Полоса точного приземления

В то же мгновение в кабину летчика ворвался рев обтекающего самолет воздушного потока, Аскольдову больно заложило уши - это оператор сбросил крышку своей кабины. И сразу после этого за спиной Аскольдова раздался оглушительный выстрел, самолет вздрогнул, как от попадания зенитного снаряда, - оператор катапультировался.

–  Ну, Саша, давай!
– сказал себе Аскольдов, прижался к спинке кресла, напряг мускулы всего тела - и потянул красную рукоятку, торчащую с правой стороны у чашки сидения.

Когда над головой летчика, громко хлопнув, раскрылся основной парашют, вытянул его из кресла и бережно, неторопливо понес к земле, он подумал: «Хорошая все-таки, штука - парашют! Спасибо Леонардо да Винчи за идею. Толковый был старик!»

…Итак, авария. К счастью, не катастрофа.

А раз авария, значит - аварийная комиссия.

Из летчиков в нее включили почему-то сразу двоих: Федько и Литвинова - по каковому поводу оба ворчали. Каждый считал, что было бы вполне достаточно в комиссии и одного летчика, причем, конечно, лучше не его самого, а уважаемого коллегу. Участие в работе аварийной комиссии - далеко не самое обожаемое летчиками из всех выпадающих на их долю многообразных служебных поручений. Наверное, тут наиболее неприятная сторона дела состоит в том, что оказываешься как бы в положении судьи по отношению к своему товарищу. Да еще понимаешь при этом, что судьба переменчива, полную гарантию от ее превратностей дает, как утверждал Остап Бендер, только страховой полис, который в практике летных испытаний распространения как-то не получил, а потому ни один летчик никак не гарантирован от того, что завтра сам окажется в таком же положении подсудимого. Нет, противное, очень противное это дело - заседать в аварийной комиссии.

Степан и Марат сидели за столом и хмуро взирали на лежащий перед ними испещренный цифрами лист бумаги.

–  Вот, поглядите, - сказал заместитель Генерального конструктора, назначенный председателем аварийной комиссии.
– Тут подсчитано, какие должны были бы быть расходы горючего, чтобы двигатели сожрали его полностью за фактическое время полета Аскольдова. Получились значения, скажем прямо, высокие. Но нельзя сказать, чтобы нереальные. Топливную аппаратуру ведь перед полетом заново регулировали. Вполне могла она дать такие расходы - их ведь в полете как раз и проверяли. Для того и летали… Вот так.

–  Ну и что же из этого следует?
– спросил Литвинов. Он, конечно, прекрасно понял - что. Но иногда.счи-тал полезным выглядеть наивнее, чем был на самом деле.

–  Очень просто, - охотно разъяснил председатель.
– Аскольдов не ожидал такого повышенного расхода горючего и на керосиномер особенно не смотрел. А когда посмотрел, - было уже поздно.

–  Гипотеза, - сказал Федько.

–  В каком смысле?
– насторожился председатель.

–  В прямом. Гипотеза, - повторил Федько.

–  Точно: гипотеза, - поддержал Калугин.
– Значит, нужно ее доказать. А пока не доказали, извиняюсь…

–  Как докажешь!
– развел руками председатель.
– Топливные агрегаты побиты. На контрольные замеры их не поставишь… И другого ничего не придумаешь…

–  Конечно. Если ничего не придумаешь, значит, виноват летчик, - обозлился Литвинов.
– Раньше говорили: стрелочник. Так это на железной дороге. А у нас, в воздушной стихии, вместо стрелочника - летчик.

–  Зачем вы так, Марат Семенович!
– слегка повысил голос заместитель Генерального конструктора.
– Не надо!.. А если вы не согласны с моей, как Степан Николаевич сказал, гипотезой, то выдвигайте свою… Георгий Иванович, - обратился он к Калугину.
– Вы что молчите. Как, по-вашему, мог летчик допустить ошибку или нет?

Ошибка летчика!..

