Поля крови. Религия и история насилия

В конце IV в. беспорядки в городах стали обычным явлением. Варварские племена то и дело тревожили границы, в селах процветал разбой, и в города стекались беженцы {799} . Перенаселение, болезни, безработица и повышенные налоги создавали напряжение, которое часто приводило к насилию. А поскольку армия требовалась для защиты границ, у наместников не было возможности жестко подавить мятежи, и ответственность за контроль над толпой они возлагали на епископов {800} . Патриарх Антиохийский писал своему коллеге: «Такие епископы, как ты, обязаны пресекать и обуздывать всякие нерегулируемые движения толпы» {801} . Епископы Сирии часто использовали местных монахов в качестве организаторов бесплатных столовых, носильщиков, санитаров и могильщиков. Этих монахов любил народ, особенно городская беднота, которой нравилось, как монахи обличают богачей. Теперь монахи стали успокаивать беспорядки и по ходу дела обретали боевые навыки.

799

Patlagean, Pauvret'e 'economique, pp. 178–81; 301–40

800

Peter Garnsey, Famine and Food Shortage in the Graeco-Roman World (Cambridge, UK, 1988), pp. 257–68

801

E. W. Brooks, The Sixth Book of the Select Letter of Severus, Patriarch of Antioch (London, 1903), 1.9; Brown, Power and Persuasion, p. 148; Brown, World of Late Antiquity, p. 110

В отличие от египетских монахов, сирийские монахи не слишком старались обуздать гневливость. Их называли «пасущимися»: они не имели жилищ, а вольно бродили по горам, питаясь растениями {802} . Одним из самых известных «пасущихся» был Александр Константинопольский, покинувший регулярную монашескую общину, ибо не одобрял владение собственностью. Ему были близки постюлианские настроения («больше никогда!»), и после семи лет одинокого пребывания в пустыне он для начала спалил большой храм в языческом селе. По отношению к символам старой религии, которые оставались угрозой безопасности Церкви, Александр придерживался максимально жесткой линии. Однако мученического венца не стяжал: толпе, которая явилась его убить, он проповедовал столь красноречиво, что она моментально обратилась в христианство. Он основал орден акимитов («свободных от забот»): в отличие от Антония, эти монахи не зарабатывали себе на жизнь и не занимались производительным трудом, а жили на подаяние. И гнев отнюдь не обуздывали {803} . В 380-е гг. 400 акимитов сформировали молитвенный отряд и начали двадцатилетнее шествие вдоль персидской границы, круглосуточно воспевая хвалы в соответствии с Павловой заповедью «непрестанно молиться» {804} . Несчастные жители селений по обе стороны границы были затюканы кровожадными обличениями идолопоклонства и изнемогали от настырных требований милостыни (ведь и сами-то еле могли прокормиться). Приходя в очередной город, акимиты садились на площади и собирали вокруг себя толпу бедноты, которая стекалась послушать суровое осуждение богачей.

802

Созомен, Церковная история, 6.33.2; см.: NPNF, 2nd series, vol. 2

803

Gaddis, There is No Crime, pp. 242–50

804

Caner, Wandering, Begging Monks, pp. 125–49. Ср. 1 Фес. 5:17

Однако те, кому монахи не досаждали, проникались уважением к столь бескомпромиссной проповеди христианских ценностей. Яростная нетерпимость Александра к язычеству доказывала его безусловную убежденность: христианство – единственная истинная религия. После Юлиана Отступника христиане все чаще изображали себя в виде гонимого сообщества. Они собирались у гробниц местных мучеников, жадно впитывали сказания об их страданиях и благочестиво хранили память об ужасах Юлиановой поры, не давая стихнуть скорби и обиде. Учтивая терпимость образованных епископов многим была чужда {805} . Языческие святилища, уцелевшие со времен краткого возрождения древней веры, воспринимались как постоянная угроза. Императоры же подливали масла в огонь: пользуясь популярностью монахов, они натравливали их на последние оплоты язычества. Они насаждали Pax Christiana так же жестко, как некогда Pax Romana.

