Поля крови. Религия и история насилия

Филипп был рад угодить, ибо это усилило бы его позиции в южной Франции. Однако граф Раймунд VI Тулузский и Раймунд-Роже, правитель Безье и Каркассона, отказались примкнуть к походу. Когда один из баронов Раймунда заколол папского легата, Иннокентий пришел к выводу, что катары вознамерились «истребить» правоверных и вообще ортодоксальное католичество в Лангедоке {1030} . В 1209 г. Арнольд Амальрик, аббат Сито, повел туда большое войско, осадившее город Безье. Рассказывают, что солдаты спрашивали аббата, как отличить добропорядочных католиков от еретиков в городе, и тот ответил: «Убивайте всех, Бог отличит своих». Однако существует мнение, что католикам Безье предложили покинуть город, а те отказались бросить своих катарских соседей и предпочли умереть вместе с ними {1031} . Получается, что этот крестовый поход поднял тему не только религиозной принадлежности, но и тему региональной солидарности против вторжения извне.

1030

Ibid., pp. 83, 85

1031

Zoe Oldenbourg, Le Bucher de Monts'egur (Paris, 1959), pp. 115–16

Экстремальная риторика и милитаристская безжалостность похода против катаров показывают, что у Церкви концы с концами не сходились. Папы и аббаты хотели подражать Христу, но, подобно Ашоке, столкнулись с дилеммой: цивилизация не выживет без структурного и военного насилия. Иннокентий III был самым могущественным папой за всю историю: он обеспечил либертас Церкви и, в отличие от предшественников, повелевал королями и императорами. Однако западное общество, после гибели Римской империи почти впавшее в варварство, теперь создавало первую в истории коммерческую экономику. И пути развития этого общества противоречил отказ от неравенства и системного насилия, фундаментальный для всех трех авраамических религий. (Вообще убеждение в необходимости равного распределение ресурсов возникло, быть может, еще во времена охотников и собирателей.) Катары и францисканцы ощущали дискомфорт от такой ситуации. Быть может, они осознавали: как учил еще Иисус, все, кто выгадывает от структурного насилия, причастны к его жестокости.

Едва ли Иннокентий III мучился этой дилеммой (хотя невротические перегибы в обличении катар, возможно, отражают внутреннюю неуверенность). Куда принципиальнее была позиция Доминика де Гусмана (ок. 1170–1221), основателя ордена проповедников. Как и у францисканцев, это был нищенствующий орден: монахи жили подаянием. Доминиканцы ходили по Лангедоку парами, пытаясь мирными способами вернуть «еретиков» в лоно ортодоксии. Они напоминали слова апостола Павла о необходимости повиноваться мирской власти. Однако их запятнала связь с крестовым походом против катаров, особенно после того, как Доминик посетил Латеранский собор (1215 г.), чтобы выпросить ордену папское благословение.

Христиане, которые сохраняли верность Церкви, но видели, что системное насилие идет вразрез с Евангелием, ощущали внутреннее противоречие. Неспособные признать хотя бы частичную правоту «еретиков», но рассерженные на то, что они привлекают внимание к столь неприятной дилемме, правоверные христиане проецировали свои ощущения вовне. Сознание рождало жуткие химеры: ходили параноидальные разговоры о тайной и высокоорганизованной катарской Церкви, якобы вознамерившейся уничтожить человечество и установить царство Сатаны {1032} . Как мы увидим, сходные конспирологические страхи дадут о себе знать и в других обществах, которые будут проходить через болезненный процесс модернизации. И опять же они выльются в насилие. Реймсский собор (1157 г.) утверждал, что катары «скрываются среди бедняков и под прикрытием религии… переходят с места на место, подрывая веру простонародья» {1033} . Вскоре международный заговор заподозрили и среди евреев {1034} . Даже такой добронамеренный человек, как Петр Достопочтенный, аббат Клюни, который хотел идти к мусульманскому миру с любовью, а не насилием, называл ислам «ересью и дьявольской сектой», отличающейся «зверской жестокостью» {1035} . В начале второго крестового похода он писал французскому королю Людовику VII, что надеется, крестоносцы убьют стольких же мусульман, скольких амореев и ханаанеев убили Моисей и Иисус Навин {1036} . В этот период Сатана – его часто изображали в виде человекообразного чудовища с рогами и хвостом – стал намного более угрожающей фигурой, чем сходный персонаж в иудаизме и исламе. Европа превращалась из отсталой провинции во всемирную силу, и в пору этой болезненной трансформации европейцы боялись незримого «общего врага»: этот враг олицетворял то, что они не могли принять в самих себе и отождествляли с абсолютным злом {1037} .

1032

Ibid., p. 89

1033

J. D. Mansi, Sacrorum Consiliorum nova et amplissima collectio (Paris and Leipzig, 1903), Vol. 21, 843 in Moore, Formation of Persecuting Society, p. 111

1034

Norman Cohn, Warrant for Genocide (London, 1967), p. 12 (Кон Н. Благословение на геноцид. Миф о всемирном заговоре евреев и «протоколах сионских мудрецов». – М.: Прогресс, 1990.)

