Полюшко-поле
Шрифт:
– Поедемте!
– рассмеялась Надя.
Они сели в машину.
– Как поедем? Быстро? Медленно?
– Как хотите, - отвечала Надя.
И снова, взяв на пустыре разгон, "газик" пролетел мимо гостиницы, и снова шарахались с дороги редкие прохожие, а Песцов косил глаза в сторону Нади. Она молчала. Машина пересекла городок и выбежала на холмистую, заснеженную равнину, порезанную на две половины темным хлыстом дороги. Это была та самая дорога, на которую Надя выезжала сегодня из леса. Но теперь лес оставался в стороне, машина мчала в открытую степь. Песцов восторженно поглядывал
Из-за сопки выплыла огромная красная луна; в ее печальном свете, тускло поблескивая желтыми глазами, "газик", точно сова, парил над темной дорогой. Вымахнув на покатую спину увала, он остановился на самой вершине.
– Нравится?
– спросил Матвей.
– Очень, - тихо ответила Надя.
Песцов погасил фары.
После рева мотора, после сильного шуршания колес о дорожную щебенку наступила неестественная тишина. И эти заснеженные холмы с каким-то зеленоватым, мертвым отблеском, и эти черные таинственные сопки, и эта кирпично-красная с седым налетом по краям, словно задымленная, луна - все казалось ненастоящим.
– Я еще в детстве любил останавливаться на буграх, - сказал Матвей. Куда бы ни шел, как бы ни спешил, а все задержишься, бывало, на самой высоте, посмотришь вокруг - и радостно и как-то торжественно становится. И успокаивает.
– Он курил и смотрел прямо перед собой в смотровое стекло.
– Церкви раньше ставили на буграх, - отозвалась Надя.
– Ближе к богу?
– улыбнулся Песцов.
– К солнцу, - серьезно ответила Надя.
– Скажите, а ваши колхозники охотно пошли на закрепление земли? неожиданно спросил Песцов, обернувшись к Наде.
– По-разному... Одни - охотно, другие обману боятся, как они говорят, улыбнулась Надя.
– Но правление ограничило. Остановились только на трех звеньях.
– А вы требовали большего?
– Да.
– Любопытно. Непременно загляну к вам... Хочется пожать вам руку. Матвей покрыл своей ладонью Надину руку и крепко сжал ее.
– Поедемте...
– Надя выдернула руку.
И опять неистово мчались по степи, по сонным улицам ночного городка.
Возле гостиницы Песцов услужливо помог Наде сойти.
– Спасибо, Матвей Ильич!
– Она подала руку на прощанье.
Песцов снял с Надиной руки перчатку, сжал ее захолодевшие пальцы и вдруг быстро поднес к губам.
– Что вы!
– испуганно сказала Надя, отдернув руку, а потом шепотом: Спокойной ночи.
Песцов стоял до тех пор, пока она не скрылась в подъезде, и только потом сказал:
– Спокойной ночи!
Садясь в машину, он спохватился: "Ах, черт! Я ж не договорился на завтра встретиться... Впрочем, бесполезно. Завтра утром она уедет. Да и зачем?! Все это блажь..."
Ехать в гараж не хотелось, и Песцов свернул опять к озеру, но поехал не через пустырь, а мимо палисадников, вдоль пустынного проулка. Внезапно от ограды отделился высокий грузный прохожий и как-то резко выкинул перед собой палку. Песцов сразу узнал Стогова. Он остановил машину и пошел навстречу секретарю, улыбаясь во все лицо.
– Ты чего это по улицам скачешь, казак?!
Добрым людям спать не даешь...– Эх, Василий Петрович, Василий Петрович!
– Что, наехало? А вот я палкой тебя вдоль спины-то... Ах ты, разбойник!
Песцов покорно подставил спину:
– Виноват, батюшка... Лукавый попутал.
– Ну, будет, будет! Зайдем ко мне, потолкуем.
Переваливаясь с ноги на ногу, точно слон, Стогов понес по тропинке свое большое, грузное тело к дому.
Стогов жил на берегу озера в белом кирпичном особнячке, обнесенном тесовым забором. В прихожей встретила их полная седеющая женщина в розовом переднике и в пенсне - жена Стогова, учительница.
– Здравствуйте, Антонина Ивановна! Извините за поздний визит, - сказал Песцов.
– Проходите в залу...
– Ничего, мать, ничего... Мы в кабинете по-холостяцки покалякаем, сказал Стогов.
– А ты не хлопочи...
Стогов провел Песцова в свой маленький кабинет, здесь над книжными шкафами висели ружья, оленьи и козьи рога, чучела... На полу валялась огромная шкура бурого медведя. С кушетки свешивалась пятнистая шкура барса. Каждый, кто входил в этот кабинет, видел, что хозяин пожить любил...
Стогов усадил Песцова в кресло к низенькому столику на раскоряченных ножках, вынул из секретера графинчик с прозрачной, как рубин, настойкой, налил в старинные граненые рюмки:
– Лимонник - дальневосточный эликсир... На чистом спирту. Всю усталость снимает. Будь здоров, Матвей!
Выпили.
– Вот и вся моя норма, - отставил пустую рюмку Стогов.
– Да, Матвей, подходит скучная пора... Кажется, все лимиты израсходовал. А вроде бы еще и не жил... Наливай себе.
Песцов снова выпил.
– Ты с кем уехал из райкома?
– Подвез переваловскую агрономшу... До гостиницы.
– Подвез...
– Стогов многозначительно усмехнулся.
– А может, увез?
– Заговорились... По научной части, - улыбался и Песцов.
– Странный ты мужик. Вроде бы умен, учен... А пустяков не понимаешь.
– О чем это вы?
– нарочито округлил брови Песцов.
– Тебе бы тройку с бубенцами. "В гривы конские ленты вплету..." Стогов потряс шевелюрой и прищелкнул пальцами.
– Сани устелить коврами да красавиц увозить бы.
– Да венгерку, да шапку набекрень. Красиво, черт побери!
– Во-во! Забываешься, братец, забываешься...
– А кто-то мне рассказывал, Василий Петрович, как зимним вечером один кавалерийский комиссар украл у богатого инженера жену на одну ночь... Прямо с вокзала!
– Тихо, тихо, трам твою тарарам!
– Стогов поднял палец и осторожно поглядел на дверь.
– Бородатый инженер ждет ее у главного входа на собственном экипаже... А они по задворкам да на извозчика... Да в лес на дачу... А на другой день: "Извини, мой милый... Я отстала от поезда!"
Стогов добродушно посмеивался:
– Учти, Матвей, то был нэп... Лихой кавалерист с глупостями в голове. А теперь - иное время. И не забывай - кто ты? что ты?..
– Что ж я! Остался я на полдороге, Василий Петрович, - иным тоном сказал Песцов.
– От научной работы оторвался... Тут вот в суете да в маете...