Полвека любви

У нас обоих с детства было тяготение к фантастике. Прежде всего — к романам Жюля Верна. Я упоминал уже, как поразила мое детское воображение прогулка капитана Немо по океанскому дну. Я летел к Луне в ядре, выстреленном из гигантской пушки, вместе с Мишелем Арданом. Вместе с капитаном Сервадаком, профессором Пальмиреном Розетом и лейтенантом Прокофьевым устремлялся в космические дали на обломке Земли, оторванном кометой Галлией…

У нас с Исаем была как бы жюль-верновская выучка.

Однако разговоры о «беструбном» нефтепроводе, может, так и остались бы разговорами, если б не тот пешеход, вынырнувший из-под колес грузовика.

Проницаемость материи! На нее натыкаются молодые инженеры из НИИтранснефти. На что именно, на какой предмет натыкаются? Тут и возник фантастический нож из проницаемого вещества. А нож-то откуда? Да вот же, была загадочная страна, в которую издавна стремились европейцы, в том числе и россияне… при Петре состоялась экспедиция в Хиву, но с дальним расчетом разведать дорогу в Индию… постой, кажется, у Данилевского описан этот неудачный, трагически окончившийся поход…

Сюжет складывался, обрастал всякого рода ответвлениями, угасал, потом, подстегнутый фантазией, снова пускался вскачь. Мы стали записывать сюжетные ходы. Рылись в книгах…

А вокруг шумел, гомонил пестрый многоязычный город, прильнувший к теплому морю. По вечерам на Приморском бульваре было многолюдно, били подсвеченные фонтаны, и бакинский певучий говор наполнял аллеи. Моряна, южный ветер, несла влажный воздух, пахнущий мазутом. Во дворах поутру раздавались призывные крики: «Мацони, мацони!», «Зэлень, зэлень!», «Стары вещь пакпайм!». С улицы в раскрытые окна влетали обрывки песен: «Авара я…», «Эй, моряк, ты слишком долго плавал…», «Если черный кот дорогу перейдет…».

Нам хотелось вставить в роман пестрый бакинский быт. Вместе с этим бытом поселились в романе веселые молодые инженеры из НИИ и их руководитель, похожий на Лукодьянова. А еще втиснулся в будущую книгу внезапный исторический экскурс в XVIII век, в Петровскую эпоху, — несчастливая экспедиция князя Бековича-Черкасского, мрачная мистерия в индийском храме богини Кали, волшебный нож и некто «Бестелесный». Конечно, не обошлось без плавания на яхте по любимому нами Каспию и — для пущей занимательности — извержения грязевого вулкана.

Писали роман весело, с увлечением. Для эпиграфа Лукодьянов раскопал прекрасное изречение Александра Гумбольдта: «Я умру, если не увижу Каспийское море». Вообще с эпиграфами мы изрядно намучились: решили снабдить ими все главы, а глав-то в романе целых пятьдесят. Если к первой главе эпиграф нашелся легко — из наших любимцев Ильфа и Петрова («Знаете, не надо кораблекрушений. Пусть будет без кораблекрушения. Так будет занимательнее. Правильно?»), — то к последней главе искали мучительно долго. Наконец добрались до «Естественной истории» Плиния Старшего и нашли в ней то, что нужно: «Император Клавдий передает, что от Киммерийского Боспора до Каспийского моря 150 000 шагов и что Селевк Никатор хотел прокопать этот перешеек, но был в это время убит Птоломеем Керавном». Не уверен, удалось ли бы нам подобрать к последней главе подходящий эпиграф, если б не это жуткое убийство.

Да, писали весело, но — трудно это, трудно сочинять роман. Лукодьянов мог отдавать литературным занятиям лишь вечера и выходные дни. А у меня поспевала книжка морских рассказов для Воениздата, и далеко не сразу я включился в работу над романом. В общем, если за точку отсчета взять эпизод с грузовиком и пешеходом, то на «обговаривание» и написание романа ушло два года и три месяца.

Но вот легла на стол толстая кипа машинописи. На титульном листе стояло: «Экипаж „Меконга“». И подзаголовок: «Книга о новейших фантастических открытиях и о старинных происшествиях, о тайнах вещества и о многих приключениях на суше и на море».

Однако одно дело — рукопись на авторском столе, и совсем другое — она же на столе издательства.

