Полвека любви

Вся жизнь — на виду, на улице. Моют в громыхающей лохани посуду. Торгуют акульими плавниками. Хочешь сок сахарного тростника? Пожалуйста! Курятину? Садись, сейчас ощиплем, зажарим. Не хочешь? Иди дальше…

В Сингапуре можно будет отправить письма, и вот я пишу большое письмо Лиде.

…Идем Малаккским проливом, — пишу я, — где-то слева п.о. Малакка, где-то справа Суматра, но берега не видно. Вот куда я забрался….

Как же я по тебе соскучился, родная моя! С нашим уговором — мысленно встречаться в 5 ч. — ничего не получается с тех пор, как мы каждые двое суток стали переводить часы вперед, пересекая часовые пояса. Вот сейчас у нас как раз около 5 вечера, а у вас в Москве — 12 час. дня. Но я о тебе думаю очень часто. Мы совершенно разучились жить врозь, и мне постоянно тебя не хватает. Вижу в океане кита, пускающего фонтан, и думаю: жаль, что малыш не видит. А вот стайка летучих рыбок вылетела из-под форштевня… А вот расходимся с огромным японским супертанкером…. Как бы мне хотелось все это тебе показать!..

«Соловьев» идет малым ходом. На траверзе белого маяка Раффлс, стоящего на островке среди прекрасной купы пальм, поворачиваем и входим в Главный пролив. И вскоре открывается во всем великолепии морской фасад Сингапура — длинный фронт белых небоскребов, перемежаемый зелеными холмами.

Столпотворение флота на сингапурских рейдах поражает новичка. Тут стоят на якорях сотни судов. Отдает и «Соловьев» левый якорь. Всплыло желтое пятно потревоженного ила, растекаясь по светло-зеленой воде. Ваня-Федя поднимает на носовом флагштоке черный шар — знак того, что судно положило якорь.

Сингапур всего градуса на полтора «не дотянул» до экватора, и жара здесь вполне экваториальная. Вечер не приносит свежести, он, как баня, наполнен духотой и влагой. По рейду разливается безбрежное море огней.

Вечером здешний лоцман-китаец проводит «Соловьева» к причалу. И вскоре начинается разгрузка тысячи тонн хлопка-сырца. А наутро соловьевцы, волею помполита разбитые на тройки, отправляются в город Сингапур.

Ох и шагает судовой доктор Федулеев! Мы с мотористом Ваней Данником еле за ним поспеваем. Врываемся в один из билдингов неподалеку от морского вокзала Клиффорд-Пьер, бежим вдоль зеркальных витрин, и вдруг — крупными русскими буквами над входом в магазин: «Одесса». Тут полно покупателей с советских судов. Продавщицы-китаянки смешно коверкают русские слова. На их кукольных лицах улыбки.

Динамичный, предприимчивый Сингапур быстро распознал, какие товары нужны советским морякам и каков предел их покупательных возможностей. Вот и возникли тут магазины «Одесса», «Новороссийск», «Москва», «Находка», «Ленинград».

Кажется, наш двухметровый доктор намерен обойти все. Мчусь по торговой Хай-стрит. В какой-то миг гляжу на себя, взмыленного, как бы со стороны, и мне становится смешно: куда я бегу? Ведь это тот самый, «бананово-лимонный» город из песни, из сказки — остановись, оглядись. Нет, нельзя отставать… Бегу под теплым дождиком мимо небоскребов банков, страховых и судоходных компаний, мимо зазывальщиков-менял («Чейндж!» — вопят они, норовя ухватить тебя «за фалды»). Никакой он не «бананово-лимонный». Деловой современный город без предрассудков, открытый порт, порто-франко…

Вдруг расступаются зеркальные витрины билдингов — мы выбегаем на площадь с пышными магнолиями, с белым классическим особняком — это театр «Виктория».

А вот еще площадь викторианского стиля, тут на высоком постаменте стоит памятник тонконогому джентльмену с сухим энергичным лицом. Это Томас Стемфорд Раффлс, в XIX веке немало потрудившийся в этих местах над укреплением британского могущества. Он первым понял и указал короне на исключительно благоприятное положение Сингапура на океанском перекрестке, между Индией и Китаем…

А дождь вдруг припустил — мы попадаем в плотную стену тропического ливня. Мгновенно промокли с головы до ног. Ну, теперь спешить некуда.

Ливень на полсуток задержал разгрузку: хлопок нельзя выгружать под дождем (влага для хлопка — табу). Появилась возможность еще раз уволиться в город, и на этот раз я разглядел Сингапур получше, чем вчера. Деньги вчера были потрачены, и поэтому доктор не бежит ни в «Одессу», ни в «Находку» — сегодня принято мое предложение съездить в Тайгер-парк.

