Полубородый

Если накануне вечером она рассказала что-то новое, такое, что я слышал впервые, потом по дороге я должен был это пересказать, чтобы она убедилась, что я слушал. Первое время она была мной недовольна, и не потому, что я не запоминал истории, как раз память у меня была хорошая, а наоборот потому, что я пересказывал их слово в слово. «Опять ты рассказываешь мою историю, – говорила она всякий раз, – но ты же не Чёртова Аннели. Ты должен сделать из моей истории свою».

Не каждый день мы проходили одинаковый путь, это зависело от расстояния между деревнями. Если до соседней деревни был всего час пути, не имело смысла там задерживаться, ведь многие люди оттуда в нетерпении уже приходили нам навстречу, чтобы на одну ночь раньше услышать истории Аннели.

В поддень мы устраивали привал; Аннели почти всегда знала место, где можно укрыться от холода и ветра. В мешочке под накидкой – может, в том же самом, где она летом хранит колосья со спорыньёй – у неё всегда есть что перекусить, часто ей разрешают взять оставшееся на столе, а вообще-то она умеет забрать с тарелки что повкуснее так незаметно, как не смог бы сделать и вор-карманник. Она делится со мной поровну, это вовсе не само собой разумеется, ведь она всегда голодна, а я всего лишь её ученик.

Больше всего мне нравится, когда мы приходим в очередную деревню ещё засветло, тогда можно успеть поговорить с людьми. Аннели не интересуется происходящим во внешнем мире, а я склёвываю каждое зёрнышко, словно изголодавшийся петух, особенно когда речь идёт о моём родном уголке земли. Распря с монастырём всё ещё не утихла, насколько было слышно, но и ничего большего в этом деле не произошло, герцог не мстил за нападение на монастырь Айнзидельн, а жители Швица со своей стороны тоже присмирели. Можно всюду узнать обо всём, даже в краях, далёких от события, или непосредственно в событии. Людям всегда кажется, что они точно знают, что произошло и ещё произойдёт, только не все знают одно и то же. Одни убеждены, что большой взрыв уже у порога и нам с Аннели, дескать, повезло, что мы далеко; а когда вернёмся, все дома будут сожжены, а половину людей убьют. А деревней дальше или даже в той же самой деревне, но другой человек – совсем другого мнения: мол, Габсбурги уже поджали хвост, и вообще у них хватает проблем с баварским королём и нет времени хлопотать о таких мелочах, как население Швица. И я не знаю, какое из двух мнений верно или вообще никакое.

Что касается интердикта, в этом люди были едины: хотя он и в силе, но его всё меньше придерживаются, капелланам и священникам ведь тоже есть надо, а если никто не заказывает заупокойную службу или крестины, то у них на столе будут стоять только пустые миски. В Ури я был рад, что снова можно ходить в церковь, но всё это время думал о Хубертусе: хотя он и не по праву служил мессу, но Господу Богу это всё равно было угодно.

Аннели тоже любит поговорить с людьми, но не о событиях в мире, а про что судачат в деревне, и тогда она встраивает это в свои истории. Если, например, девушка родила ребёнка и не хочет сознаться, кто отец, тогда Аннели рассказывает, как чёрт прокрался к невинной девице под одеяло, а спустя девять месяцев родился ребёнок, и выглядел он как и любой другой новорождённый, только со свиным хвостиком, и этот хвостик, сколько раз ни отрезай, всё равно отрастал заново, пока святой отшельник в конце концов не отмолил его. Или если среди лета выпадал град, она делала из него замёрзшие слёзы, а потом придумывала, кто и почему их выплакал.

Людей нисколько не радовало, что Аннели стала приходить не одна; кому же понравится лишний рот. Но когда они потом узнавали, что получат не только истории, но ещё и музыку, все были довольны. Аннели решила, что игра на флейте после каждой её истории будет как раз не лишней. Что было хорошо для фон Хомберга, то может сгодиться и на крестьянском дворе. Кроме того, но об этом мы не говорили людям, пока я играл на флейте, Аннели могла побольше съесть; если я видел, что еда ей по вкусу, я растягивал мелодию на подольше. Мне же самому надо было успеть урвать свою долю, пока к еде не приступила Аннели. Когда она вела рассказ, еда на стол не выставлялась, потому что люди знали: история может оказаться слишком короткой. А когда еда оказывалась в досягаемости, мне в это время приходилось играть. Я, кстати, научился этому уже очень хорошо; если когда-нибудь встречу того солдата, который подарил мне флейту, я исполню его желание и смогу ему что-нибудь сыграть.

