Порченная кровь

— Вот зараза, все к такой-то матери. Я слишком устал. Мне наплевать.

Он опустил глаза и распахнул рубашку, открывая незаживающие красные следы:

— Валарис, жулик ты бледнючий, слышишь? Я — все. Пусть Манфред молится, и с нами будет покончено. Меня задрала эта паршивая жизнь. В мире больше нет ничего, ради чего стоило бы жить...

Он замолк, увидев, как на него смотрит Франка. Взгляды их встретились. Сердце его бухнуло. Она была в ярости! Он достаточно хорошо знал лучницу, чтобы понять: она злится, что он сдался, что из-за собственной усталости бездумно убивает их всех. И вдруг в мире не осталось ничего прекраснее этого сердитого лица. Он бы с радостью выслушал от нее что угодно. Счастливую и печальную, лукавую и мрачную, он любил ее, и, поняв, что жить ему все же есть ради чего, он понял и то, что надо держаться. Он не представлял, что теперь делать, но, пока Франка жила и была настолько неравнодушна к нему, чтобы сердиться, он был готов продолжать искать выход из этого кошмара.

— Гм. — Он изобразил беззаботный смешок (прозвучавший, будто кто-то пытается придушить кошку). — Шутка, лорд Валарис. Шутка. Мы тут малость подустали, но я не сдамся. Я не хочу умирать, и мы заберем камень, даже если у нас на пути встанут все рыцари Империи, не переживай.

Черные сердца стояли неподвижно, оглядываясь, словно ожидали, что из темноты их вот-вот настигнет проклятие Манфреда. Когда ничего не случилось, они немного расслабились.

— Капитан, — выдохнул Халс, — капитан...

Райнер поднял руку.

— Знаю, прости меня. Я не имел права втягивать вас в свою... шутку. Я... в следующий раз мы проголосуем, ладно?

Халс посмотрел на него долгим взглядом, потом гоготнул и отвернулся, качая головой.

— Псих. Совершеннейший псих.

Павел фыркнул.

— А нам что с того?

Остальные нервно засмеялись — все, кроме Йергена и Франки — она уставилась на Райнера большими недоумевающими глазами.

— Ну, — Райнер с неохотой оторвал от нее взгляд, — надо бы нам вернуться и посмотреть, что они с ним сделали. А там разберемся, как вызволить его обратно.

— Э-э, капитан, — произнес Август, пока остальные собирались вместе, — я честный гражданин Талабхейма и думаю... — Он неловко помолчал. — Может, и нехорошо это... ну, сделать то, что ты предложил.

— А? Что ты сказал, пикинер?

— Ну, все же сложилось, как мы хотели, правда? — медленно проговаривал Август. — Вот если бы не граф и не этот яд, и вообще... Камень у графини, и Теклис с ним разберется. Нам ведь можно просто больше ничего не делать, и все будет хорошо, так?

Райнера чуть не вывернуло.

— Ты что, предлагаешь нам пожертвовать жизнями на благо Империи? Предать лорда Валариса и умереть, чтобы другие жили?

Август кивнул:

— Ну да, я имею в виду как раз это.

Райнер вздохнул. С того момента, как Манфред заключил договор с Валарисом, Райнер пытался что-то сделать: добыть камень, принести его темному эльфу, освободить Манфреда... а затем сокрушить темного эльфа силами Теклиса и Империи, пока тот эту самую Империю не уничтожил. Но раз Валарис подслушивал все, что говорится в присутствии Райнера, сообщить остальным свой план он не мог. Он надеялся: старые товарищи знают его достаточно хорошо, чтобы догадаться, что он задумал. Но переубедить Августа было невозможно. Вместо этого приходилось убеждать темного, что он, Райнер, расходится с Августом во мнении.

