Попасть в отбор, украсть проклятье

Все то время, пока я вершила цензуру, объезженная бестия стояла рядом с нами. Подозрительно преданно так стояла. Бдила, как бы репортер лишний раз не то что не шелохнулся – не вздохнул.

А когда закончила и протянула обиженному парню его камеру, то…

– Знаешь, такие таланты, как ты, думаю, пригодятся в отделе карателей.

– Чего? – Вылупился парень, а потом, приняв гордый и независимый вид, вздернул нос и отчеканил: – Свобода слова не продается!

– Не путай свободное слово с одичавшим, - парировала я. – Вторгаться с полпинка в личную жизнь – это дикость.

– Дикость для эйры – это губить результаты моих трудов…

Он не договорил, а я уцепилась за это его «эйра». Не умертвие! Значит, он ещё не понял, кто перед ним. Может, у него возникли подозрения, но я для него была все же живая, а не мертвая. Я перебила пацана:

– Прежде чем губить, я оценила. – Вскинула бровь.
– Именно поэтому предлагаю тебе и твоему таланту достойное применение. И не в бульварном новостном листке.

Развернулась и, более не говоря ни слова, пошла прочь. А за моей спиной слышался цокот. Вот ведь настырный гиппогриф. Увязался следом!

Впрочем, дойти до ворот я не успела. Они медленно открылись, повинуясь пассу ворона, стоявшего за кованой оградой. Каратель оказался рядом как-то невероятно быстро. И вроде не бежал навстречу, а все же… Глазом моргнуть не успела – и он рядом.

– Далеко же тебя занесло. Ты его догнала?

На эти два вопроса я ответила в истинно цвергской манере: задав третий.

– Как ты меня нашел?

– Следилка. И да, того молодчика-репортера я и догнал, и успел с ним побеседовать. Нахвостникам кто-то из посетителей салона услужливо сообщил о том, в каком салоне я покупаю этим вечером платье своей новой любовнице.

Мне при его словах вспомнился прожигавший спину взгляд. Не зря меж лопаток свербело. Ар же с подозрением скосил глаза на переминавшегося с ноги на ногу рядом гиппогрифа.

– Я тоже и догнала, и пообщалась, и пригласила к тебе в отдел поработать…

– Прости? – Ворон после последних моих слов даже чуть сбавил шаг.

– Он оказался до жути талантливым малым… К нему стоит присмотреться.

Пришлось пояснить, в чем именно талант пацана. Ну, кроме удирательного. И как только я закончила свою речь, то подумала, что начинаю мыслить, как Арнсгар, который дарованиями не разбрасывается.

Ворон словно понял меня без слов. Просто сделал шаг, оказавшись непростительно близко, и положил руку мне на плечо, приобнимая. И тут же сбоку послышалось шипение гиппогрифа.

– Тай, я все понимаю, – глядя не на меня – на эту бестию, начал ворон.
– Но я выпустил тебя из поля зрения всего на каких-то десять минут. Как ты за это время умудрилась приручить реликтового дикого Нолькинского гиппогрифа?

– Я испугалась и… нечаянно его объездила….

– Так это ты с испуга укротила зверя, который, считалось, приручению не поддается?
– подозрительно уточнил Ар.

– Да я же говорю, что не нарочно!

– Тай, я даже боюсь представить, что ты можешь сотворить не нечаянно, а специально, – с самым серьезным видом заявил каратель.

Мы с гиппогрифом синхронно фыркнули.

– Знаешь, не хочу быть сирином, принесшим дурную весть, но ему придется остаться тут.

Зверь возмущенно заклекотал.

– Будешь вести себя хорошо, она завтра тебя навестит, – строго, будто учитель в школе, произнес ворон, обращаясь к бестии.

– А сейчас нам с Тай стоит все же наведаться по очень важному делу к офицеру Эйроу, пока не наступила глубокая ночь.

Удивительно, но мне показалось, что гиппогриф все понял. И даже величественно развернулся, показал нам свою корму и потрусил в сторону вольеров. Туда, где остался газетчик.

Впрочем, ворон не был бы вороном, если бы по–альвийски тихо и, не прощаясь ни с кем, ушел из бестиарического парка, оставив тот с открытыми воротами, гарцующим меж аллей гиппогрифом и не оплатившим вход репортером. Нет. Каратель привык наводить порядок.

Сдается, Арнсгар даже собственные роды держал под личным контролем, повитух – в нервном напряжении и вообще начал отдавать распоряжения, еще не появившись на свет!

Вот и сейчас каратель достал кристалл связи и по–военному отчеканил приказы касательно репортеров и парка. И лишь после того, как закончил, обратился ко мне, подставляя локоть:

– Прошу.

Я изогнула бровь в светской манере, поддерживая игру.

– Благодарю вас, господин каратель, - ответила я ворону в лучших традициях архитектора-окулиста: строя глазки и хитро улыбаясь. А затем добавила: – Итак, после того как инцидент со снимками исчерпан, можно ехать к Эйроу?

– Тай, не стоит забегать вперед: арбалетному болту легче всего вписаться как раз меж лопаток.

– Что ты имеешь в виду?
– сбилась я с тона утонченной воспитанности.

– Лишь то, что я бы перед тем, как заходить к последнему подозреваемому, спрятал в рукавах пару метательных звезд.

– Еще одну?
– удивилась я, справедливо полагая, что ворон и так вооружен.

– А ты, оказывается, меня уже хорошо изучила, - он плутовски улыбнулся.

– Конечно! Мы же разделили с тобой ложе прошлой ночью, - тоном оскорбленной ведьмы возмутилась я.

– Скорее – разнесли вдребезги, - припомнил ворон то, как эпично в Кейше его кровать после ночной гонки брызнула щепками от пульсара ренегата.

– Как умею, так и делю постель, - ничтоже сумняшеся парировала я.

Именно в этот момент мы подошли к магомобилю, который так и стоял припаркованным у модного салона. ? том, что четверть часа назад здесь произошел чарографический конфуз, не говорило ровным счетом ничего. Ну, кроме вытянувшегося лица швейцара, который при виде нас с вороном нервно дернул глазом.

Подозреваю, что, пропустив в модный салон репортеров, за эту свою оплошность он дорого поплатился: деньгами из жалования, нервными клетками из организма и красотой смазливой физиономии, на которой расцвел след от оплеухи.

Это я отметила машинально, садясь в магомобиль.

Замелькали улицы и проспекты района Голубой Ягоды. Моего любимого места в столице. Для меня это было сердце города. Не рыночная площадь и район Брокеров, не квартал Кристаллов, где царствовали журналисты и маги-искусники. Именно Ягода с ее зданиями прошлых столетий.

Тогда строили пусть и так же, за деньги, но при этом вкладывая душу. Даже жилые дома и мануфактуры. И это чувствовалось. В ныне старомодных и вычурных фасадах, стрельчатых окнах, резных вывесках.