Аннели всегда начинала с истории, возникшей из её последнего видения под действием спорыньи, так она была уверена, что ещё никогда не рассказывала её в этих местах. Начинать следовало с новенького, внушала она мне, тогда люди ещё больше радуются, когда после нового последует что-то, уже знакомое им. Она чередовала весёлые истории с печальными и лишь когда уже уставала, а зрители ни за что не отпускали её, рассказывала только грустные, много подряд таких историй люди не выдерживали, и тогда, наконец, можно было и поспать.

Вообще во всём, что делала Аннели, не было ничего случайного, но несмотря на это мне каждый вечер доставляло радость слушать её. Я думаю, это доказательство того, что я нашёл правильное место в жизни, сделавшись её учеником.

Семьдесят первая глава, в которой на сей раз историю рассказывает Себи

В последний день нашего странствия Аннели, вообще-то, уже хотела быть дома и ни в коем случае больше нигде не задерживаться; она себе самой казалась дождевой бочкой после того, как уже больше полугода не выпадало ни капли дождя, до такой пустоты она выговорилась. Она тосковала по своему волшебному напитку, но я всё же сумел её уговорить сделать последний проход через Швиц, потому что хотел повидать брата. Гени по-прежнему жил в доме правителя, а туда нас поначалу отказывались впускать. Да мы и впрямь после долгого странствия не походили на лучших людей. Но когда я сказал, что Гени мой брат, с нами сразу заговорили по-другому.

Гени знал, как обращаться с людьми. Первым делом он сказал Аннели, что с дороги она наверняка проголодалась и если ничего не имеет против, он проводит её на кухню, чтобы она могла подкрепиться. И Аннели удалилась как королева; обычно, когда она куда-нибудь приходит, люди хотя и рады ей, но с такой любезностью ещё нигде не принимали.

Когда мы с Гени остались одни, он хотел меня обнять, но сперва отстранил вытянутыми руками, чтобы получше разглядеть. Ему понравилось, как я изменился, он сказал, что я уже больше не тот мальчик, с которым он простился в деревне, и скоро ему, пожалуй, уже придётся купить для меня бритву. Потом мы всё же обнялись, надолго, и это было хорошо.

Потом Гени рассказал, что очень беспокоится за Поли. Как он слышал из деревни, тот поселился у Айхенбергера и поставил себя со своим звеном так, будто король объявил его военным комендантом всей округи. Поли многое перенял у дяди Алисия, но, к сожалению, ничего хорошего. Самое же дурное, что он своей самонадеянностью производит сильное впечатление, половина деревни теперь его сторонники и не могут дождаться, когда он поведёт их в бой, неважно против кого и за что. И многие обзавелись у кузнеца Штоффеля тем новым оружием, которое уже все называют полубардой, так что я могу гордиться изобретением этого названия.

При этом, сказал Гени, правитель каждый день стремится мало-помалу устранить межевой спор, и в это дело Гени тоже смог внести свой «совсем крошечный» вклад. Большой любви на месте межевого спора не возникнет, но кое-какая малость в этом деле достигнута. Когда священник, несмотря на интердикт, всё-таки служит мессу, высшие церковные чины закрывают на это глаза, а монастырские волы уже опять в деревнях. И хотя это всего лишь справедливость, но если аббату будет угодно обозначить это как свою великую милость, так тому и быть, яблоко останется таким же на вкус, даже если назвать его грушей, и важно лишь то, что весенняя пахота снова пройдёт упорядоченно.

Я спросил, как идут дела у Полубородого, и Гени сказал, что в целом это разумный человек и нравится ему, но как только вопрос коснётся Габсбургов, с ним уже ни о чём нельзя договориться, в этом пункте он непримирим, хуже любого бунтовщика и подбивает деревенских вместо того, чтобы их наоборот умиротворить. Если бы Алисий был ещё там, Полубородый бы, пожалуй, стоял с ним плечом к плечу.

Разумеется, Гени хотел услышать и мои новости. Должно быть, я рассказывал о нашем с Аннели странствии с таким воодушевлением, что он даже смеялся. По его словам, послушать меня – так всю зиму не было ни мороза, ни снега, а только цвели розы и сыпалась манна небесная. Но если серьёзно, то, видимо, я действительно выбрал правильный путь, и это его радует. Не так уж много на свете людей, которые проходили бы обучение у такого мастера, как Чёртова Аннели.