Говорят, сапер ошибается один раз. Про летчиков так не скажешь - каждый из них, если он умеет говорить, хотя бы сам с собой, до конца откровенно, знает и помнит свои ошибки. Старается учитывать старую истину: «Умный отличается от дурака не тем, что не делает ошибок, а тем, что их не повторяет».

И все-таки ошибка ошибке рознь. Они поддаются некоторой классификации. Например, на грубые и мелкие. На простительные и непростительные… В спокойной, ничем не осложненной обстановке, на исправной машине, выполняя простое, до мелочей проработанное на земле задание, просто так - за здорово живешь - взять да прозевать, что горючее расходуется быстрее обычного… Нет, поверить в такую ошибку летчика трудно!

–  Вряд ли, - хмуро ответил на вопрос председателя аварийной комиссии Калугин.

–  В общем, так, - решительно сказал Федько.
– Причину, я считаю, мы пока не нашли. Надо копаться дальше. Чтоб были железные доказательства. А если только потому, что мы ничего другого не придумали, кто-нибудь захочет всех собак на Аскольдова вешать, то, говорю заранее, мы с Литвиновым будем особое мнение писать.

–  Ну хорошо, - предложил надежное, не раз выручавшее аварийные комиссии средство председатель.
– Давайте напишем, что с полной достоверностью установить причину не удалось, но предположительно…

–  Что значит: предположительно? Капать на репутацию человека нельзя и предположительно… В общем, вот так: особое мнение!

Особое мнение!

С этими словами у Литвинова были связаны свои личные, очень прочно засевшие в душе воспоминания. Засевшие несмотря на то, что с тех пор прошел без малого десяток лет.

В испытательном отряде, которым он командовал, случилась катастрофа - событие, как было сказано, редкое, но всегда тягостное. Погиб общий любимец - отличный испытатель, заслуженный боевой летчик, а главное, добрый, веселый, очень компанейский человек Миша Карасев.

Его гибель подавляла еще тем, что выглядела совершенно загадочной. Да, в сущности, такой и была. Лишь много лет спустя удалось разобраться в природе погубивших Мишу вибраций. А пока, по горячим следам, как положено, назначили аварийную комиссию. Среди лежащих перед ней на столе бумаг как-то по-особому смотрелся полетный лист с сиротливо белой, незаполненной оборотной стороной - «выполнение задания». Графики, расчеты, донесения всех опрошенных свидетелей, заключения экспертов… И все же ничего, ровным счетом ничего высокая комиссия установить не могла. Центральный, самый важный пункт аварийного акта - причина происшествия - приходилось оставить незаполненным. Вернее, заполненным внешне безразличной, но по сути дела глубоко трагичной фразой: «Ввиду полного разрушения самолета установить причину происшествия не представилось возможным». На этом дело вроде бы и приходилось закрыть.

Но то ли председатель комиссии, то ли обладатель чьей-то направлявшей его действия руки сочли, что если уж не установлена причина, то хорошо бы, чтобы обрел содержание хотя бы пункт: «виновник происшествия». Правда, если следовать здравому смыслу, то какой может быть виновник, если нет причины! Но здравый смысл, как известно, зачастую бывает не очень защищен перед напором таких несравненно более мощных категорий, как «есть мнение…» или, тем более, «получено указание»…

Закончив (или решив, что закончила, что, в общем, одно и то же) свои дела на аэродроме, комиссия с аэродрома удалилась, как компетентно разъяснил Белосельский, «в коридоры власти».

Прошло еще несколько дней, и до ушей Литвинова дошел первый сигнал тревоги. Позвонил его старый сослуживец, в прошлом ведущий инженер по летным испытаниям их аэродрома, перешедший затем на работу в министерство. («Ездить ближе. И к здоровью не так цепляются…»).

–  Слушай, Марат!
– сказал он в своей обычной неторопливой манере, по-волжски окая.
– Ты знаешь, что аварийной комиссии дана команда, чтобы был виновник? И что они катят бочку на тебя?.. Не знаешь? Ну так имей это в виду…