Поля крови. Религия и история насилия
Шрифт:
Подобно Нур ад-Дину, Саладин путешествовал в сопровождении улема, суфиев, кади и имамов, которые во время маршей читали войскам Коран и хадисы. Джихад, казалось бы, оставшийся в прошлом, снова оживал. И оживила его не воинственность ислама, а постоянная агрессия со стороны Запада. В будущем любое западное вмешательство на Ближнем Востоке, сколь угодно секулярное по своим мотивам, будет вызывать в памяти фанатизм и насилие первого крестового похода.
Как и крестоносцы, Салах ад-Дин понял, что величайшим союзником в борьбе с врагом может быть сам же враг. Ведь в конечном счете своим военным успехом он был обязан постоянным франкским междоусобицам и воинственным повадкам пришельцев с Запада, которые не понимали местную политику. В июле 1187 г. ему удалось победить христианскую армию в битве при Хаттине (Галилея). После битвы он отпустил иерусалимского короля, но уцелевших тамплиеров и госпитальеров велел убить у себя на глазах, верно рассудив, что они представляли бы основную опасность для мусульманской реконкисты. Когда он захватил Иерусалим, то первым его побуждением было вспомнить о резне 1099 г. и воздать кровью за кровь. Однако франкский посол убедил его проявить кротость {1011} . В итоге ни один христианин не был убит. Франкских жителей Иерусалима отпустили за небольшой выкуп, а многих отправили в Тир, где у христиан оставалась крепость. Нелегко было западным христианам осознать, что Салах ад-Дин повел себя человечнее, чем их собственные рыцари! Отсюда возникли легенды о том, что и сам Салах ад-Дин был христианином. Впрочем, некоторые мусульмане ругали его за это: скажем, Ибн аль-Асир видел в такой мягкости серьезную военную и политическую ошибку, коль скоро франкам удалось сохранить узкую полоску от Тира до Бейрута, откуда мусульманскому Иерусалиму исходила угроза до конца XIII в. {1012}
1011
Ибн аль-Асир, Полный
1012
Ибн аль-Асир, Полный свод истории; Maalouf, Crusades through Arab Eyes, pp. 205–06
Парадоксальным образом, в то время как военный джихад соединился с духовностью большого джихада, крестовые походы все больше мотивировались не столько духовными, сколько материальными и политическими интересами {1013} . Когда папа Урбан II созвал первый крестовый поход, он де-факто заявил о первенстве папы в вопросах, которые считались королевской прерогативой. Третий крестовый поход (1189–1192 гг.), возглавлявшийся Фридрихом I Барбароссой, императором Священной Римской империи, а также французским королем Филиппом II Августом и английским королем Ричардом I Львиное Сердце, заново утвердил монополию светских правителей на насилие. И если Салах ад-Дин воодушевлял солдат хадисами, Ричард пообещал своим людям денег за каждый камень срытой в Акре городской стены. Несколько лет спустя четвертый крестовый поход (1202–1204 гг.) узурпировали в своих интересах венецианские купцы, новые люди Европы. Они убедили крестоносцев напасть на христианский порт Задар, а в 1204 г. разграбить Константинополь. Западные императоры правили Византией до 1261 г., когда грекам наконец удалось выгнать их. Однако некомпетентность императоров в управлении столь сложным государством, чье устройство было значительно более громоздким, чем иерархия любого западного государства того времени, возможно, роковым образом ослабила Византию {1014} . В 1213 г. папа Иннокентий III сделал новую заявку на папскую либертас, созвав пятый крестовый поход. На сей раз задача состояла в том, чтобы создать христианскую базу в Египте. Однако флоту крестоносцев нанесла удар эпидемия, а во время перехода к Каиру армии отрезал путь разлив Нила.
1013
Christopher J. Tyerman, ‘Sed nihil fecit? The Last Capetians and the Recovery of the Holy Land’, in J. Gillingham and J. C. Holt, eds, War and Government in the Middle Ages: Essays in Honour of J. O. Prestwich (Totowa, NJ, 1984); Norman Housley, The Later Crusades, 1274–1580: From Lyons to Alcazar (Oxford, 1992), pp. 12–30; Mastnak, Crusading Peace, pp. 139–40
1014
Ср. Противоположные точки зрения в: R. W. Southern, The Making of the Middle Ages (London, Melbourne, Sydney, Auckland, Johannesburg, 1967), pp. 56–62; Steven Runciman, A History of the Crusades, 3 vols (Cambridge, 1954), pp. 474–77
Шестой крестовый поход (1228–1229 гг.) уже полностью шел вразрез с первоначальными идеалами, ведь возглавлял его германский император Фридрих II, отлученный папой Григорием IX. Он вырос в космополитической Сицилии, не разделял исламофобии остальной Европы и заключил перемирие с султаном аль-Камилем, которого, в свою очередь, не волновал джихад. Тем самым Фридрих без боя вернул Иерусалим, Вифлеем и Назарет {1015} . Однако оба правителя неправильно рассчитали настроения масс: мусульмане уже видели в Западе безжалостного врага, а христиане считали более важным сражаться с мусульманами, чем отвоевывать Иерусалим. В марте 1229 г. Фридрих сам возложил на себя корону иерусалимского короля в храме Гроба Господня, поскольку ни один священник не решился проводить эту церемонию для отлученного. Рыцари Тевтонского ордена империи гордо заявляли, что эта церемония сделала Фридриха наместником Божьим на земле и что отныне он, а не папа, стоит «между Богом и человечеством и избран править всем миром» {1016} . К данному моменту политическое влияние крестовых походов на события в Европе казалось уже более важным, чем политика на Ближнем Востоке.