— Пикинер, — сказал Райнер, — Манфред не зря назвал нас Черными сердцами. Это потому, что у нас нет чести. Мы преступники, над чьими головами он держит петлю. Мы занимаемся этой работой, потому что ценим собственную шкуру превыше дружбы и преданности стране, народу и семье. Мне не нравится то, что происходит с Талабхеймом, но, если придется выбирать между Талабхеймом и собственной шкурой, я выберу шкуру... А когда мы вернемся в Альтдорф, выпью за светлую память Талабхейма. Понятно?

Август поморгал, глядя на него с пустым лицом, потом опустил голову, сжав челюсти.

— Ну да, более или менее. А я-то надеялся, что у тебя больше чести, чем у того гребаного предателя.

— Больше чести, чем у графа Империи? Не смеши меня! Мы висельники. А теперь, — сказал он, обращаясь к остальным, — довольно. Пошли.

Остальные смотрели на него с тем же мрачным недоумением, что и Август.

Он сплюнул.

— Что? Не нравится, что я это сказал вот так, прямо? Мы — негодяи! А теперь идем.

Черные сердца обогнули пещеру по боковым тоннелям, прячась от крысиных патрулей, и наконец нашли дорогу наверх, к тому плато, где стояла человеческая армия. Они пригнулись и встали на значительном отдалении от склона, потому что внизу, на равнине, крысы перестраивались и возвращались к работе. Солдаты зеленой армии строили своих коричневых противников в длинные цепочки и сдавали надсмотрщикам с бичами, которые уводили их ковырять искажающий камень и грузить его кусками на тележки.

Должно быть, люди отступили в спешке, унося отводящий камень: убитые лежали там же, где упали, толстым слоем покрывая плато, — солдаты всех отрядов, с открытыми невидящими глазами, в окровавленной разноцветной форме. Черные сердца обобрали трупы — взяли себе снаряжение и золото, радуясь, что у них появилось нормальное оружие и доспехи, — и перекусили остатками еды, обнаруженными в поясных сумках убитых. Еще они забрали трут и факелы. Райнер проглотил недоеденную куриную ногу и кусок заплесневелого хлеба. Он был так голоден, что качество еды не имело значения.

Халс упер в землю и попытался согнуть длинное дубовое копье. То почти не поддалось.

— Вот так-то лучше, — сказал он. — Пойдет и для рыцарской атаки.

Франка нашла лук, Герт — арбалет, и они наполнили колчаны стрелами и арбалетными болтами, вытащенными из крысиных трупов.

Вооружившись, они по сигналу Райнера пустились в долгий путь к песчаным тоннелям.

Было уже утро, когда они наконец вернулись на поверхность и зашагали обратно в Таллоу. Жителей зараженного квартала снова больше интересовали их собственные свары, чем Черные сердца, так что они благополучно миновали этот район, накрытый клубящимися тучами и то и дело озаряемый какими-то странными вспышками.

Райнер дал знак Франке, чтобы она немножко отстала.

— Да, капитан? — сухо сказала она.

— Знаю, — прошептал Райнер, — ты от меня сейчас не в восторге. Случилась небольшая истерика, извини. Но хочу сказать тебе, что меня тогда остановило. А то ведь неизвестно, чем бы все кончилось — может, я бы угробил нас всех из-за своей жалкой слабости. Но когда я увидел твое лицо... — Он покраснел. Звучало как-то слащаво, по-детски, но это была правда. — Ну, мне расхотелось умирать.

Франка уставилась в пол, сжимая навершие меча.

— Понятно.

— Я был дурак, — продолжал Райнер. — Не доверял тебе. Я позволил подозрениям возобладать надо мной. Я знаю, что один из нас — шпион Манфреда. Но еще я знаю — вообще-то, всегда знал, — что это не ты. Просто я не дал голове прислушаться к сердцу. Теперь... теперь они договорились.

— И ты ждешь, чтобы я тебя простила?

Сердце Райнера замерло.

— Нет... думаю, что нет. В первую очередь, мне не надо было так с тобой. Сделанного не воротишь, и я не стану винить тебя, если не простишь, как бы это меня ни тяготило.