Полубородый

– Да, – сказал я, – и не однажды.

Она кивнула, как будто именно такого ответа и ожидала, и любой другой был бы неправильным.

– И теперь ты снова пришёл ко мне за советом? – спросила она.

Но я от неё хотел чего-то большего, чем просто совет.

Когда она выслушала, для чего я к ней пришёл; что хочу научиться рассказывать истории и готов заплатить ей за обучение, по её лицу нельзя было прочитать, скажет она на это да или нет. Она только протянула руку, и я положил ей на ладонь кошель с монетами.

– Откуда у тебя эти деньги? – спросила она.

Я хотел рассказать о своей работе на старого Лауренца, о грошике, который получал от него за каждую могилу, но она не это хотела услышать.

– Не так, как было на самом деле, – сказала Чёртова Аннели. – Это может каждый, а ведь ты собираешься стать рассказчиком историй. Расскажи мне про этот кошель придуманную историю, но только нескучную.

Это походило на игру, но было гораздо больше, чем игра. Я знал: если сыграю плохо – раз и навсегда проиграю, Аннели прогонит меня, и я никогда не стану тем животным, какое углядел в моём озере. Но вернуться назад и снова стать прежним Себи я тоже не мог, Гени мне ясно сказал, что это будет невозможно, наш участок земли принадлежит теперь Штайнеману, а сам Гени уже наверняка покинул деревню. Во рту у меня пересохло, я сглотнул насухую, но потом мне вспомнилось, что однажды сказал дядя Алисий: «Чем больше боишься, тем больше надо притворяться бесстрашным. Это впечатляет не только противника, но и самому тебе внушает отвагу». И я сцепил пальцы за затылком и откинулся назад, как будто чувствовал себя вольготно и нисколько не трусил.

– Это легко, – сказал я. – Кошель хотел прихватить с собой в могилу один скупердяй, но его сыновья оказались ещё скупее и вырыли отца из могилы вместе с кошелем. За такое кощунство чёрт сразу уволок их в преисподнюю, а кошель так и остался лежать на кладбище. Поскольку мне пришлось вскоре рыть неподалёку другую могилу, я этот кошель нашёл и подобрал.

– Или? – сказала Аннели.

– Собирал в лесу грибы и наткнулся на змею, которую какой-то злой дух привязал к дереву тугим узлом. Змея уже издыхала от голода и каждого прохожего просила отвязать её. Но поскольку она была ядовитая, все люди её боялись, и никто не отважился даже близко к ней подойти. Когда она попросила об этом меня, я сказал, что мне потребуются обе руки, чтобы развязать узел, а корзину с грибами я не могу поставить на землю, потому что в неё наползут жуки и муравьи и всё сожрут, пока хожу по лесу. Но если она сможет удержать корзину на весу своими ядовитыми зубами, тогда я ей помогу. Так я смог развязать ей хвост, не боясь быть укушенным, и в благодарность за освобождение она достала из дупла этот кошель, который спрятали туда разбойники.

– Или?

– Один ангел потерял перо из своего крыла, оно упало на землю, а я его нашёл. А ведь на небе царит строгий порядок, и если у кого-то недостаёт одного пера, то ему нельзя петь, когда херувимы и серафимы славят Господа. И тогда ангел снял свои крылья, потому что их нельзя брать с собой с небес, и спустился на землю. И в образе старика пришёл ко мне и попросил подарить ему перо, потому что ему надо написать одно важное письмо, а нечем. Но я заметил, что он не обыкновенный человек, потому что вокруг него всё озарялось светом, поэтому я сказал, что подарить не могу, но продать могу. И после этого…

– Достаточно, – перебила меня Аннели и сунула кошель в карман. – Для начала было неплохо.

