Полное собрание сочинений. Том 6.

«Здорово, Марьянушка!» Но Гурка былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы при другихъ цловать свою хозяйку: онъ съ улыбкой, выражавшей увренность въ наслажденіяхъ любви, ожидавшихъ его, взглянулъ на нее и красня повернулся къ дяд Епишк.

— «Здорово, дядя!»

— «Здорово, братъ, помолить тебя надо. Ей баба!» обратился онъ, оскаливая корни своихъ зубъ: «аль оторопла? Давай вино, помолимъ хозяина».

— «Помолимъ, помолимъ».

— «Домой придемъ, — я осьмушку поставлю. Я теб радъ, ты молодецъ!» съ достоинствомъ говорилъ дядя Епишка.

— «Спасибо, дядя».

Черезъ полчаса казаки почти вс пьяные съ пснями възжали въ станицу, зa казаками шли нарядныя съ радостными лицами бабы и двки, за ними хали дв арбы; а за арбами нсколько печальныхъ, плачущихъ женщинъ. Мальчишки съ вытаращенными, испуганными глазами подбгали къ арб, поднимаясь на ципочки, взглядывали на убитого и раненнаго и разсуждали между собой:

«Ерошка, а Ерошка!» — А? — «Вдь это батяку Фомку убили?»

«Разв не видишь подъ буркой то кто?»

«Куда его убили?»

«Въ самую сердце!»

«Анъ въ голову изъ шашки срубили».

«Анъ въ сердце изъ пульки».

«Анъ въ голову».

И мальчишки рысью пускались догонять передовыхъ казаковъ, которые съ пснями и стрльбой възжали въ станицу.

Черезъ часъ уже ни однаго казака нельзя было встртить на улицахъ: вс разбрелись по хатамъ. Въ каждой слышались громкій говоръ, разсказы, псни — гулянье. —

Въ избушк Марьяны шла въ эту ночь попойка до поздней ночи.

Федоръ Михайловичъ, дядя Епишка, батяка Гурка и два его товарища, съ нимъ вмст пришедшіе изъ похода, сидли вокругъ стола, уставленнаго тарелками съ каймакомъ, нарзанной копченой рыбой и пирогами, пили, разговаривали, пли и пили, — пили столько, что Марьяна измучилась, бдная, бгать всю ночь съ чапурками изъ избушки въ чихирню и изъ чихирни въ избушку, и что глаза у раскраснвшихся собесдниковъ покрылись какой-то мутной плевой. Языки плохо выговаривали слова псенъ, напвы приняли какое-то вялое, заунывное свойство, похожее на церковное, но казаки продолжали спокойно и методически пть, пить и разговаривать, не проявляя въ своихъ поступкахъ ни буйства, ни размашистой ршительности, ни отчаяннаго упрямства, составляющихъ отличительный характеръ пьянства русскаго человка. Они наслаждались съ достоинствомъ и приличіемъ. —

Марьяна постелила себ и мужу на лапаси съ понятнымъ неудовольствіемъ и нетерпніемъ — для женщины, не видавшей два мсяца молодого мужа, стоя прислуживала въ избушк, носила чихирь и съ досадой поглядывала на пьяныхъ гостей, которые, казалось, такъ хорошо расположились вокругъ стола, что нельзя было надяться, чтобы они когда встали изъ-за него. Мужъ еще ни минуты не былъ съ ней наедин и не сказалъ ей ни однаго, не только ласковаго, но искренняго слова. Въ простомъ класс и особенно между казаками семейныя отношенія совершенно измняются отъ присутствія постороннихъ. Мужъ при чужихъ никогда не станетъ разговаривать со своей бабой, исключая приказаній, которыя какъ слуг онъ даетъ ей; но какъ скоро они остаются одни, естественное вліяніе женщины беретъ свое, и очень часто женщина, безропотно покорно повинующаяся ему при гостяхъ, съ глазу на глазъ заставляетъ мужа бояться себя. Совершенно наоборотъ того, что встрчается въ нашемъ класс. —

Дядя Епишкапоетъ:

«Алой лентой перевью, Поцлую обойму, Поцлую обойму, Надежинькой назову».

Федоръ Михайловъ.«Вотъ такъ дядя! Ужъ противъ его и молодому-то не съиграть псни».

Дядя Епишка. «Гуляемъ!!! Баба! поди налей, мать моя».

Марьяна. «Полна чашка, а все еще проситъ».

