-под полы появилась стеклянная банка с водой. При ярком свете красными стрелками заметались четыре рыбки.

— Меченосцы!.. Понимаете, красные меченосцы, — сказал человек и неловко стал собирать чертежи.

Смутилась стюардесса, заулыбались пассажиры.

В самолете наши места оказались рядом. На взлете, когда машину затрясло мелкой дрожью, сосед опять схватил банку и держал так, будто ее вот-вот отнимут.

Набрали высоту, и все успокоилось. Банка стояла на столике перед креслами. Мы еще не познакомились и молча глядели, как резвились в воде четыре красные с черными хвостами рыбки.

— Руки ознобил малость… За день три раза воду менял. — Сосед достал из кармана два холодных яблока.

— Ценная рыба?..

— Меченосцы… Неужели не знаете?..

Когда прикончили яблоки, сосед наклонился:

— Признаться, и сам не знаю, в чем ценность.

Сосед у меня… Если бывали в Иркутске, должны знать — Анатолий Георгиевич Моисеев. Во человек! Слесарь — в пору спутники собирать. Одну слабость имеет — аквариум. В полкомнаты озеро. Все есть. А вот этих три года ищет… Я в командировке в Москве. Ну, думаю, к Новому году добуду тебе меченосцев. Представьте — редкость, с ног сбился… Как вы тут живы? — Сосед поболтал воду пальцем, и мы заговорили о Сибири, о разных делах.

На большой высоте меченосцам сделалось плохо. Перестали дергать хвостами, сбились в кучу у верха банки, часто-часто двигают жабрами.

Я пошел к летчикам, объяснил, что и как.

— Это мы сейчас, — сказал здоровенный командир. И вот шесть человек возвращают к жизни путешественников-меченосцев. Банку накрыли кислородной маской, покрутили вентиль баллона. Сквозь дырку в резине видно, как повеселели рыбки. Сосед мой тоже повеселел. Когда поднялись над Омском, он задремал. Пучок света от электрической лампочки освещает усталое, доброе лицо. На полках белеют чертежи, висит сумка с бумагами, сетка с покупками. Три дня геолог Анатолий Янко был в Москве. Тысяча дел по службе, десяток поручений жены и вот нашел время для меченосцев. Я представил, как он идет по улице с чертежами и с банкой, которую надо прятать от холода, надо менять воду…

— Подлетаем к Иркутску! — говорит стюардесса.

Геолог спит. Гляжу на его усталое, доброе лицо — не хочется будить. Таким людям снятся, наверное, хорошие сны.

Самолет устремляется на полосу красных огней. В синей воде красными стрелками носятся глупые меченосцы.

Снег

Снег, снег… Если бы не строгая колея, поезд заблудился бы. Все смешалось: земля, небо, тамбовские перелески — белая пелена, и ничего больше. Стучат колеса, звякает ложка в пустом стакане, дует в щель у окна. Не верится, что есть где-то тепло, огни. Но они есть где-то. Зеленый сигнал навстречу. Колея ведет нас вперед и вперед. Звякает ложка в стакане. Дует. Женщина снимает шаль и кутает девочку.

— Спи, Наденька…

— В отца черноглазая?..

— Да, очень похожа… И мать, говорят, чернявой была…

Шуршит снег по окнам. Какой-то пассажир вскакивает, хрипло спрашивает: «Не проехали?» и снова роняет голову на чемодан. Наденька спит. Кольца волос на подушке, леденец в кулачке.

— Издалека?

— Пензенские. Село в Земетчинском районе… Может, знаете?..

…Мать умерла в родах. Отец, промаявшись с ребенком два месяца, женился: «Девочке нужна мать». И она стала ей матерью, ласковой и заботливой. И были бы, наверное, трое людей счастливы, но закуролесил отец. То ли о первой любви тосковал сельский портной, то ли характер… Приходит пьяный, а то и совсем не придет. Скандалы и уговоры. Не помогло. Приезжал отец портного — умный, благообразный старик.

Стыдил, ругал, уговаривал. Все напрасно. Бросить бы и уйти, но девочка… Пять годов. Вцепится ручонками: «Мама, папа опять…» Дальше нельзя было ни ждать, ни надеяться.

— Он не противился… Просил только беречь…

Да что ж просить? Я для нее мать… — Женщина опять наклоняется к полке, поправляет шаль.

Девочка спит. Черные кудряшки. Леденец в кулачке.

— А путь-то дальний?

— К знакомым… — Обветренные руки развертывают бумажку с адресом. — Под Смоленском…

Хорошие люди. Помогут на работу определиться, а Надю — в садик… Заживем, будто ничего и не было…

Шуршит снег по окнам, часто мигает фонарь в углу.

— Станция Лазинка, — кричит продрогшая проводница. — Стоим три минуты. — И опять снег, снег… Если бы не строгая колея, поезд заблудился бы. Каким чудом угадывает зеленые огни машинист?..

Песня наших забот

Самолет будет через сорок минут. Сижу на чемодане в Омском порту. Вот-вот взойдет солнце. Уже летают на горизонте розовые птицы. Уже окрасились плавленым золотом крылья у птиц. Сладко спит старый швейцар у двери.

На потный от росы асфальт ливнем ссыпаются воробьи. Начинается драка за корку хлеба. Воробьи суетятся, прыгают, как на пружинках. Белой корки не видно среди взъерошенных перьев.

Развязываю шнурки у ботинок, блаженно шевелю пальцами — вторая ночь без сна. В ботинках белеют пшеничные зерна. Вытряхиваю — целая горсть… Воробьи с шумом взлетают, но тут же садятся. Через минуту зерен как не бывало. В карманах штанов и пиджака собираю еще одну горсть… Тяжелые, литые зерна. Кидаешь на камни — дзинькают, как стекло. Хороший урожай в этом году…

Пять дней я блукал по степи. Сидел рядом с шоферами и наверху в кузове, утопив ноги в тяжелом золотом ворохе… Вглядывался в запыленные, загорелые лица и, кажется, нашел, о ком надо писать. Но сейчас чувствую: проглядел, упустил, может быть, самое интересное, самое нужное…

На току Русско-Полянского совхоза он сам разыскал меня.

— Вам срочно в Омск?.. Вон в ту машину… Я только маслица разживусь…

Поехали с первыми звездами. Справа из-за низких березок показала макушку красная, невероятно большая луна.

— Давайте знакомиться, — сказал шофер.

Я назвал себя.

— А меня Семеном… Семен Велихов…

Луна оторвалась от березок и поплыла, чистая и круглая. Мотор не заглушал кузнечиков.

У дорог стоял запах засохших цветов, хлеба и оседающей в безветрии пыли.

— Всегда по звездам?..

— У меня свой график… Люблю ночи. Вдобавок за неделю — рейсов пять лишних… Постоим малость, а? — Он потрогал сапогом колеса, заткнул паклей щель в кузове и сел у дороги.

— Ночь-то! Э-эх…