Полвека любви
Шрифт:
Слева по борту — сплошной индустриальный пейзаж. Без карты не поймешь, где кончается Йокосука и начинается Иокогама. (А она, в свою очередь, почти слилась с Кавасаки, а Кавасаки — с Токио. Льнут друг к другу города в японской тесноте…) Мокнут под дождем верфи «Мицубиси», нефтеперегонные заводы «Ниппон», автомобильные заводы «Ниссан». Краны, трубы, насыпные заводские причалы… Ткни пальцем — попадешь в причал… Вспоминается мольеровское: «Во Франции все берега пустые король пусть превратит в порты морские, огромный соберет тогда доход». Ну вот, в Японии, кажется, это именно так.
Проходим восточный волнолом и на обширном иокогамском рейде становимся на бочки.
А утром следующего дня Япония словно вспомнила,
К обоим бортам «Соловьева» швартуются баржи. И снова тяжелые ящики с заводским оборудованием отправляются в его ненасытное чрево.
Иокогама была последним портом погрузки.
Почти месяц, переходя из порта в порт, мы пробыли в Японии. Никогда мне теперь не забыть заводы, дымящие на побережьях, и будто оттиснутую со старинных гравюр красоту Внутреннего моря, и столпотворение судов у причалов Кобе. Не забыть грохот поездов по бесконечно длинному железнодорожному мосту в Кобе, под которым теснились десятки магазинчиков («Мостторг», как называли их соловьевцы, покупавшие тут мохер: 300 иен за 5 мотков — дешевка! И владелец лавки «Улыбка» по прозвищу Миша, тощий и сутулый, кланяется и просит приходить еще, а над ним висит плакат с русским текстом: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?»)
Была автобусная экскурсия в Токио, организованная Обществом японо-советской дружбы. Не забыть мне теперь Токийскую башню, которая на целых три метра выше Эйфелевой. Не забыть Гиндзу — роскошные витрины, поток автомобилей, вертикальные полотнища реклам с пестрыми иероглифами; глаза пытаются вобрать образ знаменитой улицы — нет, не успеваешь, пролетела, прошумела, и только ощущение чего-то очень яркого, сверкающего лаком машин, чего-то с развевающимися флагами…
Не забыть теперь Акихабару — гигантский рынок аудио- и видеотехники, царство электроники — тысячи экранов одновременно орут, перемигиваются, угрожают страшными акульими челюстями… И Слава Катасонов, бывавший здесь не раз, помогает мне выбрать подержанный, но вполне приличный car stereo — автомобильный магнитофон — всего за 6 тысяч иен, это рублей 12, дешево, и больше у меня нет ни иены, и становится легко и весело. (До этого я купил в Кобе за 5 тысяч иен гаммолон — лекарство для Лиды.)
Не забыть мне потрясающий вид на Токио с птичьего полета — со смотровой площадки 51 — го этажа небоскреба «Доби». Пышная зелень императорской резиденции, башни билдингов, отелей, нежно-розовые пятна цветущей сакуры, ленты эстакад, поезда, бегущие по монорельсу к аэропорту Ханэда, и не видно конца мегаполиса, даль тонет в солнечной дымке…
А в автобусе гремит и лязгает музыка, страстный голос рвется из стереодинамиков: «Believe me, believe me!» И вдруг осознаешь, что ты в столице одной из самых удивительных стран мира, и что-то легкое, летящее вливается в душу, как если бы ты опять молод и все у тебя впереди…
Believe me, поверь мне!
«Капитан Лев Соловьев» идет той же дорогой, только курс противоположный. Еще долго тянутся справа японские берега. Там полно огней, мигают маяки. Как-то даже не верится, что мы наконец покинули Японию. Даже грустно немного. И радостно оттого, что теперь с каждой милей мы приближаемся к дому.