Дядя Еп.«Поди принеси еще осьмушку, умница, да и подноси съ поцлуемь. Вотъ такъ-то радуются! — Ты меня послушай, старика: вдь я другому такъ бы радоваться не сталь, я радуюсь своему сыну хресному, не то, что онъ домой пришелъ, а то, что онъ молодецъ, — Чеченца срубилъ и коня привелъ. Вотъ такъ то скажи, какъ старики говаривали, а не то что: «чашка полная». Что чашка полная? еще принеси. Гуляемъ!!»

Казакъ. Еще помолимъ, Богъ дастъ, какъ крестъ получитъ. Старшiй урядникъ говоритъ: Давыдъ Купрiянычь сказалъ, что кому-кому, говоритъ, крестъ не выйдетъ, а что я, мыль, не сотникъ буду, коли Гурка, говоритъ, Инякинъ кавалеромъ не будетъ. —

Гурка. Э, братъ, на Давыда плоха и надежда. Какъ мы изъ набга прибжали, у меня онъ два раза Чеченскаго коня просилъ: ты, говоритъ, крестъ получишъ, а коня мн отдай; я говорю: въ чемъ другомъ, Давыдъ Купрiянычь, съ тобой спорить не стану, а что коня я домой приведу. Извстно: слава пошла, что Инякинъ Чеченца срубилъ и коня взялъ, а коня не будетъ. —

Дядя Еп. Молодецъ! я тебя люблю.

Федоръ Мих. «Ты человкъ молодой, такъ долженъ бы все начальнику уважить; оно извстно, что надо служить правдой, да и фанаберiей то очень зашибаться не нужно. Какъ ни суди, а все онъ теб сотникъ и своему Царю есаулъ».

Дядя Еп.«Много не говори. Дурно говоришь, брать. На виду всхъ Татарина срубилъ, да ему крестъ не дадутъ? Чего ужъ тутъ начальнику потрафлять, когда дло видное. Всякiй видитъ, что молодецъ, джигитъ. Вотъ какъ ты съ перышкомъ сидишь да по бумажк: тр, тр, тр, тр! такъ теб надо передъ начальниками вилять, вотъ такъ то, а Гурка молодецъ. Не то что Давыдка, а я чай и генералы-то и Царь ужъ про него знать будетъ. — Баба, налей осьмушку, родная».

Марьяна(тихо). Надулся, а все еще просить. —

Дядя Еп. Э-эхъ люди, люди! какой нынче свтъ сталь!

Гурка. Налей, Марьяна!

Марьяна налила чапурку, поставила на столь и вышла изъ хаты. Старшая невстка давно уже храпла въ снцахъ; гости продолжали шумть за дверью.

«Какъ себ хотятъ, такъ пусть и длаютъ», сказала она сама себе и пошла на лапасъ.

<Больше, чмъ когда нибудь думала она въ этотъ вечеръ о Губков, который такъ постоянно преслдовалъ ее два мсяца, и чувствовала что-то врод досады на самое себя. Ей приходила мысль, что она навсегда безъ причины оттолкнула отъ себя счастiе, которое она смутно, но тмь съ большей силой предчувствовала съ человкомъ, такъ страстно выражавшимъ ей свою любовь и такъ мало похожимъ на холодно-грубыхъ мущинъ, которыхъ она знала до тхъ поръ. — Она ожидала, что присутствие мужа избавитъ ее отъ искушенiя, начинавшаго тревожить ее; но вышло наоборотъ. Она еще не сознавала свою любовь къ Губкову, но чувствовала уже, что не можетъ любить мужа какъ прежде. И это она поняла только теперь, когда увидала его.>

Не разъ невольно посмотрла она на дверь и окна хаты своего постояльца, но ничто въ ней не шевелилось, и она съ досадой подумала о томъ, что при муж Губковъ не будетъ больше приходить стучаться въ ея ставень и просить, ласкать и уговаривать ее. —

Наконецъ пьяные голоса казаковъ послышались на двор, они простились съ хозяиномъ, и неврные шаги и хриплые голоса ихъ, постепенно удаляясь, совершенно замолкли. —

Черезъ нсколько минутъ кто то, оступаясь и нетвердо хватаясь за жерди, лзъ на сно. Совершенно пьяный Гурка, мыча и отдуваясь, улегся подл своей хозяйки. [41]

41

Перед заглавием четвертой главы и после него другим, более крупным почерком автор набросал конспективно несколько фраз, намечающих дальнейшее развитие плана уже при иной ситуации и с другими именами лиц: Объясненiе К[ирки] съ М[арьяной]. [Марьяна] говоритъ, что придетъ. — Кирка ушелъ на кордонъ. Ржавскiй остался въ станице. Коли такъ, то пропадай все. Воровство табуновъ.

Глава 4-я.

