Понять. Поверить. Простить

Карла ушла. И, как это ни странно, я в какой-то мере был этому рад. После той неожиданной встречи в Москве Эля вновь, словно ураганный вихрь, ворвалась в мои мысли: что бы я не делал, мои мысли были только о ней. Сколько бы я ни злился, сколько бы ни обвинял ее, все равно я продолжал ее любить. Находясь рядом с Карлой, я все время представлял Элю. Всегда — даже до поездки в Россию. Я не мог отпустить ее, да и просто не хотел. Любил, скучал и злился. Адская смесь чувств, которая никак не давала забыть Элю.

Я налил себе еще один бокал коньяка. И осушил его маленькими глотками. Сколько же всего мы упустили, потеряли за эти пять лет. Повинуясь непонятному порыву, я включил свой ноутбук и стал пересматривать фотографии дочери. Моя девочка, моя маленькая принцесса. Я так и не успел с тобой познакомиться. В памяти вдруг возник сон, который когда-то давно мне приснился. Я никогда не запоминаю сны, но именно этот запомнился. Мне снилась маленькая девочка, которая гуляла со мной в парке возле пруда. Мы вместе запускали в воду кораблик на управлении. И девочка называла меня папой. А затем она за руку вела меня в сторону лужайки, где на расстеленном покрывале сидела Эля и, с улыбкой и распахнутыми объятиями, ждала нас, подставляя щечки для поцелуев. И почему-то в конце этого сна девочка спросила: "Папочка, не оставляй нас больше, хорошо?".

Этот сон повторялся несколько раз. Я пытался вспомнить, когда же это происходило, и с удивлением, сопоставив все факты, все события и дату рождения Анечки, понял, что этот сон был за несколько дней до рождения дочери. Это была какая-то мистика: как будто малышка звала меня.

Но самое непостижимое случилось, когда Эля с Анютой попали в аварию. Я это чувствовал — и душой, и телом — у меня даже сердце тревожно билось. В душе было такое сильное волнение и тревога, что я просто никак не мог понять, что же происходит. Почему-то сразу же подумалось, что дома что-то произошло. Я позвонил маме, но она так ничего и не сказала — лишь только попросила меня поскорее приехать. Я до сих пор виню себя за то, что не бросил все и не приехал. Может мое присутствие ничего бы и не изменило, но я смог бы провести хоть некоторое время со своей маленькой дочерью, со своей принцессой. Да и Эля тоже очень нуждалась тогда в поддержке и любви. Я бы смог оставить свои обиды и просто быть рядом с ней. Но мне не дали этого шанса. Не дали мои же родные люди — моя семья.

Я смотрел на фотографии своей малышки и плакал. Мне не было стыдно за свои слезы — это были слезы боли, потери. Я не видел ее рождения, не держал ее крошечную на руках, не видел ее первых шагов, не слышал ее первых слов, не видел первых рисунков. Я так и не успел с ней познакомиться. Теперь, зная всю правду, я могу понять Элю, могу принять ее страх. Могу ее простить — я слишком сильно ее люблю, чтобы обвинять и ненавидеть. Но вот смириться с тем, что у меня навсегда отняли дочь, не смогу никогда — это будет всегда жить внутри меня. Я не стану никого обвинять, вот только выводы свои я извлек из этого жестокого урока судьбы: никогда не скрывать от своих близких НИЧЕГО и верить им.

И уже под самый конец стали приходить мысли о нашей встрече на Настиной помолвке. Когда я узнал от Светы, что у меня оказывается, есть ребенок, я был просто поражен. Я тут же позвонил отцу, чтобы сказать, что хочу приехать и разыскать Элю и узнать, правда ли это. А он лишь подтвердил, что это правда:

— Стас, раз уж ты так все узнал, то я тебе скажу еще больше: Эля дружит с Настей и будет сегодня на ее помолвке. Мы не хотели тебе рассказывать все по телефону, это было бы не правильно…

— Неправильно? — разозлился я. — Да о таких вещах нужно было сразу же мне рассказать. Пап, ты взрослый человек, ну как так можно…

Я лихорадочно прикидывал, что же теперь делать. И видел лишь одно правильное решение — приехать на помолвку, чтобы встретиться с Элей. По дороге в Москву я пытался унять свои чувства, но злость никак не унималась. И чем больше я думал о том, что у меня есть взрослый ребенок, тем больше понимал, что только накручиваю себя, но уже ничего не мог с этим поделать.

