Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Услыхавъ шумъ платья больше, чмъ чуть слышные быстрые шаги, она оглянулась, и на измученномъ лиц ея выразилась улыбка однихъ губъ, одной учтивости; но свтъ глазъ, простой, искренній, не улыбающійся, но любящій взглядъ Анны Аркадьевны преодоллъ ея холодность.

– Какъ, ужъ пріхала? – Она встала. – Ну, я все таки рада теб.

– За что жъ ты мн не была бы рада, Долли?

– Нтъ, я рада, пойдемъ въ твою комнату.

– Нтъ, позволь никуда не ходить.

Она сняла шляпу и, зацпивъ за прядь волосъ, мотнувъ головой, отцпляла черные волосы. Двочка, любуясь и улыбаясь, смотрла на нее. «Вотъ такая я буду, когда выросту большая», говорила она себ.

– Боже мой, Таня. Ровесница Сережи.

Ну, она сдержала что общала. Она взяла ее за руки.

– Можно, можно мн присядать?

Таня закраснлась и засмялась.

Мать услала дочь, и посл вопросовъ о ея муж и сын за кофеемъ начался разговоръ.

– Ну, разумется, я ни о чемъ не могу и не хочу говорить, прежде чмъ не узнаю все твое горе. Онъ говорилъ мн.

Лицо Долли приняло сухое, ненавидящее выраженіе. Она посмотрла на Анну Аркадьевну съ ироническимъ выраженіемъ.

– Долли милая, я хотла говорить теб за него, утшать. Но, душенька, я вижу, какъ ты страдаешь, и мн просто жалко, жалко тебя.

И на маленькихъ глазахъ съ огромными рсницами показались слезы. Она прижалась къ невстк. Долли сейчасъ же дала цловать себя, но не плакала. Она сказала:

– По крайней мр, ты понимаешь, что все, все потеряно посл этаго, все пропало.

И какъ только она сказала это, она зарыдала. Анна Аркадьевна взяла ее руку и поцловала.

– Не думай, Долли, чтобы я, потому что онъ мой братъ, могла смотрть легко на это, не понимаю весь ужасъ твоего положенія. Но чтожъ длать, чтожъ длать? Онъ гадокъ, но онъ жалокъ. Это я сказала ему.

Она противурчила себ, но она говорила правду. Несмотря на то, что она ласкова была съ нимъ, онъ былъ невыносимо противенъ ей.

– Да, это ужасно. Что жъ говорить, – заговорила Долли. – Все кончено. И хуже всего то, ты пойми, что я не могу его бросить. Дти – я связана. А между прочимъ съ нимъ жить мн мука. Именно потому мука, что я, что я все таки… Мн совстно признаться, но я люблю свою любовь къ нему, люблю его.

И она разрыдалась.

– Долли, голубчикъ. Онъ говорилъ мн, но я отъ тебя хочу слышать. Скажи мн все.

И въ самомъ дл случилось то, чего ожидала Анна Аркадьевна. Она какъ бы успокоилась, похолодла и съ злобой начала говорить:

– Изволь! Ты знаешь, какъ я вышла замужъ. Я съ воспитаніемъ maman нетолько была невинна, но я была глупа. Я ничего не знала. Говорятъ, я знаю, мужья разсказываютъ женамъ свою прежнюю жизнь, но Стива, – она поправила, – Степанъ Аркадьичъ ничего не сказалъ мн. Ты не повришь, но я до сей поры думала, что я одна женщина, которую онъ зналъ. И тутъ эта гадкая женщина Н. стала мн длать намеки на то, что онъ мн невренъ. Я слышала и не понимала, я понимала, что онъ ухаживаетъ за ней. Но тутъ вдругъ это письмо. Я сидла, занималась съ Петей. Она приходитъ и говоритъ: «вотъ вы не врили, прочтите». Онъ пишетъ: «обожаемый другъ, я не могу пріхать нынче». Я разорвала, но помню все письмо. Я понимаю еще увлеченье, но эта подлость – лгать, обманывать, продолжать быть моимъ мужемъ вмст съ нею. Это ужасно.

– Я все понимаю, и оправдывать его нтъ словъ и даже, правду сказать, простить его не могло быть и мысли, если бы это было годъ посл женитьбы, еслибъ у васъ не было дтей; но теперь, видя его положеніе, его раскаянье, я понимаю, что....

– Но есть ли раскаянье? – перебила Долли. – Если бы было, – перебила она съ [226] жадностью.