<«Далече, дядя?» — Посидть хочу, отвчалъ сдобородый плотный казакъ въ оборванномъ желтомъ зипун, сзади и съ боковъ подоткнутомъ за поясъ, въ облзлой попашк, надтой навыворотъ, и оленьихъ поршняхъ, плотно обтягивающихъ его огромныя ноги, и съ двуствольной флинтой и кобылкой за плечами, подходившiй к посту.>

* № 2. * Из варианта № 3.

Прошло полтора месяца.

Ржавскiй обжился въ станице и образъ жизни, который онъ велъ, больше и больше нравился ему. Станица Гребенскаго полка есть Капуа для Кавказскихъ войскъ. Посл иногда годовой жизни въ крпости или лагер, Кавказецъ, попадая въ станицу, усиленно предается всмъ тмъ наслажденiямъ, которыхъ онъ былъ лишенъ по ту сторону Терека. Въ числ этихъ наслажденiй главное мсто занимаютъ свобода, охота и женщины. <Едва ли есть гд-нибудь въ мiре охота, богаче той, которую можно имть на Кавказской линiи. Женщины Гребенскихъ казаковъ не даромъ извстны своей красотой по всему Кавказу.> Ржавской былъ еще очень молодой человкъ, но несмотря на то <или именно потому> уже запутавшiйся въ отношенiяхъ общественной жизни. Съ нимъ случилось то, что случалось съ весьма многими честными и пылкими натурами въ наше время. Безобразіе русской общественной жизни и несоотвтственность ея съ требованіями разума и сердца онъ принялъ за вчный недостатокъ образованія и возненавидлъ цивилизацію и выше всего возлюбилъ естественность, простоту, первобытность. Это была главная причина, заставившая его бросить службу въ Петербург и поступить на Кавказъ. Бытъ казаковъ сильно подйствовалъ на него своей воинственностью и свободой. Поселившись въ станиц, онъ совсмъ пересталъ видться съ офицерами, бросилъ карты, не здилъ въ штабъ полка, оставилъ книги, а все время проводилъ на охот, у кунаковъ въ аулахъ и съ дядей Ерошкой, который каждый вечеръ приходилъ къ нему выпивать осьмуху чихиря и разсказывать свои исторіи. — Ржавскій былъ еще въ томъ счастливомъ возраст, когда на каждую сторону жизни въ душ отзываются нетронутыя, неиспытанныя струны, когда каждый подвигъ, каждое преступленіе, каждое наслажденіе, каждая жертва кажутся легки и возможны. Слушая разсказы старика, онъ самаго себя видлъ во всхъ тхъ положеніяхъ, о которыхъ говорилъ дядя Ерошка. <Дядя Ерошка былъ для него выраженіе всего этаго новаго міра и слова его производили сильное вліяніе на молодого человка. Чего не испыталъ, чего не видалъ этотъ старикъ? И несмотря на то, что за спокойный эпикурейскій взглядъ былъ виднъ во всхъ краснорчивыхъ словахъ его, во всхъ пвучихъ, самоувренныхъ интонаціяхъ.> Говорилъ ли онъ про свои набги въ горы, про воровство табуновъ въ степяхъ, про гомерическія попойки, про двокъ, которыхъ онъ съ ума сводилъ, какой-то внутренній голосъ говорилъ молодому человку: ты можешь, ты все это можешь.

И дйствительно, все бы это онъ могъ, потому что онъ былъ смлъ, ловокъ и очень силенъ, чмъ онъ очень гордился. Но одна сторона этой жизни и самая привлекательная для него — женщины, по странному свойству его характера была неприступна для него. <Онъ былъ застнчивъ съ женщинами не своего круга до такой степени, что подойти къ казачк, заговорить съ ней было для него физически невозможно. Онъ испытывалъ физическое страданіе при одной мысли о приведеніи въ исполненіе этаго намренія.> Первая молодость Ржавскаго прошла такъ, что онъ не зналъ любовныхъ отношеній къ женщин безъ уваженія къ ней. Съ дтства и до 19 лтъ онъ зналъ только одну любовь къ кузин, на которой онъ твердо намренъ былъ жениться. Любовь его прошла, но прошелъ и тотъ опасный возрастъ, въ которомъ подъ вліяніемъ чувственности и легковрія легко длаются сдлки съ нравственнымъ чувствомъ. — Онъ мучался, желалъ, зналъ причину своихъ мученій и цль желаній, но неприступная стна отдляла его отъ всякой женщины, которой, онъ чувствовалъ, не могъ бы весь отдаться. И чмъ больше онъ видлъ возможность осуществленія своихъ желаній, тмъ сильне становилась его застнчивость, переходящая въ болзненный страхъ и подозрительность, при столкновеніяхъ съ женщинами, которыя ему нравились.