Поля крови. Религия и история насилия
Шрифт:
Раввины объясняли, что религиозная деятельность должна не возбуждать насилие, а утишать его. Они игнорировали или перетолковывали воинственные отрывки Ветхого Завета. А свой экзегетический метод они назвали мидраш: это слово происходит от глагола дар'aш (исследовать, искать). Получалось, что смысл Библии не самоочевиден, а обретается путем внимательного изучения. И поскольку это слово Божие, его нельзя ограничить одной-единственной интерпретацией. Более того, в разных ситуациях священный текст может трактоваться по-разному {684} . Раввины дерзали спорить с Богом и даже менять слова Писания, чтобы текст имел более гуманный смысл {685} . Да, Библия неоднократно говорит о Боге как о Воине, однако подражать следует лишь его состраданию {686} . Отныне подлинным героем стал не герой, а миролюбивый человек. Раввины говорили: «Самый сильный – тот, кто обращает врага своего в друга» {687} . Силен не тот, кто доказывает свою доблесть на поле боя, а кто покоряет свои страсти {688} . И когда пророк Исаия хвалит солдата, отбрасывающего врага к воротам, то на самом деле он имеет в виду, что так нужно отбросить преграждающих путь Торе {689} . В Иисусе Навине и Давиде раввины увидели благочестивых книжников и даже пытались доказать, что Давида вовсе не интересовали войны {690} . Когда египетское войско потонуло в Чермном море, некоторые ангелы хотели воспеть Яхве хвалу, но Яхве упрекнул их:
684
Wilfred Cantwell Smith, What is Scripture? A Comparative Approach (London, 1993), p. 290; Gerald L. Bruns, ‘Midrash and Allegory: The Beginnings of Scriptural Interpretation’, in Robert Alter and Frank Kermode, eds, A Literary Guide to the Bible (London, 1987), pp. 629–30; Nahum S. Glatzer, ‘The Concept of Peace in Classical Judaism’, Essays on Jewish Thought (University, Ala., 1978), pp. 37–38; Eisen, Peace and Violence, p. 90
685
Michael Fishbane, Garments of Torah: Essays in Biblical Hermeneutics (Bloomington and Indianapolis, 1989), pp. 22–32
686
ВТ Шаббат, 63а; ВТ Санхедрин, 82а; ВТ Шаббат, 133б; см.: Eisen, Peace and Violence, pp. 88–89; Reuven Kimelman, ‘Non-violence in the Talmud’, Judaism, 17 (1968)
687
Авот де рабби Натан, A. 23 in Eisen, Peace and Violence, p. 88
688
Мишна (М), Авот, 4:1; см.: Montefiore and Loewe, Rabbinic Anthology
689
Eisen, Peace and Violence, p. 89
690
ВТ Берахот, 4а; Мегилла, 3а; см.: Montefiore and Loewe, Rabbinic Anthology
691
ВТ Мегилла, 10б; см.: Montefiore and Loewe, Rabbinic Anthology. Ср. Исх. 14
Конечно, раввины не отрицали, что Библия упоминает священные войны. И даже считали, что воевать с ханаанеями израильтяне были обязаны. Однако вавилонские раввины постановили: поскольку этих народов уже нет, война не вменяется в обязанность {692} . Впрочем, палестинские раввины, чье положение в римской Палестине было опаснее, говорили, что иногда иудеи должны и сражаться – но только в целях самозащиты {693} . Войны Давида были «произвольными», но раввины отмечали, что даже цари не могут просто так открыть военные действия, а должны спрашивать разрешения у синедриона, руководящего иудейского органа. А как быть, если ни монархии, ни синедриона больше нет? Значит, теперь произвольные войны недопустимы.
692
М Сота, 8:7; М. Йадайим, 4:4; Тосефта, Киддушим, 5: 4; см.: Firestone, Holy War, p. 74.