1015
Hillenbrand, Crusades, pp. 249–50
1016
David Abulafia, Frederick II: A Medieval Emperor (New York and Oxford, 1992), pp. 197–98
Христиане снова потеряли Иерусалим в 1244 г., когда по нему прошлись хорезмийские турки, бежавшие от монгольских войск. Монголы представляли серьезную угрозу и христианскому, и исламскому миру. Между 1190 и 1258 гг. орды Чингисхана покорили северный Китай, Корею, Тибет, Центральную Азию, Анатолию, Россию и Восточную Европу. Если правитель отказывался склонить выю, его города разорялись, а подданных ожидала гибель. В 1257 г. Хулагу, внук Чингисхана, перешел реку Тигр, захватил Багдад и казнил аббасидского халифа. Затем он уничтожил Алеппо и занял Дамаск, который сдался и разрушен не был. Поначалу французский король Людовик IX и папа Иннокентий IV рассчитывали обратить монголов в христианство и их руками разорить ислам. Однако вышло так, что мусульмане спасли от монголов прибрежное государство крестоносцев, а возможно, и западный христианский мир. Впоследствии же монгольские правители, основавшие государства на Ближнем Востоке, обратились как раз в ислам.
В 1250 г. группа мамелюков свергла султана из династии Айюбидов. Десятью годами позже выдающийся мамелюкский военачальник Бейбарс нанес монголам поражение в битве при Айн-Джалуте (Галилея). Однако монголы покорили множество мусульманских земель в Месопотамии, горах Ирана, бассейне Амударьи и Сырдарьи, а также Волги, где основали четыре больших государства. Жестокость монголов не была вызвана религиозной нетерпимостью. Они признавали все религии, а покоряя очередную область, обычно сохраняли местные традиции, поэтому к началу XIV в. монгольские правители всех четырех государств обратились в ислам. Однако монгольская аристократия все еще ориентировалась на «Ясу» – военный кодекс Чингисхана. Многие из их мусульманских подданных были поражены блестящим двором монголов и очарованы новыми владыками. Но во время опустошений погибло столько достижений мусульманской науки и культуры, что некоторые законоучителя постановили: «Врата иджтихада (независимого мышления) закрылись». Это крайний вариант консервативной тенденции аграрной цивилизации, которая не имела экономических ресурсов для широкомасштабных инноваций, ценила социальный порядок больше оригинальности и полагала, что культура столь тяжело достается, что важнее всего сохранять обретенное. Сужение горизонтов не было вызвано внутренней динамикой ислама, а представляло собой реакцию на страшную агрессию монголов. Другие мусульмане реагировали на монгольские завоевания совершенно иначе.
Мусульмане всегда были готовы учиться у других культур и в конце XV в. многому научились у наследников Чингисхана. Османская империя в Малой Азии, Ближний Восток, Северная Африка, империя Сефевидов в Иране, Могольская империя в Индии будут построены по монгольскому военному образцу и станут самыми высокоразвитыми государствами своего времени. Однако монголы нечаянно спровоцировали и духовное возрождение. Вспомним хотя бы судьбу Джалаладдина Руми (1207–1273), одного из самых читаемых ныне мусульман на Западе, который бежал с семьей от монгольских войск, перебрался из Ирана в Анатолию и основал новый суфийский орден. В его философии заметно ощущение бесприютности и разлуки, но Руми также был очарован размахом монгольских владений и призывал суфиев исследовать безграничные духовные горизонты, открывая сердце и ум иным верованиям.