1035

Peter the Venerable, Summary of the Whole Heresy of the Diabolic Sect of the Saracens in Norman Daniel, Islam and the West: The Making of an Image (Edinburgh, 1960), p. 124

1036

Benjamin Kedar, Crusade and Mission: European Approaches to the Muslims (Princeton, NJ, 1984), p. 101.

1037

Moore, Formation of Persecuting Society, pp. 60–67

Иннокентий III де-факто создал папскую монархию, но никто из пап не мог сравниться с ним в могуществе. Папской власти бросали вызов такие светские властители, как французский король Людовик VII (1137–1180 гг.), английский король Генрих II (1154–1189 гг.), германский император Фридрих II. Они выстроили могущественные королевства, государственные институты которых, как никогда, сильно вмешивались в жизнь простых людей. Соответственно, все они были ревностными гонителями «еретиков», угрожавших социальному порядку {1038} . «Секуляристами» в нашем смысле слова их нельзя назвать: они еще считали королевскую власть священной и верили в священный характер войн, хотя их богословское понимание войны отличалось от подхода официальной Церкви. Опять-таки мы видим, что единого христианского подхода к войнам, битвам и насилию не было. Одни и те же христианские учения осмыслялись разными группами по-разному.

1038

Ibid., pp. 102, 110–11

Епископы и папы долго использовали Pax Dei и крестовые походы для контроля над воинской аристократией. Однако в XIII в. рыцари создали свой кодекс, предполагавший независимость от папской монархии. Они отвергали клюнийскую реформу, не вдохновлялись монашеским идеалом и были равнодушны к уничижительной критике рыцарства Бернардом. Их христианство было пронизано ценностями индоевропейского воинского кодекса германских племен, где во главу угла ставились честь, верность и доблесть. И если папы запрещали рыцарям поднимать меч на единоверцев-христиан и повелевали пускать его в ход лишь против мусульман, непокорные рыцари начинали бой с любым христианином, который угрожал их господину и его людям.

В «песнях о деяниях» (шансон де жест) начала XII в. война предстает деятельностью естественной, жестокой и священной. Эти рыцари явно любили упоение и накал битвы, относясь к ней с религиозным пылом. Один из рыцарей короля Артура восклицает: «Снова война, хвала Христу!» {1039} «Песнь о Роланде» (конец XI в.) описывает поход Карла Великого в мавританскую Испанию. По сюжету архиепископ Турпен активно участвует в битве и молится о том, чтобы души его погибших товарищей упокоились «в раю небесном меж святых цветов» {1040} . В рукоять Дюрандаля, меча Роланда, вделаны мощи; этот меч священен, верность королю неразрывна с верностью Богу {1041} . Рыцари не только не желают становиться монахами, но и относятся к монахам презрительно. Архиепископ Турпен резко заявляет:

1039

Larry Benson, ed. and trans., King Arthur’s Death: The Middle English Stanzaic Morte d’Arthur and the Alliterative Morte d’Arthur (Kalamazoo, Mich., 1994), line 247

1040

Песнь о Роланде

, строка 2196. см.: Dorothy L. Sayers, trans., The Song of Roland (Harmondsworth, 1957). [Перевод Ю. Корнеева. Здесь и далее цит. по: Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро. – М.: Художественная литература, 1976. – Прим. пер.]

1041

Ibid., строки 2344–2352

Тот и гроша не стоит, кто труслив.Пускай себе идет в монастыри,Замаливает там грехи других {1042} .

Сюжет с поиском священного Грааля (ок. 1225 г.) позволяет нам соприкоснуться с самой сердцевиной рыцарской духовности {1043} . Налицо явное влияние цистерцианского идеала, который внес в монашество духовность более интроспективного плана. Однако внутренний поиск заменен геройством на поле боя, а религиозный мир рыцаря отделен от церковного истеблишмента. Более того, в поиске Грааля (чаши, которую Иисус использовал на Тайной вечере) могут участвовать только рыцари. Их литургия совершается в феодальном замке, а не в церкви или монастыре. И клирики – не аббаты или епископы, а отшельники, многие из которых сами некогда были рыцарями. Представитель Христа на земле – Галахад, а не папа. Верность рыцаря своему земному господину – священный долг, важнее которого нет ничего:

1042

Ibid., строки 1881–1882

1043

Keen, Chivalry, pp. 60–63

Ибо сердце рыцаря должно быть столь сурово и неумолимо к врагу его суверена, что ничто на свете не может смягчить его. А если он уступает страху, он уже не принадлежит к сообществу рыцарей. Он настоящий товарищ, который скорее погибнет в битве, чем не вступит в брань за господина {1044} .

Убивать врагов короля, пусть даже они христиане, есть дело ничуть не менее священное, чем убивать мусульманских врагов Христа.