805

Gaddis, There is No Crime, pp. 94–97

Феодосий I (346–395 гг.) происходил из Испании и принял христианство не сразу. Талантливый военный, он усмирил дунайские земли и приехал в Константинополь (380 г.) насаждать свою (весьма агрессивную) форму христианства. Именно он созвал Константинопольский собор, который сделал никейскую ортодоксию официальной религией империи (381 г.). Он покровительствовал римской аристократии, когда ему было удобно, но сочувствовал людям попроще и опору своей власти искал в рядовых горожанах – через их любимых монахов. Разрушение языческих храмов казалось ему стоящим делом; его жена Элия Флацилла уже отличилась в Риме, возглавив толпу знатных женщин, громивших языческие святилища. В 388 г. Феодосий дал монахам добро, и они обрушились на сельские храмы Сирии подобно чуме, а при попустительстве местного епископа сожгли и синагогу в Каллинике на Евфрате. Языческий оратор Либаний просил императора наказать «людей, что носят черные одежды», сущих разбойников, описывая учиненный ими в храмах разгром: они нападали, «вооружившись бревнами, камнями, ломами, иные, за неимением орудий, готовые действовать голыми руками и ногами». Языческим жрецам ничего не оставалось, как «молчать или умирать» {806} . Монахи стали авангардом насильственной христианизации. Лишь заслышав издалека их пение, наместник Антиохии бросил свой двор и бежал {807} . На Минорке «пасущихся» не было, но в 418 г. главе тамошней иудейской общины приснилось, что его синагога лежит в развалинах, а место занято монахами, поющими псалмы. Несколькими неделями спустя синагогу и впрямь разрушили – правда, не монахи, а местные христианские фанатики.

806

Либаний, Речи, 30:809; см.: A. F. Norman, ed. and trans., Libanius: Select Orations, 2 vols. (Cambridge, Mass., 1969, 1977). [Перевод С. Шестакова. Цит. по: Речи Либания. Том 1. – Казань: Типография Казанского университета, 1914. – Прим. пер.]

807

Либаний, Речи, 45.36; ср. Gaddis, There is No Crime, p. 249

Некоторые епископы сопротивлялись вандализму, но непоследовательно. Поскольку римское право защищало иудейскую собственность, Феодосий велел епископу, поощрявшему сожжение синагоги в Каллинике, заплатить за ремонт. Однако Амвросий Медиоланский (339–397 гг.) убедил его отменить указ: дескать, восстановление синагоги так же оскорбительно для истинной веры, как и попытка Юлиана восстановить иудейский храм {808} . Христианизация империи все чаще означала разрушение культовых зданий других религий. В 391 г., когда Феодосий разрешил Феофилу, епископу Александрийскому, занять храм Диониса, епископ разграбил все храмы города и публично выставил награбленные трофеи {809} . В ответ александрийские язычники забаррикадировались в величественном храме Сераписа, захватив в заложники нескольких христиан, которым пришлось хлебнуть лиха, как во времена Диоклетиана:

808

Амвросий, Послания, 41; ср. Gaddis, There is No Crime, pp. 191–96

809

Ramsey MacMullen, Christianising the Roman Empire, AD 100–400 (New Haven and London, 1984), p. 99

…Язычники стали заставлять их приносить жертвы на алтаре. Тех, кто сопротивлялся, убивали с помощью невиданных и изощренных пыток: одних, прибивая к крестам, других, бросая с переломанными голенями в грот, который создала заботливая древность для кровавых жертвоприношений и прочих низостей, принятых в святилище {810} .

Заслышав пение монахов, языческий жрец понял, что конец неотвратим. На самом деле храм Сераписа был разрушен имперскими солдатами по приказу епископа, но символом христианского триумфа стали монахи, появившиеся позже с реликвиями Иоанна Крестителя и расположившиеся на руинах {811} . Рассказывали, что многие язычники были столь потрясены этими событиями, что немедленно обратились.

810

Руфин, Церковная история, 11.22; см.: Philip R. Amidon, trans., The Church History of Rufinus of Aquileia (Oxford, 1997). [Перевод В. Тюленева. Цит. по: В. Тюленев. Рождение латинской христианской историографии. С приложением перевода «Церковной истории» Руфина Аквилейского. – СПб.: Издательство Олега Абышко, 2005. – Прим. пер.]