Да, на одну и ту же травму люди реагируют по-разному. Еще одним средневековым мыслителем, широко известным в наши дни, был воинственный ученый Ахмад Ибн Таймия (1263–1382). Он также был беженцем, но, в отличие от Руми, монголов на дух не переносил. Даже монголов, обратившихся в ислам, он считал «кафирами» (неверными) {1017} . И он также выступал против прекращения иджтихада: в столь тяжелые времена законоучителя должны мыслить творчески и приспосабливать шариат к тому обстоятельству, что умма ослаблена двумя безжалостными врагами – крестоносцами и монголами. Правда, крестоносцы исчерпали свои силы, но монголы еще могут посягнуть на Левант. Значит, нужен военный джихад для защиты земель, а в плане подготовки к нему, учил Ибн Таймия, – большой джихад, возвращение к первоначальному чистому исламу, освобождение от таких наслоений, как философия (фальсафа), суфийская мистика, шиизм, почитание святых и гробниц. Мусульмане, упорствующие в этих заблуждениях, не лучше неверных. Когда Газанхан, первый из монгольских вождей, принявших ислам, вторгся в Сирию (1299 г.), Ибн Таймия издал фетву (заключение) о том, что монголов следует считать не мусульманами, а неверными, ибо они живут не по законам шариата, а по собственному военному кодексу. Соответственно, мусульмане не обязаны им подчиняться. Вообще говоря, мусульмане издавна избегали называть тех или иных единоверцев отступниками: лишь Бог знает, что таится в сердце человеческом. Практика же обвинения в неверии (такфир) обретет новую жизнь в наши дни, когда мусульмане снова ощутят угрозу со стороны чужеземцев.
1017
From John Esposito, Unholy War: Terror in the Name of Islam (Oxford, 2002), pp. 43–46; David Cook, Understanding Jihad (Berkeley, Los Angeles and London, 2005), pp. 63–66; Bonner, Jihad in Islamic History, pp. 143–44; Marshall G. S. Hodgson, The Venture of Islam: Conscience and History in a World Civilisation (Chicago and London, 1974), pp. 468–71; Natana J. Delong-Bas, Wahhabi Islam: From Revival and Reform to Global Jihad (Cairo, 2005), pp. 247–55; Hillenbrand, Crusades, pp. 241–43
Во времена
крестовых походов Европа также привыкла к большей узости кругозора и стала, как выразился один историк, «обществом гонителей» {1018} . Скажем, до начала XI в. евреи были полностью интегрированы в европейский социум {1019} . При Карле Великом они имели имперскую протекцию и занимали важные общественные должности. Из их среды выходили землевладельцы и ремесленники; большой спрос имелся на еврейских врачей. Евреи разговаривали на тех же языках, что и христиане (идиш появился лишь в XIII в.), и давали своим детям латинские имена. О гетто не могло быть и речи: евреи и христиане жили бок о бок и, к примеру, в Лондоне до середины XII в. покупали друг у друга дома {1020} . Однако в XI в. пошли слухи, что именно евреи убедили фатимидского халифа аль-Хакима разрушить храм Гроба Господня в Иерусалиме (1009 г.), хотя этот халиф (по-видимому, психически больной) преследовал не только христиан, но и евреев, и даже мусульман, своих единоверцев {1021} . Тогда евреи подверглись нападениям в Лиможе, Орлеане, Руане и Майнце. Христианская фантазия нередко отождествляла евреев с мусульманами, что с каждым новым крестовым походом осложняло положение евреев. Вспышка гонений на евреев произошла после коронации Ричарда I в 1189 г., а в 1190 г. случилось массовое самоубийство йоркских евреев, отказавшихся принять крещение. В 1140-е гг., после гибели одного ребенка в Норвиче, впервые всплыл «кровавый навет»: будто бы евреи убивают христианских детей. Аналогичные случаи имели место в Глостере (1168 г.), Бери-Сент-Эдмундс и Винчестере (1192 г.) {1022} .1018
R. I. Moore, The Formation of a Persecuting Society: Power and Deviance in Western Europe 950–1250 (Oxford, 1987)
1019
Ibid., pp. 26–43
1020
H. G. Richardson, The English Jewry under the Angevin Kings (London, 1960), p. 8; John H. Mundy, Liberty and Political Power in Toulouse (New York, 1954), p. 325
1021
Moshe Gil, A History of Palestine, 634–1099, trans. Ethel Broido (Cambridge, UK, 1992), pp. 370–80; F. E. Peters, The Distant Shrine: The Islamic Centuries in Jerusalem (New York, 1993), pp. 73–74; 92–96. Греки называли этот храм храмом Воскресения, а крестоносцы переименовали его в храм Гроба Господня
1022
Cohn, Pursuit of the Millennium, pp. 76–78, 80, 86–87