693
ИТ Сота, 8.1 in Montefiore and Loewe, Rabbinic Anthology
В Песне Песней есть такой стих:
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно.
Согласно раввинистическому толкованию, здесь содержится намек на недопустимость массовых бунтов, способных повлечь за собой возмездие со стороны язычников {694} . Нельзя провоцировать народ («будить возлюбленную»), массово переселяться в Землю Израилеву, а также восставать против языческого владычества до явного знака свыше («доколе ей угодно»). И если израильтяне будут вести себя тихо, Бог не попустит гонения. А в случае непослушания израильтяне, подобно «полевым ланям», станут объектом языческой охоты {695} . Это глубокомысленное толкование более тысячи лет обуздывало иудейские политические акции {696} .
694
Песн. 2:7; 3:5; 8:4; ВТ Кетубот 110б-11а; Шир га-Ширим Рабба, 2:7; см.: ibid.
695
Firestone, Holy War, pp. 74–75
696
Aviezer Ravitsky, Messianism, Zionism and Jewish Religious Radicalism, trans. Michael Swirsky and Jonathan Chapman (Chicago, 1997), pp. 211–34
К середине III в. Римскую империю постиг кризис. Новая Сасанидская династия в Персии завоевала римские земли в Киликии, Сирии и Каппадокии; племена готов из бассейна Дуная постоянно тревожили границы, а германские вооруженные отряды наносили ощутимый урон римским гарнизонам в долине Рейна. За каких-то 16 лет (268–284 гг.) восемь императоров были убиты собственными войсками. Экономика лежала в руинах, и местные аристократы боролись за власть в городах {697} . В итоге Рим спасла военная революция, осуществленная профессионалами из приграничных областей и преобразившая римскую армию {698} . Аристократам пришлось потесниться, армия удвоилась, а легионы разделили на мелкие и более гибкие отряды. Мобильная кавалерия поддерживала гарнизоны на границах, и впервые с римских граждан стали взымать налог на армию. К концу III в. варвары были оттеснены с Балкан и из северной Италии, а наступление персов сдержано, и Рим вернул утраченные земли. Новые римские императоры происходили уже не из патрициев: Диоклетиан (284–305 гг.) был сыном вольноотпущенника из Далмации; Галерий (284–305 гг.) начинал как пастух недалеко от Карпат, а Констанций Хлор (305–306 гг.) – как скромный землевладелец из Придунайского региона. Они централизовали империю, взяли под прямой контроль налоги, не отдав их в руки местной знати, а главное, Диоклетиан разделял власть еще с тремя императорами, введя тетрархию (четырехвластие): Максимиан и Констанций Хлор правили западными провинциями, а Диоклетиан – востоком совместно с Галерием {699} .
697
Peter Brown, The World of Late Antiquity, AD 150–750 (London, 1989), pp. 20–24; Brown, The Rise of Western Christendom: Triumph and Diversity, AD 200–1000 (Oxford and Malden, Mass., 1996), pp. 18–19
698
Brown, World of Late Antiquity, pp. 24–27
699
Peter Brown, The Making of Late Antiquity (Cambridge, Mass., and London, 1978), p. 48; Rise of Western Christendom, pp. 19–20.