811

Gaddis, There is No Crime, p. 250

Успех этих нападений убедил Феодосия, что идеологического согласия проще всего достичь, запретив жертвоприношения и закрыв все старые святилища и храмы. Лаконично выразил этот подход его сын и преемник Аркадий (395–408 гг.): «Когда храмы разрушаются и уничтожаются, исчезает и материальная основа для всякого суеверия» {812} . Он поощрял местных аристократов натравливать ревнителей на храмы в доказательство, что языческие боги неспособны защитить даже собственные жилища. Один современный историк замечает: «Когда людям затыкали рот, когда сжигали и разрушали здания, это было формой богословского убеждения. И когда урок был окончен, монахи и епископы, военачальники и императоры изгнали врага» {813} .

812

Ibid., pp. 99–100

813

MacMullen, Christianising the Roman Empire, p. 119

А самым авторитетным человеком, который благословлял христианское государственное насилие, был Аврелий Августин, епископ Гиппонский из Северной Африки. Он убедился, что воинственность приводит в Церковь новых приверженцев {814} . Через 25 лет после того, как западно-римский император Гонорий велел разрушать карфагенские храмы и капища (399 г.), Августин восклицал: «Кто не видит, насколько с того времени и доселе, то есть почти в продолжение 30 лет, возросло почитание имени Христа!» {815} Когда донатистские монахи рыскали по африканским селам (390-е гг.), уничтожая храмы и нападая на наделы знати, Августин поначалу запретил использовать против них силу, но потом заметил, что суровые имперские эдикты испугали донатистов и возвратили многих в Церковь. Неудивительно, что именно Августин впоследствии разработал концепцию «справедливой войны», основу всех последующих христианских рассуждений на данную тему {816} . А как же быть с евангельской заповедью подставить другую щеку? Августин полагал, что она не поощряет пассивность перед лицом нечестия {817} . Насилие делает злом не акт убийства как таковой, а вызвавшие его страсти – алчность, ненависть, амбиции {818} . Если насилие мотивировано милосердием, заботой о благе врага, оно законно: ведь колотит же учитель школьников для их вящей пользы {819} . Однако насилие должно быть санкционировано должным авторитетом {820} . Индивид, даже действуя из самозащиты, обязательно ощутит недолжное желание (libido) причинить нападающему боль, профессиональный же солдат всего лишь исполняет приказы и может действовать бесстрастно. Таким безличностным подходом Августин дал государству почти безграничные полномочия.

814

Августин, Послания, 93.5.17; см.: перевод в NPNF

815

Августин, О граде Божьем, 18.54; см.: MacMullen, Christianising the Roman Empire, p. 100. [Творения блаженного Августина, епископа Иппонийского. Части 3–5. Издание второе. – Киев: Типография Чолокова, 1905–1910. – Прим. пер.]

816

Peter Brown, ‘Religious Dissent in the Later Roman Empire: The Case of North Africa’, History, 46 (1961); Brown, ‘Religious Coercion in the Later Roman Empire: The Case of North Africa, ’ History, 48 (1963); Gaddis, There is No Crime, p. 133

817

Августин, Послания, 47:5; NPNF

818

Августин, Против Феста, 22.74; NPNF

819

Августин, Послания, 93.6

820

Августин, О свободе воли, 9.1.5; Augustine, On the Free Choice of the Will, trans. Thomas Williams (Indianapolis, 1993).

Августин умер во время осады Гиппона вандалами (430 г.). В последние годы его жизни одна западная провинция за другой рушились под ударами варварских племен, которые установили свои царства в Германии и Галлии. В 410 г. Аларих с готскими всадниками разграбил Рим. В ответ Феодосий II (408–450 гг.) выстроил вокруг Константинополя массивную оборонительную стену, но византийцы уже давно смотрели на восток и мечтали о восстановлении империи Кира, поэтому пережили потерю старого Рима без лишних сетований {821} . Однако в отсутствие имперского надзора Западная Европа превратилась в захолустье и утратила достижения цивилизации. Некоторое время даже казалось, что христианство в ней не выживет. Но западные епископы стали преемниками римских чиновников, поддерживая подобие порядка в некоторых областях, а папа (епископ Римский) унаследовал имперский авторитет. Папы рассылали миссионеров в новые варварские царства. Эти миссионеры обратили англосаксов в Британии и франков в старой провинции Галлия. В последующие столетия византийцы будут глядеть все с большим пренебрежением на этих «варварских» христиан. И уж конечно, не согласятся с тем, что именно папы, как преемники святого Петра, суть подлинные вожди христианского мира.