Без сомнения, волна гонений во многом вдохновлялась превратно понятой христианской мифологией. Однако не обошлось и без социальных факторов. Во время медленного перехода от сугубо аграрной к коммерциализованной экономике в Европе росли и множились города. К концу XII в. города уже стали важными центрами богатства, власти и творческих возможностей. Усугубилось имущественное расслоение. Банкиры и финансисты из низов обогащались за счет аристократии, а некоторые горожане не только впали в унизительную нищету, но и утратили традиционную социальную поддержку, спасавшую крестьян в общинах {1023} . Деньги к концу XI в. стали восприниматься как символ тревожных перемен, обусловленных быстрым экономическим ростом и подрывавших традиционные социальные устои; их считали «корнем всякого зла», а в народной иконографии смертный грех алчности вызывал интуитивное отвращение и ужас {1024} . Первоначально именно христиане были самыми успешными ростовщиками, но в XII в. у евреев конфисковали земли, и многие из них вынуждены были податься в бейлифы, финансовые агенты и ростовщики, что создало прочную ассоциацию между евреями и деньгами {1025} . В «Диалоге» Пьера Абеляра (1125 г.) еврей объясняет: «Нам не разрешается владеть ни полями, ни виноградниками, ни любой другой землей… Потому нам и остается заниматься главным образом источником прибыли, чтобы, взимая проценты с чужестранцев, тем самым поддерживать свою нищую жизнь, что больше всего делает нас ненавистными для тех, кто считает себя этим тяжко обиженным» {1026} . Впрочем, евреи были не единственными козлами отпущения в христианском обществе. Еще со времен крестовых походов мусульмане, о которых прежде и ясного понятия не имели, считались злодеями, достойными лишь истребления. В середине XII в. Петр Достопочтенный, аббат Клюни, описывал ислам как кровожадную религию, распространяемую только мечом. Возможно, в этой фантазии дала о себе знать подспудная вина за христианское поведение во время первого крестового похода {1027} .
1023
Ibid., pp. 87–88
1024
Moore, Formation of Persecuting Society, pp. 105–06
1025
Ibid., pp. 84–85; Richardson, English Jewry, pp. 50–63
1026
Пьер Абеляр, Диалог, 51; см.: P. J. Payer, trans., A Dialogue of a Philosopher with a Jew and a Christian (Toronto, 1979), p. 33. [Пер. С. Неретиной. Цит. по: Пьер Абеляр. Теологические трактаты. – М.: Прогресс, 1995. – Прим. пер.]
1027
M. Montgomery Watt, The Influence of Islam on Medieval Europe (Edinburgh, 1972), pp. 74–86
Зарождение капиталистических отношений и рост насилия, глубоко противоречившие радикальному учению Иисуса, тревожили многих людей. Тревога выливалась в «ереси», которые Церковь активно преследовала с конца XII в. Опять-таки вызов носил больше политический, чем богословский характер. Положение крестьян стало хуже некуда, и нищета была повальной {1028} . Некоторые обогатились в городах, но рост населения уменьшал доли наследства и увеличивал число безземельных крестьян, бродивших по селам в отчаянных поисках работы. Структурное насилие трехсословного строя стало причиной многих духовных поисков и кризисов. Не только в еретических, но и в ортодоксальных кругах многие богачи приходили к выводу, что спасти душу можно, лишь отдав грешное богатство. Например, Франциск Ассизский (1181–1226), сын богатого купца, после тяжелой болезни отказался от отцовского наследства, ушел в отшельники и создал новый орден, призванный служить бедным и разделить их нищету. В этот орден стекалось все больше людей, а устав Франциска был одобрен папой Иннокентием III, который тем самым надеялся сохранить контроль над этим самовольным движением бедняков, угрожавшим социальным устоям.
1028
Duby, ‘Introduction’, in Chivalrous Society, pp. 9–11
Не все группы были столь послушными. Взять хотя бы вальденсов, последователей Пьера Вальдо, богатого лионского купца, который раздал имущество беднякам. Отлученные от церкви в 1184 г., вальденсы проповедовали в городах Европы, вызывая своим учением широкую симпатию. Имущество у них было общим, а на проповедь они ходили парами (подобно апостолам), босыми и одетыми в простую одежду. Еще большую тревогу истеблишменту внушали катары («чистые»). Прося милостыню, катары скитались с проповедью нестяжательства, целомудрия и ненасилия. Они основали церкви во всех основных городах северной и центральной Италии, имели поддержку ряда влиятельных мирян, а особенную силу обрели в Лангедоке, Провансе, Тоскане и Ломбардии. Они воплощали евангельские ценности значительно более явно и подлинно, чем обмирщенный католический истеблишмент. Последний (быть может, ощущая подспудную вину за вопиющее нарушение Евангелия) отреагировал жестко. В 1207 г. папа Иннокентий III (понтификат в 1198–1216 гг.) призвал французского короля Филиппа II к крестовому походу против катаров Лангедока, которых считал еще хуже мусульман. Катарская Церковь «производит чудовищное отродье, через которое обновляется тлен, ибо это потомство передаст другим язву собственного безумия. И преступник идет вослед преступнику» {1029} .
1029
Jonathan and Louise Riley-Smith, The Crusades: Idea and Reality, 1095–1274 (London, 1981), pp. 78–79