Поля крови. Религия и история насилия
Шрифт:
Обосновывая казнь еретиков, католики, лютеране и кальвинисты ссылались на библейские тексты {1128} . Правда, некоторые христиане вспоминали отрывки, заповедующие милость и терпимость, но большинство считало такую доброту немыслимой {1129} . И все же, хотя тысячи людей были сожжены, повешены или обезглавлены, фанатической тяги к мученичеству не наблюдалось. Как правило, люди держали свои убеждения при себе, а внешне подстраивались под государственные указы {1130} . Кальвин ужасно ругал такую трусость, сравнивая тайных кальвинистов с фарисеем Никодимом, который не афишировал свою веру в Иисуса. Однако французские и итальянские «никодимовцы» отвечали, что легко ему геройствовать, живя в безопасности в Женеве {1131} . При Елизавете I развитый культ мученичества был только у иезуитов и семинаристов, которых готовили к английской миссии. Они были убеждены, что их жертва спасет страну {1132} . Однако звучали и предупреждения против излишнего энтузиазма. Учебник Английского колледжа в Риме (1580-е гг.) отмечал, что не все призваны к мученичеству и не стоит рисковать жизнью без нужды {1133} .
1128
Втор. 13:1–3, 5, 6–11 цитируется Иоганном Экком в «Учебнике общих положений» (1525), а также Кальвином в оправдание казни антитринитария Мигеля Сервета
1129
Gregory, Salvation at Stake, pp. 84–87
1130
Ibid., pp. 111, 154
1131
Ibid., pp. 261–69
1132
Allen, Apologie of the English College (Douai, 1581); Gregory, Salvation at Stake, p. 283
1133
Gregory, Salvation at Stake, pp. 285–86
Зато
1134
Kamen, Spanish Inquisition, pp. 204–13
1135
Ibid., p. 203
1136
Ibid., p. 98
Испанская инквизиция почти не казнила протестантов. Большинство ее жертв были «новыми христианами». К 1580-м гг., когда Испания воевала с другими европейскими государствами, власти снова взялись искать «внутреннего врага». На сей раз им стали мориски. Как и ранее евреев, их ненавидели не столько за взгляды, сколько за культурную инаковость и финансовый успех {1137} . «Они женятся между собой и не смешиваются со старыми христианами, – жаловался Филиппу II толедский трибунал в 1589 г., – никто из них не идет ни в религию, ни в армию, ни на домашнюю службу… они занимаются торговлей и богатеют» {1138} . И опять-таки гонения оказались контрпродуктивными. Из воображаемых врагов несчастные мориски стали врагами реальными. С ними заигрывали гугеноты и французский король Генрих IV, и они обращались за помощью к султану Марокко. Печальный итог: в 1609 г. морисков изгнали из Испании, тем самым уничтожив последнюю крупную мусульманскую общину в Европе.
1137
Ibid., pp. 223–45
1138
Ibid.
Испания активно участвовала в религиозных войнах, увенчавшихся кошмаром Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.). Эти конфликты породили своего рода «миф о создании» современного Запада, который пытается объяснить, откуда пошел наш секулярный способ управления {1139} : мол, богословские споры, связанные с Реформацией, настолько воспламенили католиков и протестантов, что они начали убивать друг друга в бессмысленных войнах, доколе насилию не положило конец возникновение либерального государства с отделением религии от политики. Европа получила тяжкий урок: как только конфликт перерастает в «священный», насилие не знает границ и компромисс становится невозможным, ибо все его участники убеждены, что Бог на их стороне. Поэтому религии нельзя больше позволять оказывать влияние на политическую жизнь.
1139
Cavanaugh, Myth of Religious Violence, p. 122
Однако дело обстоит значительно сложнее. После Реформации северно-восточная Германия и Скандинавия были в основном лютеранскими; Англия, Шотландия, северные Нидерланды, Рейнланд и южная Франция – в основном кальвинистскими; остальной континент – преимущественно католическим. Конечно, это влияло на международные отношения, но у европейских властителей были и другие заботы. Скажем, многих из них (особенно тех, кто с абсолютистскими замашками) тревожил необычный успех Габсбургов, которые теперь правили германскими землями, Испанией и южными Нидерландами. Мечте Карла V достичь всеевропейской гегемонии по османской модели противостояла плюралистическая динамика, тяготевшая к суверенному национальному государству {1140} . Немецкие князья, разумеется, боролись с амбициями Карла V и сохраняли местную власть и традиционные привилегии.
