Полундра!

Перед глазами проносится будто вся жизнь — мама, сестренка, батя, наш дом… Какими мы счастливыми были до войны, как испохабил нашу жизнь фашист поганый! Ну да ничего, я вашего брата много набил — и в эшелонах, и в лесу, и на мостах, сейчас еще хоть парочку с собой заберу, и можно считать — не зря жизнь прожил.

Придет время, я знаю, оно обязательно придет, то самое время, когда алый стяг взовьется над проклятой землей и грозное небо внезапно станет мирным. Народятся новые люди, над которыми никогда не завизжит раненым зверем сирена воздушной тревоги. Будут ходить по цветущим улицам те, кто никогда не узнает, как выглядит смерть в форме эсэс. Так будет, и чтобы приблизить это время, я сейчас готовлюсь убить еще нескольких тварей, незваными явившихся на нашу землю.

— Партизан, сдавайс! — на ломанном русском произносит кто-то, кого я уже не вижу.

— Приди и возьми, — звучат ему в ответ бессмертные слова.

Тени надвигаются еще ближе, а я улыбаюсь и разжимаю сведенные судорогой кулаки. Проклятым палачам остается всего три секунды жизни, и они понимают это, пытаясь убежать. Но уже слишком поздно. И когда становится жарко, а меня разрывает болью на тысячу маленьких кусочков, я улыбаюсь.

— Ой, ты кто? — на русском языке спрашивает меня девичий голос.

Открыв глаза, обнаруживаю себя лежащим на лесной поляне. Напротив я вижу просто красавицу, мне сейчас улыбающаяся, а чуть поодаль стоят мамочка и сестренка. Те, кого не чаял я уж увидеть, — они стоят и смотрят на меня очень ласково. Мама… Сестренка… Родные мои…

Гермиона

Чувствую я что-то нехорошее, вот всей душой чувствую. Любимый в Москву улетел, а я просто ощущаю — приходит наш последний час. Будто подтверждая это, снится мне сон о той девчонке, именно знакомый сон, где их всех сначала убивают, а потом уже инструктируют на лесной поляне. И чует мое сердце: не просто так я вижу эти сны. Возможно, дело в каком-то предвидении, или же я просто не хочу умирать, но ко снам отношусь более-менее серьезно.

— Товарищи! Становись! — нас выстраивают прямо на летном поле ранним утром, что очень необычно для ночников. — Нам предстоит…

Вот оно что! У нас впереди задача «любой ценой». Значит, очень важна цель и нет никакой другой возможности ее «взять». Комиссар почти кричит, вдохновляя нас. Он говорит очень важные вещи, но от них становится просто страшно. Цель, получается, пытались разбомбить множество раз, но лишь теряли машины и пилотов, вот, получается, и наш черед пришел. Сегодня многие останутся навеки в небе.

Вплоть до вылета мы с Аленушкой сидим вместе. Малышка совсем, которой я дала свою фамилию и о которой уже позаботилась. Если нас не станет — ее заберут друзья. Друзья нашей семьи обязательно примут маленькую, а мы… На все война.

Обнять бы любимого еще хотя б разок. Поцеловать его, ощутить волшебство его объятий, да только нет у меня такой возможности. Вот и темнеет. Совсем скоро мы пойдем в свой последний бой, потому что должны и выбора нет. Можно было бы отказаться, да только как я после такого девчонкам в глаза посмотрю? Вот и прощаюсь я с Аленушкой, плачущей уже навзрыд. Она все понимает, все чувствует, малышка моя…

— По самолетам! — звучит команда. Взлетает в небо ракета. Это значит — пора.

Вот У-2 наш уже бежит по полосе, постепенно отрываясь от земли в последний раз. Мы летим в общем строю, а я только тихо плачу, потому что жить хочется. Не будет у нас с милым своего дома, не народятся наши дети, не встретим мы Победу. Прощай, родной мой, прощай… Мы летим в самый последний наш раз, я просто чувствую это.

— Что это?! — пораженно восклицает моя летнаб, и в тот же миг меня ослепляет яркий свет.

Я дергаю ручкой, стараясь выйти из конуса света, но, видимо, поздно — в грудь раскаленным колом впивается боль, отчего я падаю… падаю… падаю, пока земля не принимает меня. Но делает она это как-то мягко, а я пытаюсь отдышаться, затем уже понять, откуда здесь взялся день…

— Ой, глядите, летчица! — слышу я чей-то звонкий голос и поднимаю голову, только чтобы увидеть их.

— Здравствуй, доченька, — говорит мне однажды уже потерянная мамочка.

И я визжу, визжу изо всех сил, потому что это же родители!

Рон

Нас ждали… Конечно же, нас ждали фрицы поганые, все они просчитали! Но, выливаясь на берег из лодок и катеров, мои ребята уже совершенно озверевшими выглядят. На головах у них бескозырки, а не каски, потому что мы идем в свой бой. Владычица морей, морская душа, идет, чтобы вбить в землю проклятых фашистских мразей.

— Полундра! — несется над пляжем под вой сирен, под перестук пулеметов. — Ура! Мать-мать-мать!

Это только в газетах пишут об атаке под крики «За Родину! За Сталина!», на самом деле, в атаке сплошной мат стоит. И сильнее он слов «За Родину!», ибо живописуют мои ребята, что они с фрицами сделать готовы и что сейчас делать будут.

— Полундра! — несется над пляжем, заставляя врага бояться самой сути матросов, идущих на него. Ведь мы в плен не сдаемся и деремся до самого последнего. Даже когда заканчиваются патроны — зубами грызем, лично видел.

Где-то там, позади, любимая моя, родная, самая близкая женщина на свете. И ради нее мы сейчас сомнем эту пакость просто в дугу. По нам бьют пулеметы, а по ним — наши корабли. Один за одним взрываются здания. При прежнем командующем корабли бы затабанили стрельбу от страха, но этот, новый, умеет думать. Поэтому нас поддерживают наши корабли, а мы рвемся вперед. Нет у нас заднего хода!

— А-а-а! Га-а-ады! — громко кричит кто-то, и вот нарастает рукопашная.

Продавив один бастион, мы врываемся в город. В этот самый момент мое сердце будто замирает на мгновение, а затем меня заполняет такая ярость, такое бешенство, что я себя уже не контролирую. Схватив тесак, я режу этих тварей, одного за другим. А они все не кончаются, пытаются даже стрелять в меня, но здесь и сейчас я бессмертен, а потому иду вперед.

— Тащ командир, орудие захвачено! — докладывают мне.

— Развернуть и долбить по высоте! — мгновенно реагирую я.

Вид мой сейчас страшен, наверное. И я иду в первых рядах со своими побратимами и режу, режу фашистских тварей. И тех, кто в гитлеровской форме, и тех, кто с повязками на рукаве. Не слушая, не думая, я режу их, потому что плена фрицы не заслуживают. Они так хотели нашей земли — что же, вот она!

Меня достают, по-моему, огнеметом, потому что я горю в жарком пламени, хрипло крича, и так же выпадаю на прохладную землю. А напротив меня… Родная моя, любимая! Я с ходу бросаюсь к ней и будто замирает все вокруг — яркая вспышка скрывает все и всех, находящихся вокруг нас. Мы вместе.//