Церковный истеблишмент не мог держать под контролем диссидентское христианство рыцарей. Сознавая свою неуязвимость, рыцари попросту отказывались выполнять требования Церкви {1045} . Один клирик начала XIII в. писал: «Все должны чтить их, ибо они защищают Святую Церковь и поддерживают правосудие против тех, кто хочет причинить нам зло… Наши чаши были бы похищены со стола Божия, и ничто не помешало бы этому… Добро бы не выстояло, если бы нечестивцы не страшились рыцарей» {1046} . С какой же стати рыцарям слушаться Церкви? Одни лишь их победы доказывают, что у них особые отношения с Господом воинств {1047} . Один поэт даже доказывал, что силы, сноровка, стойкость и отвага, которых требует битва, делают войну самым благородным из занятий, а рыцарей – особым высшим классом. Рыцарству, полагал один рыцарь, «научиться столь сложно, тяжко и дорого, что ни один трус его не выберет» {1048} . Сражение рыцари считали аскетической практикой, которая намного сложнее монашеских постов и бдений. Рыцарь подлинно знал, что такое страдание: каждый день он брал крест свой и шел за Иисусом на поле боя {1049} .

1044

P. M. Matarasso, trans. and ed., The Quest of the Holy Grail (Harmondsworth, 1969), pp. 119–20

1045

Franco Cardini, ‘The Warrior and the Knight’, in James Le Goff, ed., The Medieval World, trans. Lydia C. Cochrane (London, 1990), p. 95

1046

Keith Busby, trans., Raoul de Hodence, Le roman des eles: The Anonymous Ordene de Cevalerie (Philadelphia, 1983), p. 175

1047

Richard W. Kaeuper, Holy Warrior: The Religious Ideology of Chivalry (Philadelphia, 2009), pp. 53–57

1048

A. T. Holden, S. Gregory and David Crouch, trans. and eds, History of William Marshal, 2 vols (London, 2002–06), lines 16, 853–63

1049

Kaeuper, Holy Warrior, pp. 38–49

Генрих Ланкастерский (ок. 1310–1361), герой первого этапа Столетней войны между Англией и Францией, молился о том, чтобы раны, боль, усталость и опасности боя помогли ему перенести за Христа «такие тяготы, муки и боли, какие Тебе угодно, и не затем, чтобы получить какую-то награду или загладить грехи, но только из любви к Тебе, как и Ты, Господи, сделал из любви ко мне» {1050} . Для Жоффруа де Шарни, который сражался на другой стороне, битва придавала жизни смысл. Доблесть – высшее из человеческих достижений, ибо связана с величайшей «болью, трудом, страхом и печалью». Однако она же дает «великую радость» {1051} . Монахам легче: их пресловутые страдания «ничто по сравнению» с тем, что день за днем выносит воин, «окруженный великими страхами» и знающий, что в любой момент его могут «победить, убить, взять в плен или ранить» {1052} . Сражаться за одну лишь мирскую честь не стоит, но, если рыцари будут вести брань на пути Божьем, их «благородные души вечно пребудут в раю, а их имя навеки стяжает честь» {1053} .

1050

Henry of Lancaster, ‘Book of Holy Remedies’ in A. J. Arnold, ed., Le Livre de Seyntz Medicines: The Unpublished Devotional Treatises of Henry of Lancaster (Oxford, 1940), p. 4

1051

Geoffroi de Charny, The Book of Chivalry of Geoffroi de Charny: Text, Context and Translation, trans. Richard W. Kaeuper and Elspeth Huxley (Philadelphia, 1996), p. 194

1052

Ibid., pp. 174, 176–77

1053

Ibid.

Короли, которые следовали этому рыцарскому кодексу, полагали, что и у них есть непосредственная и независимая от Церкви связь с Богом. К началу XIII в. некоторые из них настолько усилились, что бросали вызов папской власти {1054} . Это началось в 1296 г. со спора о налогообложении. Четвертый Латеранский собор (1215 г.) «освободил» клир от прямой юрисдикции мирских князей, но теперь французский король Филипп IV и английский король Эдуард I заявили о праве взымать с клира налоги в своих землях. Папа Бонифаций VIII возражал, но они упорствовали: Эдуард I лишал прав непослушных английских клириков, а Филипп IV оставил папскую казну без существенной части доходов. В 1301 г. Филипп IV даже перешел в наступление, отправив одного французского епископа под суд за измену и ересь. А когда Бонифаций VIII издал буллу Unam Sanctam («Единая святая»), настаивая на подчинении папе всех временных властей, Филипп IV послал Гийома Ногаре с отрядом наемников привезти Бонифация VIII в Париж и судить за злоупотребления! Ногаре арестовал папу в Ананьи, где тот несколько дней пробыл узником, прежде чем сумел бежать. Однако перенесенные испытания доконали Бонифация VIII, и вскоре он умер.

1054

Mastnak, Crusading Peace, pp. 233–39