Поля крови. Религия и история насилия
Шрифт:
Первая мировая война (1914–1918 гг.) погубила целое поколение молодых людей. Однако поначалу многие европейцы восприняли ее с энтузиазмом – сложно ведь противиться эмоциям, которые некогда активировались религией, а теперь национализмом, новой верой секулярной эпохи. В августе 1914 г. европейские города охватила праздничная атмосфера. Подобно ритуалам Французской революции, она сделала «воображаемое сообщество» нации воплощенной реальностью. На улицах улыбались друг другу люди, совершенно незнакомые между собой, а те, кто годами был в ссоре, обнимались, ощущая удивительную сплоченность, не поддающуюся рациональному объяснению. В этой эйфории кто-то впоследствии видел всплеск массового безумия. Однако люди, пережившие ее, называли тот момент одним из самых глубоких событий своей жизни. Еще здесь усматривали «побег от современности»: ведь эйфория отразила глубокое недовольство индустриальным обществом, где людей распределяют по функциям и все подчинено сугубо материальным целям {1376} . Объявление войны выглядело призывом к благородству, альтруизму и самопожертвованию, которые придают жизни смысл.
1376
Eric J. Leed, No Man’s Land: Combat and Identity in World War I (Cambridge, UK, 1979), pp. 39–72
Австрийский писатель Стефан Цвейг вспоминал: «Все различия сословий, языков, классов, религий были затоплены в это одно мгновение выплеснувшимся чувством братства»; каждый «был растворен в массе, он был народ, и его личность – личность, которую обычно не замечали, – обрела значимость»; «каждый призван ввергнуть свое крохотное “Я” в эту воспламененную массу, чтобы очиститься от всякого себялюбия» {1377} .
1377
Stefan Zweig, The World of Yesterday: An Autobiography (New York, 1945), p. 224. [Пер. Г. Кагана. Цит. по: Цвейг С. Вчерашний мир. – М.: Вагриус, 2004. – Прим. пер.]
1378
Leed, No Man’s Land, p. 55
1379
Zweig, World of Yesterday, p. 24; ср. Leed, No Man’s Land, p. 47
1380
Цит. по: H. Hafkesbrink, Unknown Germany: An Inner Chronicle of the First World War Based on Letters and Diaries (New Haven, Conn., 1948), p. 37
1381
Rudolf Binding, Erlebtes Leben (Frankfurt, 1928), p. 237
1382
Carl Zuckmayer, Pro Domo (Stockholm, 1938), pp. 34–35
1383
Franz Schauwecker, The Fiery Way (London and Toronto, 1921), p. 29
1384
Цит. по: Carl Schorske, German Social Democracy, 1905–1917 (Cambridge, Mass., 1955), p. 390
Однако в окопах добровольцы быстро осознавали, что не только не спаслись от индустриализации, но и оказались целиком под ее пятой. Подобно зловещему религиозному откровению, война обнажила материальную, технологическую и механистическую реальность, сокрытую цивилизацией {1385} . «Все становится машиноподобным, – писал один солдат, – и можно даже назвать войну индустрией профессионального человекоубийства» {1386} . Но суровым приговором одиночеству и сегментации современного социума можно считать то, что многие солдаты не забыли глубокое чувство общности, пережитое ими в окопах. «Нас охватывало никогда уже не покидавшее внезапное товарищество», – вспоминал Лоуренс Аравийский {1387} . Один из преподавателей Симоны де Бовуар «обнаружил радость товарищества, преодолевавшую все социальные барьеры», и решил больше не поддаваться «сегрегации, которая в гражданской жизни отделяет молодых людей среднего класса от рабочих… и увечит» {1388} . Многие осознавали, что не могут ненавидеть даже врага, и бывали потрясены, когда в итоге видели людей, которых обстреливали месяцами. Один итальянский солдат объяснял: «Это такие же люди и солдаты, как мы, и в такой же униформе» {1389} .
1385
Leed, No Man’s Land, p. 29
1386
P. Witkop, ed. Kriegsbriefe gefallener Studenten (Munich, 1936), p. 100
1387
Lawrence, The Mint (New York, 1963), p. 32
1388
De Beauvoir, Memoirs of a Dutiful Daughter (New York, 1974), p. 180 (де Бовуар С. Воспоминания благовоспитанной девицы. – М.: Согласие, 2004.)
1389
Emilio Lussu, Sardinian Brigade (New York, 1939), p. 167
Секулярная война за нацию дала некоторым из ее участников опыт, отчасти похожий на религиозный: экстаз, ощущение свободы, равенства, сплоченности и общности с другими людьми, даже врагами. Тем не менее Первая мировая война положила начало столетию невиданных убийств и геноцида, обусловленных не религией, а своеобразным понятием сакрального: люди сражались за власть, славу, ресурсы и прежде всего нацию.