К сожалению, я не смог себя сдержать, увидев Элю. Злость и накопившаяся обида во мне взяли верх — и вот во что это все вылилось. Я только обвинял Элю и даже не дал ей возможности все мне рассказать, оправдать себя. Конечно же она теперь не хочет даже видеть меня. Ей и самой очень досталось от жизни: предательство родителей, беременность и уход в неизвестную жизнь, гибель Анечки. А тут еще и я со своими обвинениями…

Я должен ее увидеть вновь, я должен попросить прощения. Я хочу начать все с начала — я верю, что наша любовь все еще жива и что у нас все еще получится. Я люблю эту женщину и сделаю все, чтобы мы были вместе и чтобы она была счастлива.

В окно стали пробиваться первые отблески зари, а я все еще сидел, крепко сжимая в руке бокал. Я просидел так всю ночь, предаваясь воспоминаниям. Эля все свои переживания записывала в дневник, а я все держал в себе, глубоко-глубоко, не допуская даже порой самого себя к этим воспоминаниям. И вот сегодня все эти воспоминания разом нахлынули, разбередив душу.

Я десятки раз перечитывал этот дневник и очень остро ощущал Элину боль, ничуть не меньшую, чем моя собственная. Некоторые записи из Элиного дневника никак не желали покидать мои мысли и строчки все время мелькали перед глазами:

"Это был тот самый момент, когда я все для себя решила. Что бы ни случилось, что бы ни решили мои родители — я обязательно сохраню ребенка. Ведь это же его — Стаса — ребенок, зачатый от любви (я все же хотела верить в это). Я просто не имею право убить этого малыша, ведь вот же он — малюсенький, размером с горошинку, но ведь уже живой. А биение его сердечка теперь ощущалось и во мне внутри. Ведь это МОЙ… Нет НАШ малыш… Как я буду смотреть в глаза его отцу, зная, что убила плод нашей любви… "

"Я скучаю. Так скучаю, что внутри от одиночества все скручивает. В душе образовалась пустота и ничто не может эту пустоту заполнить. Даже маленькая Анюта не может ни вытеснить, ни заменить Стаса из моего сердца…"

Где же она сейчас? Мне было страшно за нее — как бы в таком состоянии она не попала в беду. Я чувствовал, что сейчас она остро нуждается во мне, но гордость и обида не позволяют Эле вернуться. Она боится, что я не прощу. А я простил. Я уже давно все простил, потому как моя любовь к ней выше всего.

Я разжал ладонь и посмотрел на предметы, лежавшие в ней: одна сережка с бриллиантиками и капелькой граната — та самая из пары, которую я подарил Эле на наш волшебный Новый год, (она обронила ее в ванной комнате в день Настиной помолвки, когда между нами состоялся разговор — Настя сказала, что Эля никогда не носила иных украшений, только эту пару сережек) — и кольцо с россыпью гранатов и бриллиантов — я хотел его подарить Эле незадолго до тех трагических событий в нашей жизни, хотел сделать ей предложение, но так и не успел. А я все эти годы бережно хранил ее подарок — часы. Они всегда были со мной, напоминая о тех волшебных днях, что были у нас с Элей. Может быть это мелочно, но мне постоянно нужны были напоминания о моей девочке, без которой я не жил, а существовал: эти часы, кольцо да фотография, которая стояла на тумбе и которой я мог любоваться часами, проводя пальцем по волосам, губам и глазам, рукам. У Эли была Анюта как напоминание обо мне и подаренные мною сережки, а у меня — ее часы, фото и то кольцо, которым я хотел связать наши жизни.