Это есть, я его знаю, я вижу этотъ стыдъ и не могу, правду сказать, безъ жалости смотрть на него. Мы его об знаемъ. Онъ добръ, главное – честенъ, боится быть дуренъ, стыдится страсти, онъ гордъ и теперь такъ униженъ. Главное, что меня тронуло, – и тутъ Анна Аркадьевна угадала главное, что могло тронуть ее. – Его мучаютъ двњ вещи: то, что ему стыдно дтей – онъ говорилъ мн это, – и то, что онъ, любя тебя – да, да, любя больше всего на свт, сдлалъ теб больно, убилъ тебя. «Нтъ, нтъ, она не проститъ», все говоритъ онъ. Ты знаешь его манеру.

226

Зачеркнуто: радостью и

И Анна Аркадьевна представила такъ живо манеру брата, что Долли, казалось, видла передъ собой своего мужа. Долли задумчиво смотрла мимо золовки, слушая ея слова, и въ губахъ выраженіе ее смягчилось.

– Да, я понимаю, что положеніе его ужасно, виноватому хуже, чмъ невинному, если онъ чувствуетъ, что отъ вины его – несчастія; но какже простить, какъ мн опять быть его женою посл нея? [227] Мн жить съ нимъ теперь будетъ величайшая мука именно потому, что я любила его, какъ любила! что я люблю свою прошедшую любовь къ нему…

227

Зач.: Вдь они говорили

И рыданья прервали ея слова. Но какъ будто нарочно всякій разъ, какъ она смягчалась, она нарочно начинала говорить о томъ, что раздражало ее.

– Она вдь молода, вдь она красива, – начала она. – Ты понимаешь ли, Анна, что у меня моя молодость, красота взяты кмъ? Имъ, дтьми. Я отслужила ему, и на этой служб ушло все мое, и ему теперь, разумется, свжее, пошлое существо пріятне. Они, врно, говорили между собой обо мн или, еще хуже, умалчивали, потому что не о чемъ говорить.

Опять ненавистью зажглись ея глаза.

– И посл этаго онъ будетъ говорить мн. Чтожъ, я буду врить ему? Никогда. Нтъ, ужъ кончено все, все, что составляло утшенье, награду труда, мукъ. Нтъ, это ужасно. Ужасно то, что вдругъ душа моя перевернулась, и вмсто любви, нжности у меня къ нему одна злоба, да, злоба. Я бы убила его, ее…

Лицо Анны выражало такое страданье, сочувствіе, что Долли смягчилась, увидавъ ее. Она помолчала.

– Но чтоже длать, придумай. Я все передумала и ничего не вижу.

Анна ничего не придумывала и не могла придумать, но сердце ее прямо и готово отзывалось на каждое слово, на каждое выраженіе лица невстки. Она видла, что воспоминанье о ней и въ особенности разговоръ о ней возбуждаютъ все боле и боле Долли и что надо дать ей наговориться. [228] Теперь она наговорилась, и надо было говорить, но что? Анна прямо отдалась голосу сердца, [229] и то, что она говорила, нельзя было лучше придумать.

228

Зачеркнуто: и иначе самой говорить о ней и иначе дать понять ей.

229

Зач.: и стала говорить:

– Чтоже я могу говорить теб, я, вполн счастливая [230] жена? Я скажу теб одно, что мы вс слабы и поддаемся впечатлнію минуты.

– Ну, нтъ.

– Да я не въ томъ смысл говорю. Когда онъ говорилъ мн, я, признаюсь теб, ршительно не понимала всего ужаса положенія. Я видла только то, что семья разстроена. Мн это жалко было, и мн его жалко было, но, поговоривъ съ тобой, я, какъ женщина, вижу другое: я вижу твои страданія, и мн, не могу теб сказать, какъ жалко тебя. Долли, другъ мой, но если можно простить, – прости. – И сама Анна заплакала. – Постой, – она прервала ее, цлуя ея руку. – Я больше тебя, хоть и моложе, знаю свтъ. Я знаю этихъ людей, какъ Стива, какъ они смотрятъ на это. Ты говоришь, напримръ, что онъ съ ней говорилъ о теб. Этаго не было. Эти люди v'en`erent [231] свой домашній очагъ и жену и, какъ хорошій обдъ, позволяютъ себ удовольствіе женщины, но какъ то у нихъ эти женщины остаются въ презрніи и не мшаютъ семь. Они какую то черту проводятъ непереходимую между семьей и этимъ.

230

Зач.: спокойная за мужа, уважающая и уважаемая

231

[уважают]

– Да, но онъ цловалъ ее…

– Долли, постой, душенька. Я видла Стиву, когда онъ былъ влюбленъ въ тебя, я помню это время, когда онъ прізжалъ ко мн и плакалъ, и какая поэзія и высота была ты для него, и я знаю, что ты въ этомъ смысл росла для него. Вдь мы смялись бывало надъ нимъ. «Долли – удивительная женщина», а это увлеченье не его души. [232]

– Но если это увлеченье повторится?

– Оно не можетъ, какъ я его понимаю.

– Да, но ты простила бы?

232

Зачеркнуто: гадость