821

Brown, Rise of Western Christendom, pp. 7–8

В Византии споры о природе Христа вспыхнули с новой силой. Может показаться, что этот конфликт, всегда довольно жестокий, был вызван единственно ревностью о правильной догме. Епископы все еще пытались раскрыть свою концепцию человечества: человек не только уязвим и смертен, но и причастен святости и божественной жизни. Однако не меньше масла в огонь дебатов подливала внутренняя политика империи. Тон задавали «епископы-тираны», люди с мирскими амбициями и непомерным самолюбием, а императоры продолжали мутить воду. Феодосий II покровительствовал беззаконным монахам еще больше, чем его дед. Одним из его протеже был Несторий, патриарх Константинопольский, который признавал во Христе две природы – божественную и человеческую {822} . Если Никейский собор говорил о полной совместимости человеческого и божественного начала, Несторий полагал, что эти начала не могут сосуществовать. Его доводы были глубокими и продуманными. Если бы дискуссия продолжилась в мирном и доброжелательном ключе, взаимопонимания удалось бы достичь. Однако Кирилл, патриарх Александрии, желал срочно принять меры против нового богословского светила и обвинил его в откровенной ереси: дескать, когда Бог решил спасти нас, он не остановился на полдороги, как получается у Нестория, а усвоил наше человечество во всей его физической полноте. На Эфесском соборе (431 г.), который созвали для обсуждения данного вопроса, обе стороны обвиняли друг друга в «тирании». Несторий говорил, что Кирилл наслал на него целую орду «фанатичных монахов», так что пришлось выставить вокруг дома вооруженную охрану {823} . Но тогдашние историки были не в восторге от обеих сторон, считая Нестория смутьяном, а Кирилла – властолюбцем {824} . По мнению Палладия, серьезного вероучительного конфликта не было, а люди учиняли раскол лишь «ради страсти занять кафедру или первенствующую кафедру» {825} .

822

Gaddis, There is No Crime, pp. 283–89

823

Nestorius, Bazaar of Heracleides, trans. G. R. Driver and Leonard Hodgson (Oxford, 1925), pp. 199–200

824

Сократ, Церковная история, 7.32; NPNF

825

Палладий, Диалог о жизни Иоанна Златоуста, 20. 579

В 449 г. Евтихий, уважаемый монах из Константинополя, заявил, что Христос обладал лишь одной природой (мона физис), ибо его человечество было столь просветлено божественным началом, что в нашем смысле слова человеческой его природа не была. Своих оппонентов он обвинил – довольно безосновательно – в «несторианстве». Флавиан, его епископ, пытался замять конфликт, но Евтихий был любимцем императора и настаивал на официальном разбирательстве {826} . Все это вылилось в настоящую гражданскую войну, в ходе которой император и монахи образовали жутковатый союз против более умеренных епископов. Для решения «монофизитской» проблемы в Эфесе был созван новый собор (449 г.). Председательствовал на нем очередной «епископ-тиран» – Диоскор, патриарх Александрийский. Он хотел использовать собор для того, чтобы укрепиться в качестве примаса Восточной церкви. Хуже того, Феодосий привел в Эфес архимандрита Варсуму с его присными: якобы чтобы представить «всех монахов и благочестивых людей востока», а на самом деле как боевиков {827} . Двадцатью годами раньше Варсума и его головорезы ритуально воспроизвели в Палестине и Заиорданье кампанию Иисуса Навина, систематически уничтожая синагоги и храмы по всем святым местам, а в 438 г. перебили иудейских паломников на Храмовой горе в Иерусалиме. Его жертвы жаловались позднее, что он посылал тысячи монахов и разорял Сирию, что он душегуб и убийца епископов {828} .

826

Gaddis, There is No Crime, pp. 292–310

827

Послание Феодосия Варсуме, 14 мая 449 года; ibid., p. 298

828

Деяния Халкидонского собора; ibid., p. 156