Полвека любви

Все же я попытался разговорить хмурого молодого сержанта. Он немного понимал по-русски. Узнал, что он, сержант, родом с севера, из Хайфона, и зарплата у него 60 донгов — это равно нашим (тогдашним) восемнадцати рублям. Грузчики получают 25 донгов. Можно ли прожить на такие деньги? Сержант дернул плечом, не ответил. (В интерклубе я потратил 20 донгов за пиво и блюдо креветок, запеченных в тесте.)

Вьетнам называли самой закрытой страной Азии. Да, закрытая страна, страшно обнищавшая от многолетней войны и казарменного социализма. Один московский писатель сообщил мне о своем разговоре с вьетнамским коллегой — тот ему доверительно сказал: «Наша задача — перейти от нищеты к бедности…»

Уходили из Дананга ранним вечером.

Задумчиво гляжу на белую башенку маяка на крутизне полуострова Тьен-Ша, на решетчатые «уши» радара… на несметную флотилию рыбачьих лодок, снующих в прибрежных водах, — на каждой полно людей, сидят целые семьи, женщины с грудными детьми… наверное, они живут в этих лодках… С чувством острой жалости гляжу на уплывающий печальный человечий муравейник…

И вот ведь какая странность: по идее социалистические страны должны дружить между собой. Ну, хотя бы хорошо друг к другу относиться — не только в официальных речах руководителей, но и на деле.

А на деле — отношения удручающе неприязненные. О вьетнамской разгрузке я рассказал. Теперь, по наметкам пароходства, после окончательной разгрузки в Японии «Соловьеву» предстояло идти в КНДР, то есть Северную Корею, чтобы взять какой-то груз. Это крайне нежелательно! Там можно застрять надолго, торчать на рейде «до опупения», а судно на простое — это невыгодно не только для экипажа, но и для пароходства.

Мне рассказал бойкий электрик Вася Гуцалюк: стояли однажды в северокорейском порту Хыннам, долго держали судно на рейде, хотя были хорошо видны свободные места у причалов. Наконец поставили к причалу, у трапа немедленно встал часовой с автоматом — сойти на берег запрещено. Второй помощник сошел как-то раз, чтобы замерить осадку, так часовой не пустил его обратно на судно. Потребовалось вмешательство капитана. Корейские пограничники по трое, по четверо шастали по судну, залезали в каюты, нет, не крали, но интересовались служебными бумагами — пришлось объявить, чтобы запирали каюты. Как раз в том августе отмечали годовщину освобождения Кореи от японской оккупации, пригласили в интерклуб по 20 человек с советских судов, попросили помполитов выступить — было много торжественных речей, заверений в вечной дружбе. Но ни разу корейцы в своих речах не упомянули о высадке советского десанта в Сейсине, вообще о решающей советской помощи в освобождении Кореи. А после официального собрания хоть бы пивом угостили — нет, отвезли обратно на суда. Но видели наши: внизу были накрыты столы для японских моряков. Так отметили годовщину освобождения от японского империализма.

Жутковатая диалектика. Спите спокойно, десантники из батальона майора Бараболько, из отряда Леонова. Спите спокойно в корейской земле…

Так вот: не хотели соловьевцы идти в дружественную Корею. Капитан Береснев дал в пароходство телеграмму, предлагающую полную загрузку судна в Японии до конца месяца. Сидельников тоже отправил «по своим каналам» соответствующую телеграмму. И вот — уже по выходе из Гонконга — получили хорошую весть из Одессы: пароходство разрешило загрузить всю кубатуру в японских портах.

Но пока что «Капитан Лев Соловьев» полным ходом идет по Южно-Китайскому морю в Гонконг.

Гонконг встал на краю океана словно для того, чтобы на самом высоком небоскребе вознести в ночное небо золотую корону — эмблему часовой фирмы «Ролекс».

Но прежде рекламных огней мы в девятом часу вечера издалека увидели зарево. Горело небо над Гонконгом, розовым светом набухли облака, и в этом свете утонула Полярная звезда. На фоне зарева темнели горбы мелких островков — и вдруг из-за ушедшего вправо острова разом открылись огни Гонконга. Ох и зрелище! Сотни небоскребов, немереные ряды освещенных окон уступами поднимались вверх, в гору. Пылали огни реклам, отелей, ресторанов. Гора огней!