Так я стал её учеником. Но это не было так, что она целыми днями рассказывала мне истории, скорее это походило на монастырь, где мне как подопечному аббата приходилось пасти свиней и собирать хворост для камина в трапезной. А всему, чему надо, я обучусь зимой, сказала она, тогда я смогу сопровождать её в странствии и каждый вечер присутствовать при рассказах. А пока что есть более важные дела, и она ещё посмотрит, всерьёз ли я хочу обучиться или просто хочу под этим предлогом отлынуть от полевых работ. Так что я теперь скорее батрак, чем ученик, я думаю, у неё ещё никогда не бывало, чтобы человек подскакивал бы по её приказу, и это доставляло ей удовольствие. Только воды наносить – уже было большой работой; хотя река Зиль была в двух шагах, но Чёртова Аннели хотела воду из колодца, а поскольку её хижина стояла на отшибе, далеко от ближайшей деревни, таскать приходилось тяжело и долго. Моя идея законопатить щели ей понравилась и старую тележку привести в порядок – тоже. А следующей весной я непременно разведу огород для неё, в этом году, к счастью, уже поздно.

Была ещё одна работа, на которую я никак не рассчитывал: собирать растения; ведь я напросился в обучение не к бабе-травнице, а к Чёртовой Аннели. Сперва я не понимал, для чего ей это, теперь понимаю, и мне от этого нехорошо. Аннели, в отличие от бабы-травницы, требовались не все мыслимые травы, а только два их вида: мандрагора и белена. И от обоих этих растений – только корни. Белену найти легче, она растёт высоко и в это время года цветёт, но моя мать называла её дурнопьяном и сатанинской травой, поэтому мне не по себе. Мандрагору надо собирать весной, а теперь, когда она отцвела, её трудно найти. Но Аннели она была нужна, а я себе положил никогда ей не противоречить и делать всё, что она скажет; правда, она в десять раз менее строга, чем был брат Финтан. Только в одном пункте всё здесь было как в монастыре: я постоянно голодал. Как назло, Чёртова Аннели, кажется, вообще не интересовалась едой; мне зачастую приходилось ей напоминать, чтобы она совсем не забыла про еду. Зато пьёт она много, и не только воду. Временами она мне кажется сестрой-близнецом Кари Рогенмозера.

Шестьдесят девятая глава, в которой Себи получает урок

Из белены и мандрагоры делают настойку от боли, это я знаю от Полубородого. Аннели сказала, ей это средство нужно, потому что у неё постоянно болит левое плечо, но она даже собственное враньё не запомнила как следует, и через несколько дней больным оказалось уже правое плечо. Боль ведь не такое дело, в котором можно что-то спутать; когда болит зуб, эту боль не примешь за укус комара в ногу. Таким образом, я знал, что она меня обманывает, но не мог объяснить себе, для чего. Ведь в боли нет ничего постыдного.

Когда она, наконец, выдала мне, для чего ей на самом деле нужны эти растения, такое доверие ко мне было всё равно что посвящение в рыцари или переход из послушников в монахи. Она сказала, что должна была сперва получше узнать меня, чтобы удостовериться, что мне можно открыть эту тайну, но теперь у неё в этом нет сомнений, ей кажется, я надёжный юноша, более разумный, чем можно было ожидать в моём-то возрасте, и к тому же ведь я заплатил деньги за обучение.

К тому вареву, что она делает из корней, добавляется, помимо белены и мандрагоры, ещё одна секретная добавка, с действием, о котором я никогда в жизни не догадался бы, а ведь я довольно неплохой сочинитель историй. Аннели хранит это средство в мешочке на груди под платьем, и я однажды видел, как она бросает его в котёл. Она тогда меня не заметила, а я ничего не сказал; надо сохранять и те тайны, которые тебе не доверяли. Это произошло нечаянно, я не подсматривал за ней. Я тогда уже ушёл за водой к колодцу, но по дороге занозил ступню, да так, что не смог бы сам вытащить занозу. Поэтому вернулся преждевременно и увидел её через окно. То, что она достала из мешочка, походило на ржаной колосок, я ещё удивился, что она прячет от меня такую обыкновенную вещь; и подумал: «Наверное, это связано с каким-то суеверием». Потом я отхромал от хижины на несколько шагов назад и громко позвал её, чтобы она решила, что я только на подходе.

Но то были не обычные ржаные колосья.

Пару недель спустя Аннели посвятила меня в эту тайну. Но прежде, чем всё мне показать, она взяла с меня обещание свято хранить тайну, потому что не хотела бы на старости лет получить обвинение в колдовстве, хотя это не имеет никакого отношения к колдовству, это просто рецепт, который ей когда-то открыла одна баба-травница. Но рецепт этот как раз не обыкновенный.