Кризис III в. обратил на христианство внимание имперских властей. Христиане никогда не пользовались популярностью: из-за отказа участвовать в официальном культе они казались подозрительными, а во времена социальных волнений легко становились козлами отпущения. Согласно Тациту, Нерон возложил на христиан вину за большой пожар в Риме и многих казнил (быть может, эти мученики и изображены подле престола Божия в Книге Откровения) {700} . Североафриканский теолог Тертуллиан (160–220 гг.) жаловался: «Если Тибр вошел в стены, если Нил не разлился по полям, если небо не дало дождя, если произошло землетрясение, если случился голод или эпидемия; то тотчас кричат: христиан ко льву» {701} . Однако аграрные правящие классы обычно не вмешивались
в религиозную жизнь подданных, и в империи не существовало стандартной политики гонений. В 112 г., когда Плиний, правитель Вифинии, спрашивал императора Траяна о том, как обращаться с христианами, тот ответил, что официальной процедуры нет. Мол, христиан не следует специально выслеживать, но, если они почему-либо предстанут перед судом и откажутся принести жертву римским богам, их следует казнить за неповиновение имперской власти. Христиане, погибшие подобным образом, чтились в общинах, а за богослужением читались Деяния мучеников с ярким описанием их смертей.700
Откр. 3:21; Тацит, Анналы, XV 44. Однако Тацит писал через несколько десятилетий после данного события, и едва ли христиане к тому моменту понимались как отдельная группа. Ср.: Candida R. Moss, The Myth of Persecution: How Early Christians Invented a Story of Martyrdom (New York, 2013), pp. 138–39
701
Тертуллиан, Апология, 20; см.: Moss, Myth of Persecution, p. 128. [Перевод Н. Щеглова. Цит. по: Творения Тертуллиана. Часть 1. Апологетические сочинения Тертуллиана. – Киев: Типография Акционерного Общества «Петр Барский», 1910. – Прим. пер.]
Несмотря ни на что, к III в. христианство стало силой, с которой нельзя было не считаться. До сих пор не вполне понятно, почему так случилось {702} . По одной версии, возникновение в империи других религиозных движений сделало христианство менее странным на вид. Отныне люди искали божественное не в священном месте, а в человеке, который был «другом Божиим», и по всей империи распространились тайные общества, чем-то похожие на Церковь. Как и христианство, многие из них зародились в восточных провинциях, требовали особой инициации, предлагали новое откровение и заповедали изменение жизни {703} . К христианству также влекло купцов и ремесленников, которые, как Павел, покинули родные города и воспользовались Pax Romana, чтобы уехать и поселиться в иных местах; многие утратили связь со своими корнями и были открыты новым веяниям. Благодаря эгалитарной этике христианство прижилось в среде низших классов и рабов. Женщинам также оно нравилось, ибо христианские писания учили мужей уважительно обходиться с женами. Подобно стоицизму и эпикурейству, христианство обещало внутреннее спокойствие, но этому образу жизни могли следовать не только аристократы, но и люди бедные и неграмотные. Церковь начала привлекать и очень умных людей вроде александрийского платоника Оригена (185–254 гг.), чья интерпретация христианства могла заинтересовать образованную публику. В результате Церковь превратилась в заметную организацию. Она еще не стала «легальной религией» (religio licita) и не могла обладать собственностью, но отказалась от некоторых странных учений и, подобно самой империи, имела единое правило веры, была многорасовой, межнациональной и управлялась толковыми чиновниками {704} .
702
W. H. C. Frend, Martyrdom and Persecution in the Early Church: A Study of the Conflict from the Maccabees to Donatus (Oxford, 1965), p. 331
703
Jonathan Z. Smith, ‘The Temple and the Magician’, in Map is Not Territory: Studies in the History of Religions (Chicago and London, 1978), p. 187; Peter Brown, ‘The Rise of the Holy Man in Late Antiquity’, Journal of Roman Studies LXI (1971)
704
Rives, Religion in the Roman Empire, pp. 207–08
Одна из несомненных причин популярности Церкви состояла в ее благотворительной деятельности. К 250 г. церковь Рима ежедневно кормила 1500 нищих и вдов, а во время эпидемии или волнений ее клирики зачастую были единственной группой, способной организовать поставки еды и похоронить покойников. В то время, когда императоры были погружены в заботу о границах и, казалось, забыли о городах, Церковь упрочила свое присутствие в городской среде {705} . Однако в условиях социальных неурядиц Церковь начинала восприниматься властями как угроза. Христиан стали чаще арестовывать и казнить.