Это одна из главных достопримечательностей Сингапура. Не знаю, почему сей удивительный парк назван Тигриным, скорее это городок восковых раскрашенных фигур. Среди деревьев и ярких цветников — сцены из китайской (а может, и индийской, и малайской) истории. Прежде всего, конечно, военные. Из войн главным образом и состоит, так сказать, вещество истории. Но есть и сцены будничной жизни. Четыре китайца играют в карты. Две девицы охмуряют мужчину. Купальщицы в водоеме, тут же плавают и черепахи. Много фигур каких-то фантастических животных. А вот пошли сцены жестоких казней: людей распиливают поперек, распиливают вдоль, сажают на кол, раздавливают машиной с острыми зубьями… и в каждой сцене сидит на троне властитель — наблюдает, получает удовольствие… И на все это разнообразие жизни и смерти отстраненно взирает огромная статуя Конфуция…

«Соловьев» в Сингапуре принял бункер, иначе говоря — купили 300 тонн тяжелого топлива и 200 дизельного. И еще купили пропиленовые канаты, они лучше наших стальных — не лопаются под нагрузкой, а тянутся.

В Сингапуре можно купить все, что угодно, были бы деньги. Наши моряки стремятся «отовариться» именно в этом порту — тут дешевле. Порто-франко!

Полной противоположностью ему был следующий порт разгрузки «Соловьева» — Дананг. Обогнув гористый зелено-ржавый полуостров Тьен-Ша, втягиваемся в бухту, в глубине которой стоит этот южновьетнамский порт, и отдаем якорь. В середине бухты, довольно пустынной, торчат мачты затонувшего судна. Уже два года, как закончилась тридцатилетняя вьетнамская война. Но похоже, что мирная жизнь здесь все еще не наступила. К нам на борт поднимаются пограничники — несколько мальчиков с виду, с неподвижными лицами, в картузиках и хаки, с автоматами. Деловито опечатали радиорубку, потребовали собрать у команды все фотоаппараты и магнитофоны — и тоже опечатали. Как будто мы пришли не из дружественной страны, а из неприятельской, с намерением выведать все, какие есть, секреты.

Власти — вьетнамцы в гражданском — прибыли через день. На вопросы капитана, когда нас поставят к причалу, ответили уклончиво. Дескать, оба причала заняты, надо три-четыре дня постоять на рейде. Но — не на таковских наткнулись вьетнамские портовики. Восток — дело тонкое, вот и пошли в ход тонкая дипломатия, вино в салоне капитана и красноречие первого помощника: мол, мы же с вами друзья, у нас общие интересы и мы не в первый раз возим грузы для вашей героической страны. И вот результат: утром следующего дня прибыл лоцман и «Соловьев» был поставлен к причалу.

Началась разгрузка — но совершенно не похожая на ту, что я наблюдал в Пенанге и Сингапуре.

Я вызвался стоять вахтенным у трапа (и боцман Таран тепло меня благодарил за то, что высвободил от этой вахты матроса, нужного ему для покрасочных работ). И вижу: бредет по причалу к трапу толпа грузчиков — все нищенски одетые, тощие, в конических шляпах. Поднимается на борт мальчик-сержант в хаки с пистолетом на ремне. Течет наверх по трапу вереница грузчиков, каждый или каждая (среди них и женщины) отдает сержанту квадратик документа, запаянный в пластик, и направляется в трюм. Из двух трюмов идет выгрузка, и в обоих полно грузчиков. Впятером-вшестером наваливаются на каждую кипу хлопка, медленно перекантовывают ее под гак крана. Краны подают кипы на две баржи у правого борта, там тоже полно грузчиков — принимают кипы вручную, наваливаются всем скопом, ворочают. И вот странность: нагруженные баржи буксируют к стенке причала, там автокран перегружает хлопок в кузовы грузовых машин. Не проще ли, думаю удивленно, выгружать не на баржи, а прямо на причал, на грузовики? Зачем чесать левое ухо правой рукой? Приходит в голову объяснение: надо дать работу как можно большему количеству людей. Пусть выгружают-перегружают этим нелепым образом, лишь бы занять их…

Приносят жестяной бак с чаем и кружку с длинной ручкой. Пьют по очереди и снова спускаются в трюм. По окончании работы получают у сержанта свои карточки-пропуска и стекают по трапу, медленно бредут восвояси. Ни разговоров, ни смеха, ни улыбок. Понурая молчаливая толпа, одетая в лохмотья.

И так — несколько дней. В толпе грузчиков я уже узнаю некоторых: вот однорукий с расплющенным носом, вот высохшая женщина с кроваво-красным ртом (от жвачки? от бетеля?), вот пожилой, сутулый, в мятой соломенной шляпе… Кто они? Откуда столько нищих горожан? Поговорить с ними невозможно, и не только из-за незнания языка: не станут отвечать на вопросы, отведут глаза и молча пройдут. Да и нам запрещено общаться с местным населением. Увольнений в город тут нет. Можно только организованно совершить групповой выезд в интерклуб.