Лоцман, худенький китаец, повел судно на карантинную стоянку и показал два пальца: отдать якорь, две смычки в воду (смычка якорной цепи — 25 метров). Позже, получив разрешение властей, перешли на главный рейд и завели швартовы на бочку. Здесь, на рейде, и будем разгружаться.

В Сингапуре тоже внушительное скопление небоскребов, но там они стоят группами на плоском берегу. В Гонконге — увидел я утром — слитная бело-голубая масса небоскребов поднимается как бы по ступеням вверх; достигнув середины горы, они рассыпаются на группы, а еще выше стоят на зеленом склоне в одиночку, и на вершине тоже белеет сквозь полосы утреннего тумана самый, так сказать, прыткий небоскреб.

Рейд полон движения. Между Викторией и Коулуном ходят белые паромы. Снуют по грязновато-зеленой воде бесчисленные желтые джонки. К десяткам судов, стоящих на бочках, буксиры тянут баржи с высокой кормовой надстройкой. К «Соловьеву» тоже на рассвете прилепились баржи — по три с каждого борта.

Идет энергичная разгрузка из трех трюмов. Кран подает на баржу сетку с несколькими кипами хлопка. Двое докеров, мальчишек с виду, быстро освобождают сетку, цепляют кипы к крючкам своей стрелы, стоящей на носу баржи, и управляющий этой стрелой китаец, может отец тех мальчишек, поднимает и укладывает кипы в трюм баржи. А кран с «Соловьева» уже подает очередные кипы. Дело идет быстро. Да, это не мучительная разгрузка в Дананге…

Тем временем в кормовых надстройках барж идет будничная жизнь. Пожилая китаянка, пока ее муж и сыновья принимают груз в чрево баржи, стирает в тазу и развешивает белье на мостике. Девочка вытащила из аквариума рыбу и села ее потрошить. На соседней барже у двери надстройки старуха в черном ест палочками рис из чашки, а перед ней сидит, дожидаясь кормежки, бело-рыжая собака и ходит бесхвостая кошка.

Плывет лодка, в корме стоит босая девочка лет пятнадцати в фиолетовых штанах и белой кофте, ловко орудует рулевым веслом. В носу лодки гребет малым веслом ее сестра, что ли, козявка лет десяти. В середине сидит мама с пучком черных волос на макушке — визгливо кричит, видимо предлагая какой-то товар людям на баржах. С одной из барж ей помахали. Девочки мигом подгребают, мама из бачка у своих ног вынимает сачком две серебристые рыбины и передает на баржу. Оттуда ей протягивают деньги. Девочки гонят лодку дальше — так они, наверное, обходят рейд, пока не продадут всю рыбу.

Гонконгские докеры так и живут семьями на своих баржах. Здесь рождаются, подрастают, выгружают грузы, женятся, обзаводятся детьми, умирают. Из поколения в поколение — жизнь на воде.

Улицы Гонконга — ущелья меж небоскребов — поражают пестротой. Огромные рекламные щиты с красными иероглифами, ярко раскрашенные двухэтажные (как в Лондоне) омнибусы, роскошные витрины магазинов. Куинс-роуд, Веллингтон-стрит — на каждом шагу закусочные, кофейни. Аквариум с рыбами странного вида, в любую ткни пальцем — тебе ее мигом почистят, приготовят. Уличные жаровни, на противнях шипит и пузырится какая-то еда.

Уставшие, потратившие свои немногие гонконгские доллары, уже без всякой цели бредем по Де Во-роуд в сторону, противоположную торговому центру. Здесь, на Нижней и на Верхней Альберт-роуд красиво. Никаких небоскребов и омнибусов, никакой толпы: здесь правительственные учреждения, особняки в садах, пальмы. В бамбуковой рощице толстый важный китаец прогуливает двух белых красноглазых псов. Летают попугаи с пышным головным убором. Спускаемся по крутой лестнице. Вечереет. Зажигают зазывные огни ночные клубы…

Не забыть бы нищую пожилую китаянку, лежащую с презрительной миной на желтом лице на ступенях какого-то билдинга, неподалеку от витрины с высокомерным «роллс-ройсом».

Давно утвердился в литературе тип боцмана: жесткое обветренное лицо, громоподобный голос, валкая походка, скверный характер (недаром на Морфлоте боцманов называют драконами). Что тут поделаешь: боцман — хозяин верхней палубы, с ее брашпилем, лебедками, кранами, ему приходится жестко требовать порядка на ней, и голос от этого вполне может приобрести металлические раскаты. Часто ему нужно перекричать вой ветра, рев шторма, лязг работающих механизмов.