Полундра!

Ничего, закончится война, все у нас будет. А закончится она быстро — вот соберутся наши с силами, ударят вражину покрепче, и полетит подлый враг отсюда куда подальше. А там и мы к нему в гости придем. Я точно знаю, что так будет, потому что это правильно. А раз правильно, значит, будет обязательно, и никак иначе.

Гарри

В это воскресенье, как и в каждое, мы с милой гуляем в Сокольниках. Я ее почти на семь лет старше, но это никого не смущает. Мы гуляем, едим мороженое, рассматриваем счастливых людей… Вон выпускники пошли, кстати. Милая моя хочет после школы в институт языковой отправиться, а я ее всегда поддержу. Здорово же, учить языки, да и по службе точно пригодится.

— Через неделю, наверное, документы пойду подавать, — задумчиво произносит любимая. — Как-то мне не по себе, — признается она.

— Это обстановка после заявления ТАСС нервная немного, — улыбаюсь я.

На днях мой самолет куда-то укатить хотели, так я такой шум поднял, чуть ли не до Ворошилова дошел, а чересчур хитрый дядя на нары загремел. Выслужиться он хотел перед замнаркомом авиации. Теперь перед белыми медведями выслуживаться будет. Ибо машина отличная, да. Какие-то странные идеи появились о перевооружении, причем поставить взамен пушек хотят пулеметы. Правда, докладную по линии НКВД я уже написал, пусть разбираются, враги народа — это по их части.

— Пойдем еще по мороженому? — предлагает самая любимая на свете девочка.

— Конечно, — соглашаюсь я, и в этот момент звучат позывные «Внимание всем».

Привычно бросив взгляд на часы, отмечаю время — четверть пополудни, а из репродукторов уже звучит «важное правительственное сообщение». Я обнимаю свою любимую, а внутри все сжимается от предчувствия. Плохое у меня предчувствие, нехорошее.

— Граждане и гражданки Советского Союза, — уверенно произносит товарищ Молотов, и площадь замирает.

Подавшиеся к репродукторам люди слушают речь главы советского правительства, а я понимаю, что жизнь уже разделена на мир и войну. «Они» все-таки напали.

— …Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города… — звучат грозные слова из серых раструбов.

Победа, конечно, будет за нами, но какой ценой? Впрочем, мое дело сейчас проводить любимую и двигаться в сторону аэродрома. Война началась, значит, будут пытаться прорваться к столице, а здесь моя любимая, мама, младшие. Я не пропущу гадов! Ни одного!

— Пойдем, я провожу тебя, — предлагаю я ей.

— В наркомат, — кивает мне любимая. — Раз война, то мне в наркомат надо, а тебе…

— Дан приказ… — напеваю я, и она соглашается, только война уже не Гражданская, а Отечественная.

У нас немногим меньше часа, чтобы побыть еще вдвоем. Точно не в последний раз, но как сложится дальше, не может предсказать никто. Поэтому я обнимаю любимую, как в последний раз. Я пока не знаю, что еще целый месяц налетов не будет, зато потом станет жарко. Я многого еще не знаю, но верю в нашу победу. Я верю, что мы победим, потому что иначе не может быть. А сейчас я провожаю любимую свою девочку в ее наркомат, чтобы затем самому отправиться на аэродром и взлететь, прикрывая столицу.

Мы спускаемся в метро, я вижу улыбающихся молодых людей, парней и девушек, думающих о том, что война будет легкой прогулкой, искренне надеясь на то, что песня окажется правдой, но… Есть у меня чувство, что просто не будет. Я же помню, как оно было в Финляндии, а тут… Но об этом надо молчать, а то беду накличу.

— Вот и все, — говорит мне любимая у самых дверей наркомата внудел.

Гермиона

Вот и все… Война на пороге, значит, мне нужно работать. С трудом расставшись с любимым, иду в отдел, но тут какой-то бардак, по-моему. Спокойно усевшись за свой стол, наблюдаю за происходящим. И вдруг начинаются форменные чудеса — меня вызывают к начальнику управления. Я иду в указанном направлении, пытаясь сообразить: ему-то что надо?

— Прибыла по вашему вызову, — сообщаю, едва открыв дверь.

— Ага! — улыбается тот, кого я раньше только издали видела. — Мы решили поручить вам важное дело.

Я делаю внимательное выражение лица, а он рассказывает мне, что нынче стало много диверсантов, поэтому я командируюсь в полк ПВО для выполнения задач по поиску шпионов и диверсантов. Изо всех сил стараюсь не визжать от радости — я буду рядом с любимым! Я буду с ним видеться!

— Спасибо большое! — от всей души говорю я ему.

— Все мы люди, девочка, — отвечает мне начальник. — Собирайся, прощайся с родителями, и в путь. Машина за тобой придет в восемь утра, не опаздывай!

Еще раз поблагодарив за такой подарок, я выметаюсь из наркомата — надо собираться. Прикинуть, что взять с собой, что оставить. Статус мой как-то моментально меняется, кстати, но узнаю я об этом только дома, потому что новые знаки различия и документы выдает мне мама. Ну а потом мы плачем, ведь дочь на войну уходит. Тогда я не знаю, что пройдет совсем немного времени — и я стану сиротой. Сейчас мы обнимаемся, ну а потом мамочка помогает мне собирать вещи.

Кажется, я лишь мигнула, а вот уже и утро. Есть время засунуть в себя завтрак, обнять папу, поцеловать маму и в новой форме слететь по ступенькам нашего дома прямо в поджидающую меня «Эмку». Водитель неразговорчив, что для нашего наркомата норма. Но я еду к любимому, поэтому настроение у меня самое солнечное.

Что с нами будет дальше, мне неведомо, зато я хорошо понимаю — мы вместе теперь навсегда. Я смогу защитить ему спину на земле, а он закроет меня от вражьих стай. Так будет обязательно, а затем… Остановившаяся машина выдергивает меня из сладких грез. Мы приехали, поэтому я прощаюсь и иду в свою новую жизнь.

Представиться командиру полка, извещенному уже «почему именно я», представиться особисту, получить направление, оружие, двоих бойцов под свое командование, а затем просто ждать, когда любимый вернется из вылета. Ждать его, чтобы потом обнять очень удивленного лейтенанта. Обнять его, чувствуя тепло и отсутствие желания расставаться. Наверное, это правильно — нежелание расставаться, потому что у нас отныне работа общая…

Глава пятая

Кэти

Я хорошо помню этот день. Не тот, разделивший жизнь всей страны на «до» и «после», а тот, когда бомба попала в наш дом, похоронив в нем мамочку и Леночку. Оставшись совсем одна, я сначала не знала, что делать, но затем отправилась в военкомат. Потому что младшая сестренка и мамочка должны быть отомщены! Проклятые фашисты, забравшие у меня самых близких людей, непременно об этом пожалеют.

— Да куда тебя! — возмутился было военком, но затем его взгляд упал на лист бумаги, лежавший на столе. — Хорошо, — кивнул он.