705
Ibid., pp. 68, 82
Скажем несколько слов об идеале мученичества. В наше время он опасно и извращенно связывается с насилием и экстремизмом, однако христианские мученики были жертвами имперских гонений и никого не убивали. Память о преследованиях будет очень значимой для Церкви и во многом сформирует христианское мировоззрение. Однако до кризиса III в. официальных крупномасштабных гонений не было: лишь спорадические местные вспышки враждебности. И даже в III в. по-настоящему активные гонения на христиан продолжались всего десять лет {706} . В аграрной империи правящая аристократия спокойно относилась к тому, что у подданных иная вера. Однако со времен Августа почитание римских богов считалось важным для благополучия империи. Полагали, что Pax Romana опирается на Pax deorum («мир, посланный богами»): в ответ на регулярные жертвоприношения боги обеспечивают безопасность и процветание державы.
706
Moss, Myth of Persecution, pp. 127–62; G. E. M. De Ste Croix, ‘Why Were the Early Christians Persecuted? ’, in Michael Whitby and Joseph Street, eds, Martyrdom and Orthodoxy (Oxford, 2006)
И когда над северными границами империи нависла угроза со стороны варварских племен (250 г.), император Деций велел всем своим подданным – под страхом смертной казни – принести жертву его Гению, чтобы снискать благоволение свыше. Этот указ не был направлен против христиан. Более того, осуществить его было сложно, и едва ли власти старались найти и наказать каждого, кто не появился на официальном жертвоприношении {707} . Когда на следующий год Деция убили в бою, эдикт отменили. Однако в 258 г. Валериан стал первым императором, который начал гонения непосредственно на Церковь. Он приказал казнить клириков и конфисковать собственность высокопоставленных христиан. Но опять же казнили, видимо, немногих, а два года спустя Валериан попал в плен к персам и там умер. А его преемник Галлиен отменил эдикт, и христиане получили 40 лет мира.
707
James B. Rives, ‘The Decree of Decius and the Religion of Empire’, Journal of Roman Studies, 89 (1999); Robin Lane Fox, Pagans and Christians (New York, 1987), pp. 455–56
Понятно, что Валериана беспокоила организационная сила Церкви, а не ее верования и ритуалы. Церковь была новым феноменом. Христиане воспользовались отличной системой имперских коммуникаций, чтобы создать институт с таким единством структуры, какого даже и не пыталась добиться ни одна из вышеупомянутых традиций. Каждой церковью руководил епископ (блюститель). Считалось, что его власть восходит путем преемства к апостолам Иисуса. Епископу помогали пресвитеры и дьяконы. Сеть таких общин, почти идентичных, стала чуть ли не империей внутри империи. Епископ Ириней Лионский (ок. 130–200 гг.), желавший создать ортодоксию, исключающую агрессивных сектантов, говорил, что у Церкви есть единое правило веры, ибо епископы унаследовали свое учение непосредственно от апостолов. Это не только новая идея, но и чистейшая фантазия. Из посланий Павла видно, что его отношения с учениками Иисуса нельзя назвать идеальными, а его учение было несколько иным, чем у Иисуса. У каждого из синоптиков есть своя специфика, а Иоаннов корпус отличается от любого из них; кроме того, имели хождение и другие Евангелия. Когда христиане, в конце концов, сформировали библейский канон (между IV и VI в.), под одной «обложкой» оказались авторы с разными точками зрения.
К сожалению, в христианстве возникло слишком сильное стремление к интеллектуальному единству: такой идеал осуществить было невозможно, и он был чужд другим религиозным традициям. Скажем, раввины никогда не пытались создать единый центральный авторитет: ни один раввин и даже Бог не диктовал иудеям, каких теорий придерживаться {708} . Будда резко отвергал концепцию религиозного авторитета. Понятие о едином правиле веры и структурированной иерархии было незнакомо многообразным традициям Индии. Китайцы старались видеть плюсы во всех великих учителях, сколь угодно разных.
708
ВТ Бава Мециа, 59б; см.: Montefiore and Loewe, Rabbinic Anthology