Полное собрание сочинений. Том 2. С Юрием Гагариным

Степь тонула в голубоватом лунном дыму.

На дальнем озере кричали гуси, и где-то у самого края земли плыли два огонька. Дорогу будто нарочно кто натирал. Казалось, еще немного, и станут глядеться звезды.

В зарослях бурьяна Семен долго светил фонарем. Вернувшись, вручил мне подсолнух, начатый птицами, и мы поехали… Опять мимо окон струились степные запахи, в столбах света кружились и бились в стекло мотыльки…

— Дремлется? — Семен рулит в сторону, глушит мотор. Из кузова достает и стелет на траву теплый от неостывшего зерна брезент.
–

Тут у меня всегда остановка. Вздремну часок, и снова…

Глядим на звезды. Из наклоненного ковша Медведицы льется в лицо прохлада. Постепенно звезды превращаются в пшеничные зерна…

Сквозь сон слышу, как вздыхает Семен:

— Ночь-то…

Потом мы опять едем. Луна стоит прямо перед глазами. Блестит дорога. Кажется, не сбавляй скорости — можно прямо к луне…

— Опять клюете? С непривычки… А может, песню, а? Как вы?..

Семен запевает не сразу. Сначала без слов, настраиваясь. Потом уже со словами:

Забота у нас такая, Забота наша простая…

Кто не знает этой прекрасной песни! Я пел и слышал ее много раз. Но на этой дороге, в синем тумане с ночными запахами, песня приобрела новые краски. Прогнала сон, тронула очень дальние и очень тонкие струны. Что-то вспомнила песня, куда-то очень далеко заглянула…

Замелькали бледные перед зарей городские огни.

— Ну вот и все… Эта дорожка прямо к аэродрому. А я на элеватор… — Семен выпрыгнул из кабины, пробежался, чтобы размяться.

После ночной бессонницы и тряски земля под ногами тихо покачивалась. Мы попрощались. Семен снял с белой головы кепку, высунул руку в окошко:

— Счастливо!

…Сижу на чемодане. Гляжу, как суетятся воробьи на асфальте, как поднимается солнце с той стороны, откуда идет самолет. Семен Велихов… Наверное, он уже ссыпал зерно и повернул на дорогу к Русской Поляне… Ночь. Лишних пять рейсов. Подсолнухи в будяках. Свой график… Да, конечно же, это и есть тот самый, кого надо было искать… Даже не поговорили как следует. Вернуться?

— Произвел посадку самолет из Иркутска!.. — металлическим голосом кричит репродуктор.

Нащупываю смятую телеграмму: «Ждем целины. Вылетайте немедленно».

Ну что ж, Семен Велихов, счастливых тебе путей! Кто знает, глядишь, еще встретимся на дорогах…

_{1 января 1961 г.}

Семена

Забыв счет километрам, едем, едем. Морозные иглы забираются в валенки, в рукава полушубка, заставляют спрыгнуть и бежать, бежать, хлопать варежками. Ничком падаешь в сани. Слушаешь, как стучит сердце, скрипит снег под полозьями, как позванивают сосульки на губе лошади. Куда ни глянешь — белое и голубое. Небо и степь. Акмолинская целина! …Колючая стерня под снегом напоминает о тепле, о самых первых, проехавших тут без дороги, о хлебных составах, о тех, кто поселился на этой просторной земле…

Снежный бугор. Чуть-чуть виднеется шиферная крыша. Дымок из тощей железной трубы. В самой середине полей, почти за двадцать километров от совхозной усадьбы, живет в степи человек. Совсем один. Живет еще стайка воробьев под крышей большого амбара, и никого больше. В холодные дни воробьи жмутся к трубе, залетают даже в сторожку.

В тесной комнате постель, накрытая полушубком, закопченный котелок, серебристый пучок ковыля на стене. Возле керосиновой лампы открытая книжка.

На самодельной обложке из рыжего картона надпись карандашом:

«Айвенго».

— Нравится?

— Хороший роман. Третий раз берусь… — Хозяин степ-ной каморки ставит в угол двустволку, ищет глазами, куда бы усадить гостей.

В тяжелых зернах дремлет жизнь до весны.

Акмолинская целина. Голубое и белое — небо и снег. И ветер. Надо задержать снег, сберечь влагу для урожая. Каждый день десять совхозных тракторов бороздят снег.

Зовут его Николаем Васильевичем. Просто же — дядя Коля.

Пятый год дядя Коля служит «семенным сторожем». По утрам он запрягает рыжего Зайчика и едет в отделение навестить семью, забрать харчей. Ночью дремлет над книжкой или заряжает патроны. Иногда выйдет наружу, вскинет двустволку. Рванется к небу огненный сноп, и до самой Караганды, наверное, дрожит от выстрела холодный воздух. Стреляет больше для развлечения, потому что на много километров — ни души. Разве что заячий след увидишь утром возле амбара.

Подшитыми валенками протоптана к амбару дорожка. Каждый день дядя Коля открывает скрипучую дверь и останавливается перед золотым ворохом.

Семена… Всякий человек знает, что значат добрые семена для хозяйства. Дядя Коля не стал упираться, когда его поставили управлять током, а зимой «при семенах быть». Каждый день, тщательно отряхнув валенки, лезет он на золотой ворох, железным щупом берет из глубины пробу. На шершавых ладонях пересыпает тяжелые пшеничные зерна.

— Не греется… Откуда ей греться… Вон какие жарят…

Морозы и в самом деле большие. Дядя Коля затыкает щели под крышей, пригоршнями собирает «насипевший» снег… В маленьких тяжелых зернах спит до весны жизнь. Желтые моря хлеба. Пуды, вагоны. Радость большого урожая дремлет в маленьких пшеничных зернах…

Комком снега сторож прогоняет воробьев, отыскавших лазейку к зерну, и идет в каморку третий раз читать книжку о добром рыцаре…

…Новости сюда идут с опозданием. Дядя Коля с жадностью расспрашивает о Москве, об Акмолинске, и даже о своем совхозе. Жизнь большого хозяйства затрагивает его только краешком, а человеку все хочется знать.

— Целинный край?.. Это вроде новой республики, что ли? — дядя Коля крутит цигарку, думает, потом спрашивает, уверенный, что гость из Москвы все должен знать: — Сам Хрущев, поди, думал, а?..

Дядя Коля растапливает печку. Мы с агрономом присаживаемся поближе к огню, подводим итог маленькому путешествию по совхозу. Продолжаем разговор, начатый три дня назад, о земле, о людях, о семенах, которые должны дать хорошие всходы.

* * *

Первая проблема — люди. С самого начала целины эта проблема не уходила с первого места. Нужны люди! Приезжает их много. Но кому не известна целинная формула: «Прилив — отлив». Прилив — в мае. Сотни людей с чемоданами у конторы. «Да, навсегда. Хочу работать, хочу жениться, корни хочу пустить на земле». А осенью с первой метелью, с первыми морозами — отлив. Опустив глаза, показывают телеграмму.