Делается так: корни белены и мандрагоры отмываются и измельчаются. Какая форма при этом у корня мандрагоры, не имеет значения, сказала Аннели, хотя некоторые считают, что он похож на гнома и, смотря по тому, как изогнут, обладает особой силой. В котёл наливают воду, не больше трёх кружек, добавляют измельчённые корни и горсть мака. Котёл держат на огне, пока эта смесь не начнёт густеть. Потом убирают с огня и, пока отвар остывает, добавляют эту тайную составляющую. Это и в самом деле ржаной колосок, но не простой, как я думал, а такой, какой всегда выискивала среди прочих наша мать и бросала в огонь, потому что в таком колоске есть нечто, так называемые петушиные шпоры, или спорынья, и если её съешь, то заболеешь. И в этом наша мать была права, Аннели мне это подтвердила, можно получить от них разные болезни, даже Антониев огонь, так ей тогда и сказала баба-травница, но, как всегда в любом снадобье, всё зависит от количества. Это я и от Полубородого слышал, вещество, которое в больших количествах может быть вредным, а то и смертельным, в малых дозах бывает целительным и полезным. В смесь можно добавлять самое большее три таких колоска, ни в коем случае не больше, иначе могут быть плохие последствия. Можно получить особый жар, сказала Аннели, но он держится только один день или иногда два, потом проходит сам по себе, и всё становится как раньше. Испытываешь после этого ужасную жажду, но зато голода уже вообще не чувствуешь, даже отвращение может вызывать то, что раньше так любил есть. Но пока длится этот лихорадочный жар, и это великая тайна, он оказывает особое действие, нечто такое, чего не может понять человек, ни разу не переживший это. Даже она сама, будучи умелой рассказчицей, не смогла бы это правильно описать.

Аннели смешивает отвар с водкой, это уже не по рецепту, но она это делает, потому что становится не так противно на вкус. Она выпивает один стаканчик этого питья, не больше, и потом засыпает.

– Но это ненастоящий сон, – говорит она, – это только со стороны выглядит как сон. Внутри себя я бодрствую и переживаю много чего, не так смутно, как бывает во сне, а чётко: я могу всё видеть и слышать, обонять и ощущать на вкус, а иногда даже воспринимать так, для чего и слов нет, цветные запахи и звуки, они тебя пробирают насквозь. Я вижу предметы, которых не может быть, а если и есть, то не такие, какими мне там являются. Попробуй это представить себе так, – сказала Аннели, – будто рядом с нашим обычным миром существует ещё другой, в котором всё не так, как ты привык, мир с собственным солнцем, собственной луной и звёздами. Мир, отделённый от нашего прочной высокой стеной, и нет пути перебраться через такую преграду, но если отведать этого напитка, туда можно заглянуть, как через замочную скважину. Иногда поначалу думаешь: да там ведь нет ничего особенного, но потом самое привычное вдруг становится чужим, какой-нибудь цветок вначале обыкновенный, но потом он внезапно начинает говорить или петь. Или небо меняет цвета, будто оно всё состоит из радуг. Однажды я видела птицу с четырьмя крыльями: два на спине, два на животе; когда она летит по воздуху, то вертится как вертушка, позади неё тянутся цветные нити, они становятся всё длиннее, а когда она задевает дерево, на нём вырастают плоды. Чёрта тоже иногда вижу, – призналась Аннели, – но я всё равно не думаю, что эти видения являются из ада, потому что я вижу и ангелов, а иногда они танцуют вместе.

Говоря это, она смотрела в пустоту, как это делает, когда рассказывает свои истории, как будто там, куда смотрит, есть книга, которую можно читать лишь ей одной.

– Разумеется, – сказала она, – это только картинки, но более яркие, чем можно увидеть в самой лучшей церкви. И как раз такие картинки мне нужны для моего ремесла, так же, как изготовителю кровельного гонта требуется древесина или изготовителю конской упряжи требуется кожа.

– Этого я не понимаю, – сказал я и действительно не понимал.