Полвека любви
Шрифт:
Итак, весь хлопок выгружен, трюмы «Соловьева» пусты. Но доставить груз без потерь и происшествий — лишь половина дела. Другая половина — не менее трудная — принять груз, и желательно — побыстрей. При посредстве местного морского агента капитан Береснев связывается с советским торгпредством в Токио, с представителями наших внешнеторговых организаций. Идет и оживленный радиообмен с Одессой. И вот результат: найден в нескольких портах груз, готовый к отправке.
«Соловьев» входит во Внутреннее Японское море — пространство между островами Хонсю, Сикоку и Кюсю. В порту Мидзусима у причала сталелитейного завода принимаем 4 тысячи тонн стального уголка. Пакеты, каждый в две тонны, ложатся на дно пяти трюмов: груз размещается равномерно, чтобы не нарушить остойчивости судна. Затем
Всю ночь гудят крановые моторы, раздаются свистки стивидоров. Ровно через сутки погрузка закончена. «Соловьев» кладет якорь на рейде Фукуямы. Здесь заночуем, а утром снимемся на порт Модзи.
Закатное солнце прокладывает золотую дорожку к соседнему зеленому островку. На резных крыльях парит над заливом морской орел. Вот он резко снизился, будто упал, выхватил что-то из воды, но сразу выпустил: несъедобно. Можно понять орлана — если и уцелела в этих водах какая-то живучая рыбешка, то уж наверняка от нее разит химией.
Идем Внутренним морем на запад. До сих пор я видел, так сказать, рукотворный пейзаж, мощь японской индустрии. Но вот отступили заводские корпуса, открыв взгляду прихотливо изрезанные берега. Теперь я понимаю, откуда в старой японской живописи невысокие зеленые горы, низенькие раскоряченные сосны и светлая вода, откуда вот эта акварельная прозрачность, размытость красок.
Может быть, ни в одной стране индустрия не потеснила так сильно природу, как в Японии, — об этом бесспорно свидетельствует ее морской фасад. На карте не раз я видел заштрихованные прямоугольники, обозначающие места засыпки. В порту Кобе — огромного города, зажатого между морем и горным хребтом Рокко, есть насыпной остров, на котором раскинулся один из крупнейших в мире контейнерных терминалов. Грунт для этого острова добыли, срезав верхушку одной из гор хребта. Кобе наступает на море. Не предвещают ли прямоугольные очертания его береговой линии будущую геометрию Японских островов? И не превратятся ли в будущем прибрежные города, сливаясь друг с другом, в некий гигантский мегаполис, опоясывающий острова по всему периметру?
Но пока этого нет, доступна взгляду тихая акварель тех японских берегов, которых еще не коснулась урбанизация, индустриализация…
На подходе к проливу Каммон останавливаемся. К борту подходит катер, он забирает лоцмана, проведшего нас по Внутреннему Японскому морю, а по трапу поднимается другой, который поведет «Соловьева» в порт Модзи. Пожилой лоцман входит на мостик со словами:
— Здрасити. Марый вперйод.
Впервые вижу японского лоцмана в кепке: обычно все в шляпах. Но на руках, разумеется, белые перчатки — тут послаблений не бывает.
Втягиваемся в пролив, проходим под высоким мостом, который в самом узком месте соединяет острова Хонсю и Кюсю. Справа открывается город Симоносеки, а слева — Модзи, или, иначе, Китакюсю. Тут два братца-буксира втискивают «Соловьева» к причалу между голландским и либерийским сухогрузами.
Вдоль длинного-длинного порта протянулась железная дорога, по которой громыхает товарняк. Выше — заводские корпуса, скопления домиков с синими черепичными крышами. Еще выше, на зеленой горе, — золотистый колокол буддийской пагоды с воткнутой в небо стрелой.
А на причале — по случаю воскресенья, что ли? — полно народу. Гуляют парочки. Приезжают на машинах целыми семьями, с удочками, с магнитофонами. Во всех промежутках между ошвартованными судами закидывают спиннинги. Вот и у кормы «Соловьева» пристроился на складном стульчике пожилой японец — придерживая под мышкой удилище, попивает пиво из банки. Рядом стоит ведерко, в котором плавает что-то белесое.
— Что у него за рыба? — спрашиваю матроса Толю Шаверина, вахтенного у трапа.