Поскольку наш роман предназначался юному читателю, мы отправили рукопись в московское издательство «Детская литература» — Детгиз. Очень долго не было ответа. Мы терпеливо ждали. Я, со своим тогдашним скромным литературным опытом, уже знал, что «дикие», приходящие со стороны рукописи — так называемый «самотек» — в издательствах не любят. Чаще всего их отдают «под зарез» внештатным рецензентам, а потом с отпиской, исполненной ледяной вежливости, возвращают авторам.

Но нам с Лукодьяновым повезло.

После долгого молчания пришло из Детгиза письмо от 24 августа 1960 года:

Уважаемые товарищи!

Мы с интересом и удовольствием ознакомились с «Экипажем „Меконга“». На наш взгляд, книга получается. Рукопись читается отлично, и вас можно поздравить с литературной удачей. Конечно (без этого сакраментального «конечно» таких писем не бывает), поработать еще придется немало. В повести остались длиноты, отдельные сюжетные несоответствия, случайные и ненужные мелкие отступления, неясности научные. Короче, в рукописи еще предостаточно «строймусора». Тем не менее мы сочли возможным представить «Экипаж» на редакционный совет для включения в план. Рукопись в тематический план Детгиза включена. В ближайшие дни получите договор.

Итак, формальности позади. Нужно начинать работать с таким расчетом, чтобы окончательный вариант был на нашем столе к 15 декабря. Для этого необходимо:

а) Второй экземпляр рукописи — немедленно.

б) Выезд одного из вас в Москву для личных переговоров.

в) Тщательная проверка вами научной линии повести, чтобы на ней, линии, не осталось ни одной заусеницы, которые сейчас ее, линию, украшают (вернее, не украшают).

Подробности при встрече.

С приветом ст. редактор А. Стругацкий.

Стругацкий… Эта фамилия была нам знакома по рассказам в журнале «Знание — сила». Как раз недавно мы прочитали книгу братьев Стругацких «Страна багровых туч». Ну что ж, это большая удача, что наш «Меконг» попал в руки не просто старшего редактора, но старшего из братьев Стругацких.

Вскоре Аркадий Натанович прислал рецензию на «Экипаж „Меконга“», написанную Юрием Рюриковым. Рецензия на 17 страницах представляла собой в высшей степени обстоятельный разбор романа.

Начиналась она так: «Думаю, что книга в общем получилась. Читается она с интересом, написана живо, и интерес этот вызван отнюдь не внешними приманками. У него два основных возбудителя, связанных воедино: фантастическая научная проблема, никогда не поднимавшаяся в фантастике, притягивающая читателя своей новизной и необычностью, и — сюжет тайн и борьбы, построенный на постепенном развертывании этой проблемы, на раскрытии секретов, связанных с ней, на борьбе и приключениях героев…»

Тут я должен признаться, что мы с Лукодьяновым первоначально задумали именно приключенческую книгу. Ведь «Меконг» и начинается-то с фразы: «Приятно начать приключенческий роман с кораблекрушения…» Фантастическая проблема проницаемости служила если не «внешней приманкой», то главным сюжетным стержнем, на который нанизывались приключения героев — в наши дни и в XVIII веке. Увлеченные движением сюжета, мы не задумывались над такими вещами, как жанровая принадлежность. Словом, писали так, как писалось.

«По своему характеру, — писал Рюриков, — книга эта резко отличается от той научно-технической фантастики, которая господствовала у нас в первое послевоенное десятилетие и которая развивалась под знаком „теории предела“. Смелостью и интересностью своей проблематики, живостью повествования она примыкает к новому направлению нашей фантастики, которое прокладывают такие писатели, как Ефремов, Долгушин… а также новое поколение фантастов, вступающее в литературу в последние годы».

(Замечу в скобках, что в наши дни еще более внятную оценку роли и места «Меконга» дал столь же серьезный литературовед Всеволод Ревич в своей последней книге «Перекресток утопий», до выхода в свет которой он, увы, не дожил: «„Экипаж „Меконга““ был одной из тех книг, которые и создавали знаменитую фантастику 60-х. А то, что в ней не было больших философских обобщений, то не будем забывать, что книга изначально была рассчитана на подростковую аудиторию и в этом качестве может считаться одной из родоначальниц новой фантастики для детей».)