1140
J. V. Poliskensky, War and Society in Europe, 1618–1848 (Cambridge, 1978), pp. 77, 154, 217
Впрочем, сами участники этих войн считали, что сражение между протестантами и католиками идет не на жизнь, а на смерть. Религиозные сантименты помогали солдатам и военачальникам дистанцироваться от врага и не ощущать в нем человека. Они оправдывали жестокость нравственным пылом, который делал ее не только выносимой, но и благородной: идет борьба за правое дело! Однако на это способны и секулярные идеологии. Да и не были эти войны насквозь «религиозными» в современном смысле слова. В противном случае, к примеру, протестанты и католики никогда не оказались бы на одной стороне. А ведь такое случалось на каждом шагу: единоверцы сражались с единоверцами {1141} . Всего лишь через два года после того, как Карл V стал императором Священной Римской империи, Лютер был осужден Вормсским рейхстагом (1521 г.). Однако в первые 10 лет правления Карл V, хотя и католик, почти не обращал внимания на германских лютеран: его больше интересовала борьба с папой и католическими королями Франции. Католические правители особенно невзлюбили указы Тридентского собора, которые ограничивали их власть, – еще один эпизод в давних попытках европейских монархов установить контроль над Церковью в своих пределах {1142} . В 1556 г. папа Павел IV отправился воевать с Филиппом II, сыном Карла V и благочестивым католическим королем Испании! {1143} Католических королей Франции настолько тревожили Габсбурги, что против них они были готовы заключать союзы даже с турками-османами {1144} . За тридцать с лишним лет (1521–1552 гг.) они провели пять военных кампаний против католического императора, которого поддерживали в этих конфликтах многие германские князья-протестанты; Карл V наградил их, увеличив их власть над церквями в своих землях {1145} .
1141
Cavanaugh, Myth of Religious Violence, pp. 142–55
1142
Richard S. Dunn, The Age of Religious Wars, 1559–1689 (New York, 1970), p. 6 (Данн Р. Эпоха религиозных войн. – М.: Центрополиграф, 2011.); James D. Tracy, Charles V, Impresario of War: Campaign Strategy, International Finance, and Domestic Politics (Cambridge, 2002), pp. 45–47, 306
1143
William Blockmans, Emperor Charles V, 1500–1558 (London and New York, 2002), pp. 95, 110; William Maltby, The Reign of Charles V (New York, 2002), pp. 112–13
1144
Tracy, Charles V, p. 307; Blockmans, Emperor Charles V, p. 47
1145
Klaus Jaitner, ‘The Pope and the Struggle for Power during the Sixteenth and Seventeenth Centuries’, in Klaus Bussman and Heinz Schilling, eds, War and Peace in Europe, 3 vols (M"unster, 1998), 1, p. 62
Между
тем германских князей, католических и лютеранских, тревожили мечты Карла V о централизации. В 1531 г. некоторые протестантские князья и горожане образовали против него Шмалькальденский союз. Однако во время первой Шмалькальденской войны другие видные лютеранские князья встали на сторону Карла V, а французский католический король Генрих II присоединился к лютеранской лиге в борьбе с войсками императора. Католические германские князья сохранили нейтралитет {1146} . Более того, многие солдаты в императорской армии Карла V были наемниками и сражались вовсе не за веру (у некоторых – протестантскую!), а за деньги {1147} . Поэтому никак нельзя сказать, что эти войны были обусловлены сектантским пылом. В конце концов Карлу V пришлось признать поражение и заключить Аугсбургский мир (1555 г.). Протестантским князьям разрешили сохранить захваченную ими католическую церковную собственность, и с тех пор в Европе религиозная принадлежность местного правителя определяла веру подданных – принцип, который впоследствии воплотится в максиме cuius regio, eius religio («чья страна, того и религия») {1148} . Карл V отрекся от престола и ушел в монастырь, а империю разделили между его братом Фердинандом (германские земли) и его сыном Филиппом II (Испания и Голландия).1146
Maltby, Reign of Charles V, p. 62; Tracy, Charles V, pp. 209–15
1147
Tracy, Charles V, pp. 32–34; 46
1148
Maltby, Reign of Charles V, pp. 60–62
Это была политическая победа одной государственной концепции над другой {1149} . Католические и лютеранские князья Германии объединились против Карла V, правильно рассудив, что он хочет не столько сокрушить ересь, сколько усилить свою власть за их счет {1150} . Крестьянство и низшие классы не выказывали особой богословской убежденности, а метались от католичества к лютеранству и обратно, как требовали их повелители и хозяева {1151} . Под конец борьбы Аугсбургский мир существенно усилил политическую власть князей (как католических, так и протестантских). Отныне они могли использовать Реформацию к своей выгоде, взимая налоги с клира, присваивая церковное имущество, контролируя образование и потенциально распространяя свою власть (через приходы) на каждого из своих подданных {1152} .