— Каракатица, — отвечает он. — Тут в проливе сильное течение,
вот их и несет, они плохо плавают. Самое место для ловли.— Ты их ел когда-нибудь?
— Стану я всякую гадость кушать, — кривит Толя рот под молодыми усами. — Японцы — те всё едят.
Рыболов возле кормы «Соловьева» выдергивает из воды леску с крупным беловатым моллюском на крючке, и в тот же миг моллюск выбрасывает облачко чернильной жидкости. Снятая с крючка, каракатица в ведре с водой беспомощно шевелит «перьями», украшающими голову. Только теперь замечаю: серый асфальт причала весь покрыт темными пятнами сепии — защитной жидкости каракатиц.
В Модзи погрузили оборудование аммониевого завода — огромные ящики с трафаретами Техмашимпорта. Заводское оборудование — хороший груз, выгодный фрахт. Закончив погрузку, снялись на Кобе, там принимаем остальную часть техники того же завода — решетчатые конструкции, трехтонные ящики, катушки с кабелем. А кроме того — как бы для разнообразия, — 29 тонн зонтиков и прочей галантереи.
Кобе — порт огромный, сюда ежедневно приходит до трехсот судов. Вроде бы я уже привык к столпотворениям кораблей — и все же каждый раз поражаюсь. Судам словно наскучивает океанское одиночество, и они стремятся сойтись вместе на рейдах и у причалов крупных портов. Чудится, что, сойдясь, они ведут неслышный для постороннего уха разговор: жалуются на жару в тропиках, на обрастание, мешающее ходить, на ржавчину, разъедающую кожу. Они спрашивают друг друга: давно ли плаваешь, как у тебя с ремонтом, водой и топливом, не подводит ли вестибулярка, то бишь метацентрическая высота? И конечно, говорят о грузах: что привез, что принимаешь, — ну, брат, тебе можно позавидовать, возишь оборудование, а я вот прошлый раз вез жмых из Индии — замучился, все трюма провоняли…
14 мая мы уходим в Иокогаму. В море пора «Соловьеву», уже почти по ватерлинию осевшему под тяжестью груза: в его трюмах около 10 тысяч тонн.
Прощай, Внутреннее Японское море! Проливом Томагасима выходим в океан, и тут, будто с цепи сорвался, обрушивается на судно штормовой ветер с дождем. Я в своей каюте писал письмо Лиде, а качка все усиливалась. Около полуночи, пройдя коридор, я выглянул из двери надстройки. О-о, какая грозная черная ночь, наполненная свистящим ветром. Ходят волны-горы…
Из моего письма Лиде:
…Сейчас мы идем в наш шестой японский порт — Иокогаму, это рядом с Токио, а из Токио есть почта через посольство. И вот я тебе пишу, а неровность моего почерка — следствие качки. Тихий океан до сих пор вполне оправдывал свое название, а сегодня, видно, решил немного размяться.
…Идем в последний порт в Японии — Иокогаму. Надеюсь, что оттуда удастся съездить в Токио. 21-го планируется окончание погрузки и начало обратного пути. От Японии до Одессы 23 ходовых дня, но будет еще Сингапур для бункеровки, т. е. приемки топлива. И возможен заход в Малайзию. Дело в том, что после Японии на судне еще останется небольшая свободная кубатура, и нас могут направить на догрузку в Малайзию (за каучуком). Это может на несколько дней удлинить рейс. Итак, по нашим прикидкам мы придем в Одессу 15–16 июня, а если будет еще Малайзия, то дней на пять позднее. Но я твердо усвоил, что на торгфлоте мощно действует закон неопределенности, так что могут быть и другие варианты…
…Малыш, я ужасно по тебе соскучился! Совершенно разучился переносить разлуку и не понимаю, как мы когда-то могли годами жить в разлуке. Здесь, на затяжных стоянках, иногда такая подкатывает тоска по дому…
Во Внутреннем Японском море (очень красивом, с живописными бесчисленными островками) есть плёсы с окончанием «Нада»: Идзуми-Нада, Суо-Нада, Иё-Нада. А мне — домой надо!.. Ну, я уже, кажется, начинаю скулить… Ладно, малыш, наберемся терпения…
Весенние циклоны проносились в японском небе, проливая дожди. В Токийском заливе, накрытом многослойной облачностью, надо глядеть в оба: очень интенсивное движение. Каждые сутки в этот залив входит и выходит из него около тысячи судов.