Глава 11
Религия наносит ответный удар
ХХ столетие ознаменовалось многочисленными попытками воспротивиться изгнанию религии в частную сферу. Убежденные секуляристы видели здесь желание повернуть время вспять. На самом деле эти движения – плоть от плоти нашей эпохи. Кое-кто даже называет их постмодерном, поскольку они отражают широкое недовольство канонами современности. Что бы ни говорили философы, политологи и политики, а в самых разных странах хватало людей, желавших, чтобы религия играла важную роль в общественной жизни. Этот тип религиозности часто именуется фундаментализмом – название неудачное, ибо плохо поддается переводу на другие языки и предполагает нечто монолитное. А ведь при всех сходствах между данными движениями у каждого своя направленность и свои истоки. Почти всюду, где возникала секулярная власть, развивался и религиозный контркультурный протест, похожий на мусульманские и индусские реформистские движения времен английского владычества в Индии. Попытка ограничить религию индивидуальным сознанием возникла на Западе в русле западной модернизации, но для других людей не имела смысла. Более того, многие находили ее неестественной, стесняющей и опасной.
Как я показала в другой книге, фундаментализм (будь то еврейский, христианский или мусульманский) сам по себе не склонен к насилию {1390} . Лишь крошечный процент фундаменталистов совершает теракты. Большинство из них пытаются жить благочестивой жизнью в мире, который все более враждебен вере. И почти всегда первопричиной протеста становятся события, которые воспринимаются как агрессия секулярного, либерального истеблишмента. В истории данных движений прослеживается общая закономерность: сначала их приверженцы отходят от основной части общества, чтобы создать анклав подлинной веры (как деобандцы на субконтиненте); затем некоторые (далеко не все!) переходят в контрнаступление. И всегда – исключений я не видела – такие движения укоренены в страхе: они полагают, что современное общество хочет уничтожить их веру. На паранойю это не спишешь. Скажем, в еврейской среде фундаментализм окреп после холокоста, попытки Гитлера истребить европейское еврейство. Более того, как мы уже видели, когда люди боятся уничтожения, их горизонты сужаются и появляется склонность к ответному насилию (хотя большинство «фундаменталистов» ограничивают свой антагонизм риторикой и мирной политической деятельностью). Наша задача – рассмотреть причины,
по которым возникают именно эти редкие, но опасные реакции.1390
Подробнее см.: мою книгу: The Battle for God: A History of Fundamentalism (London and New York, 2000). (Армстронг К. Битва за Бога. История фундаментализма. – М.: Альпина нон-фикшн, 2013.)
Чтобы лучше понять фундаментализм, рассмотрим историю одного из ранних таких движений. Оно возникло в Соединенных Штатах в ходе Первой мировой войны. Кстати, и само понятие было изобретено в 1920-е гг. американскими протестантами, желавшими вернуться к основам (англ. fundamentals) христианства. Отход от общественной жизни после Гражданской войны сузил и даже исказил их мировоззрение. Если раньше они боролись с расовым и экономическим неравенством, то отныне озаботились буквальным истолкованием Библии, настаивая на буквальной истинности каждого ее высказывания. Поэтому у них появился новый враг: не социальная несправедливость, а немецкая «высшая критика», которую усвоили либеральные американские христиане, все еще пытавшиеся отстаивать евангельскую позицию по социальным проблемам. Однако при всех своих разговорах о возвращении к основам такие движения были весьма новаторскими. Скажем, до XVI в. аллегорическое толкование Библии играло важную роль. Даже Кальвин не думал, что первая глава Книги Бытия точно описывает начало мировой истории, и отчитывал «безумцев», которые в это верят {1391} . Фундаменталистский подход означал необходимость закрыть глаза на вопиющие противоречия между некоторыми текстами самой Библии. Поскольку никаких альтернатив они не признавали, а последовательным их истолкование могло считаться лишь в рамках их специфического подхода, сторонники полной безошибочности Библии с самого начала жили в состоянии повышенной тревожности. «Религия вынуждена бороться за свое существование против большого класса ученых», – объяснял Чарльз Додж, который и сформулировал эту догму в 1874 г. {1392} Это желание поддержать авторитет библейского текста совпадало с общими тенденциями в разных христианских конфессиях. Всего лишь четырьмя годами ранее Первый Ватиканский собор выдвинул новую – и весьма спорную – доктрину папской безошибочности. В эпоху, когда сокрушались старые истины и важные вопросы оставались без ответов, многие хотели абсолютной уверенности.
1391
Кальвин, Комментарий на Быт. 1:6; см.: The Commentaries of John Calvin on the Old Testament, 30 vols, Calvin Translation Society, 1643–48, 1, p. 86. Подробнее о древних иудейских и христианских истолкованиях Библии, которые не придерживались буквалистского подхода, см.: мою книгу: The Bible: The Biography (London and New York, 2007) (Армстронг К. Библия. Биография книги. – М.: АСТ, 2008)
1392
Hodge, What Is Darwinism? (Princeton, NJ, 1874), p. 142
Все виды фундаментализма пропитаны ужасом перед войнами и насилием. Многие евангельские христиане думали, что жуткая резня Первой мировой войны есть начало конца и тягот, предсказанных в Откровении Иоанна Богослова. Глубокие опасения вызывала централизация современного общества, а также все, мало-мальски напоминающее мировое владычество. В Лиге Наций евангельские христиане усмотрели возрождение Римской империи и обитель Антихриста {1393} . Фундаменталисты полагали, что противостоят сатанинским силам, которые вот-вот погубят мир. Их духовность носила оборонительный характер и была пропитана страхом перед пагубным влиянием католического меньшинства; они даже называли американскую демократию «самым дьявольским правлением, которое когда-либо существовало на свете» {1394} . Кошмарный сценарий виделся им: последние времена с войнами, кровопролитиями и убийствами! Все это – симптомы глубокого смятения, тут бессилен холодный рациональный анализ. В менее стабильных странах сходные страхи и волнения нередко заканчивались физическим насилием.