Выходим из полосы циклонов. На бескрайнем синем поле Тихого океана все меньше пасется белых барашков. А Южно-Китайское море и вовсе уснуло. Какие сны витают над его гладкой, как стекло, поверхностью? Когда-то здесь плыл, возвращаясь из Китая, Марко Поло. «В Чинском море, — рассказывал он потом, — 7448 островов, и на многих люди живут… Острова эти далеко, истомишься плыть до
них…» Славный венецианец любил точность. Так и видишь его, бородатого, в бархатном камзоле, стоящим днем и ночью на палубе и пересчитывающим острова. (Недаром венецианцы прозвали своего знаменитого земляка «Мильоне» — наверное, за его страсть к преувеличениям.)Мы разговорились со вторым механиком Моцаком за чашкой кофе.
— Почти весь наш выпуск ОВИМУ
— Почему? — спрашиваю. — Всего десять лет прошло, как вас выпустили.
— Всего! А сколько можно плавать? Я в шестидесятом окончил школу и пошел кочегаром на «Зырянина». Старый пароход, морская романтика…
— На сколько же лет ее хватает?
— Романтики? Не знаю. Ненамного. Вот Миша Апреленко, таких мотористов, как он, поискать надо — не найдешь. Высший класс. Думаете, он из-за романтики плавает?
Нет, конечно, нет. Я с Мишей не раз говорил, знаю о ходе его жизни. Голодное детство на оккупированной Одесщине. Отец не вернулся с фронта, мать тяжело болела, четверо детей, мыкали горе, — к счастью, всегда хватало в украинской деревне сердобольных баб. Отслужил Миша Апреленко в армии, возвратился на судоремонтный завод, на котором до службы работал слесарем. И тут прихватила его болезнь. Что-то было неладно с кровью, угрожающе высоко подскочила РОЭ. Долго, долго не отпускала Мишу больничная койка, и дали ему вторую группу инвалидности. Жил он в заводском общежитии — долговязый замкнутый парень с печальным лицом. И вдруг — нагрянула любовь.
Приехали две молоденькие девушки из Винницкой области в Одессу на заработки и попали на судоремонтный, в доковый цех. Плакали, хотели уйти с трудной работы, но с годами обвыклись, стали заправскими малярами на покраске судов. В одну из них, Галину, влюбился Миша, и Галина полюбила его — они поженились. Жили молодые в общежитии, а спустя год, когда уже родился Виталик, дали Галине комнату в коммуналке.
Нет, не романтика позвала Мишу Апреленко в дальние плавания. Заработки и на Морфлоте невелики, но все же больше, чем на судоремонтном заводе. А у Миши теперь — маленькая, но семья. И он, наплевав на свою инвалидность, стал добиваться перевода на флот. Странное дело: болезнь отпустила Апреленко, словно и не было ее. Не хочется писать громкие слова, но все же, все же… Да, оно самое — чудо любви…
И началось его плавание. Ремонтировал судовые двигатели — теперь увидел их в работе, в море. В первых же рейсах выявилось, что у моториста Апреленко умелые руки, спокойный характер и толковая голова. («У Миши инженерное мышление», — сказал мне однажды «дед».) Плавал на танкерах, перешел на сухогрузный флот. В 1976 году приказом начальника Черноморского пароходства Апреленко был объявлен лучшим мотористом.
Уже тринадцать лет — с 1964 года — Апреленко стоит в пароходстве в очереди на квартиру. Это самый больной вопрос для него. Все способен одолеть Миша: долгую болезнь, штормы любые, неприятности с топливом в этом рейсе, — но как тесноту квартирную одолеть? Как выбраться из одесской густонаселенной коммуналки, из 15-метровой комнаты, в которой живет он с женой и двумя сыновьями, — из вечной тесноты?
Томятся в квартирных очередях и многие другие соловьевцы. Десятый год ждет своей очереди моторист 1-го класса Валерий Бойко, он же председатель судового комитета. Девять лет стоит в очереди на жилкооператив электрик Гуцалюк, шесть лет — старший электрик Ткаченко.
Годы бегут, а очередь еле движется. Не дело это, не по-человечески это, товарищи начальники. Для кадровых моряков надо больше строить квартир. Не жалеть для них средств — они ведь своим трудом приносят стране большой доход…