1149
Cavanaugh, Myth of Religious Violence, p. 164
1150
Dunn, Age of Religious Wars, p. 49
1151
Ibid., pp. 50–51
1152
Steven Gunn, ‘War, Religion and the State’, in Cameron, Early Modern Europe, p. 244
Сходную неоднозначность можно наблюдать во французских религиозных войнах (1562–1598 гг.). Они были не только сражением кальвинистских гугенотов с католическим большинством, но и политической борьбой аристократических группировок {1153} . Гизы были католиками, а южные Бурбоны – гугенотами; Монморанси разделились, причем поколение постарше склонялось к католичеству, а поколение помоложе – к гугенотам. Эти аристократы защищали свои традиционные права в противовес попыткам короля создать централизованное государство с un roi, une foi, une loi («одна вера, один закон, один король»). Социально-политический аспект конфликта был столь очевиден, что до 1970-х гг. большинство ученых полагали, что короли и знать лишь прикрывали верой сугубо мирские амбиции {1154} . Однако в своей авторитетной статье Натали Земон Дэвис показала, как, опираясь на Библию, богослужение и народные традиции, католики и протестанты в ряде народных обрядов дегуманизировали друг друга; по ее мнению, эти французские гражданские войны носили «глубоко религиозный» характер {1155} . С тех пор ученые снова стали подчеркивать роль религии, хотя и отмечая, что на тот момент «политика» и «религия» еще не разделялись {1156} .
1153
Cavanaugh, Myth of Religious Violence, pp. 145–47, 153–58
1154
James Westfall Thompson, The Wars of Religion in France, 1559–1576: The Huguenots, Catherine de Medici, Philip II, 2nd ed. (New York, 1957); Lucien Romier, ‘A Dissident Nobility under the Cloak of Religion’, in J. H. M. Salmon, ed., The French Wars of Religion: How Important Were Religious Factors? (Lexington, Mass., 1967); Henri Hauser, ‘Political Anarchy and Social Discontent’, ibid.
1155
Natalie Zemon Davis, ‘The Rites of Violence: Religious Riot in Sixteenth-Century France’, Past and Present, 59 (1973)
1156
Mack P. Holt, ‘Putting Religion Back into the Wars of Religion’, French Historical Studies, 18, 2 (Autumn 1993); John Bossy, ‘Unrethinking the Sixteenth-Century Wars of Religion’, in Thomas Kselman, ed., Belief in History: Innovative Approaches in European and American Religion (Notre Dame, Ind., 1991); Denis Crouzet, Les guerriers de Dieu: La violence en temps des troubles de religion (Seyssel, 1990); Barbara Diefendorf, Beneath the Cross: Catholics and Huguenots in Sixteenth-Century Paris (New York, 1991). Некоторые ученые пытаются доказать, что Дэвис ошибалась, описывая данный конфликт как «глубоко религиозный», поскольку в то время религия все еще охватывала все стороны человеческой деятельности; см.: Cavanaugh, Myth of Religious Violence, pp. 159–60
25 октября 1534 г. кальвинисты развесили язвительные сатирические плакаты с нападками на католическую мессу в публичных местах Парижа, Блуа, Орлеана и Тура. Один из них оказался даже на двери спальни Франциска I. Идя на утреннюю мессу, католики вынуждены были лицезреть надпись заглавными буквами: «ПОДЛИННОЕ СУЖДЕНИЕ ОБ УЖАСНОМ, ВОПИЮЩЕМ И НЕПЕРЕНОСИМОМ НЕЧЕСТИИ ПАПСКОЙ МЕССЫ». Французский памфлетист Антуан Маркур перечислил четыре аргумента против евхаристии, «из-за которой весь мир… будет совершенно разрушен, потерян и опустошен»: кощунственно считать, что месса повторяет совершенную жертву Христа на Голгофе; тело Иисуса пребывает с Богом на небесах, а потому не может присутствовать в хлебе и вине; учение о пресуществлении не имеет основания в Библии; причастие – это лишь акт воспоминания. Заканчивался текст яростными нападками на клир:
Этой [мессой] они захватили, уничтожили и поглотили все, что только может быть, живое и мертвое. Благодаря ей они могут жить без какого-либо долга и ответственности перед кем-либо и чем-либо, и даже без необходимости учиться… Они убивают, сжигают, разрушают и убивают, как разбойники, всех, кто противоречит им, ибо ныне ничего не осталось у них, кроме силы {1157} .
Полемика дошла до таких крайностей, что даже Теодор Беза, будущий преемник Кальвина в Женеве, осудит ее в своей «Истории Реформации во Франции в 1521–1563 гг.». Однако именно эти недостойные выпады спровоцировали французские религиозные войны.
1157
M. P. Holt, The French Wars of Religion, 1562–1629 (Cambridge, UK, 1995), pp. 17–18