1393
2 Фес 2:3–12; Откр 16:15; Paul Boyer, When Time Shall Be No More: Prophecy Belief in Modern American Culture (Cambridge, Mass., 1992), p. 192; George Marsden, Fundamentalism and American Culture: The Shaping of Twentieth-Century Evangelicalism, 1870–1925 (New York and Oxford, 1980), pp. 154–55
1394
Marsden, Fundamentalism and American Culture, pp. 90–92; Robert C. Fuller, Naming the Antichrist: The History of an American Obsession (Oxford and New York, 1995), p. 119
Ужас перед насилием Первой мировой войны побудил американских фундаменталистов отшатнуться от современной науки. Эволюционная теория стала объектом их постоянных нападок. Многие объясняли военные зверства немцев увлечением дарвиновской социальной теорией: мол, считают же дарвинисты жизнь жестокой и безбожной борьбой, где выживает сильнейший. Понятно, что такое истолкование Дарвина – вульгарное упрощение, однако люди пытались осмыслить самую кровавую войну в истории и приписали теории эволюции самые безжалостные проявления современной им цивилизации. Особенно тревожили эти идеи провинциальных американцев, которые ощущали, что их культуру захватывает секулярная элита, словно в стране чужеземные оккупанты! Особенно показателен знаменитый «обезьяний процесс» (1925 г., город Дейтон, штат Теннесси), когда фундаменталисты (во главе с Уильямом Дженнингсом Брайаном, представителем Демократической партии) попытались отстоять запрет на преподавание эволюции в школах. Им противостоял адвокат и рационалист Кларенс Дарроу, которого поддерживал свежеиспеченный Американский союз борьбы за гражданские свободы {1395} . Запрет остался в силе, но неубедительные ответы Брайана на острые вопросы Дарроу сильно дискредитировали фундаменталистов.
1395
Marsden, Fundamentalism, pp. 184–89; R. Lawrence Moore, Religious Outsiders and the Making of Americans (Oxford and New York, 1986), pp. 160–63; Ronald L. Numbers, The Creationists: The Evolution of Scientific Creationism (Berkeley, Los Angeles and London, 1992), pp. 41–44, 48–50; Ferenc Morton Szasz, The Divided Mind of Protestant America, 1880–1930 (University, Ala., 1982), pp. 117–35
Интересно дальнейшее. Газеты начали яростную кампанию, желая доказать, что мнения Брайана и его фундаменталистских сторонников – давно устаревший пережиток. Фундаменталистам нет места в современном обществе, полагал журналист Генри Менкен: «Они всюду, где знания – непосильная ноша для человеческого ума, даже те зыбкие и жалкие знания, что продают на разлив в красных школьных домиках». Он высмеивал Дейтон («теннессийское село с одной лошадью») и его жителей («приматов из горной лощины») {1396} . Но всякий раз, когда фундаменталистское движение подвергалось нападкам (с применением силы или через кампанию в прессе), оно обретало более экстремальную форму. Ведь люди думали, что страхи оказались обоснованными: секулярный мир действительно хочет их погубить! До «обезьяньего процесса» даже Ходж не утверждал, будто Книга Бытия содержит стопроцентно точную научную информацию. Зато впоследствии фундаменталистское движение подняло на щит креационизм. До Дейтона некоторые ведущие фундаменталисты все еще сотрудничали в социальной работе с представителями левого крыла, но потом они качнулись резко вправо и полностью отошли от магистрального направления, создавая собственные церкви и колледжи, радиостанции и издательства. Как-то незаметно они росли и росли, а в конце 1970-х гг. осознали значительную публичную поддержку и вновь энергично заявили о себе: пастор Джерри Фалуэлл основал организацию «Моральное большинство».
1396
Marsden, Fundamentalism in America, pp. 187–88
Американский фундаментализм боролся за право стать значимым голосом в американской политике – и небезуспешно. К насилию он не прибегал. И это неудивительно: американские протестанты страдали значительно меньше, чем, скажем, ближневосточные мусульмане. В отличие от секулярных властей Египта и Ирана, американское правительство не конфисковало их имущество, не пытало и не убивало пасторов, не запрещала их организации. Светская современность Америки не была навязана извне, а возникла в ходе естественных процессов. И появившись на публичной сцене в конце 1970-х гг., американские фундаменталисты воспользовались демократическими каналами для собственной пропаганды.