Поросль
Шрифт:
Машка всегда носила эту птичку, не снимая. Как-то мама, то ли расчувствовавшись, то ли желая потратить сдачу с бутылок, купила Машке этот кривой кулон. Для девочки копеечная безделушка стала самым счастливым подарком.
Аяна сидела, сжавшись комком, и держала в пальцах маленький кулончик. Потом, разозлившись неведомо на что, швырнула его в мусорное ведро и расплакалась – безобразно и жалко, зажимая рот рукой…
Сколько она проплакала, сидя на холодном полу на кухне, она и не знала. Храпела за стенкой мама, в детской было тихо. Притащив на кухню забытый в коридоре маленький ранец, Аяна принялась вытаскивать
В руках остался лишь дневник – розовый, с игривыми котятами на обложке. Аяна распахнула его, пролистнула наугад – пустой. Весь пустой. Учебный год только начался, сентябрь на дворе, и кроме записей о плохой успеваемости и безобразном поведении там ничего не было. Белые странички без единой буквы.
Нерастраченная жизнь.
Дневник улетел в мусорное ведро.
Набросив ветровку на ночную рубашку и натянув брюки, Аяна подхватила мусорку и пошла на улицу. Спать все равно не хотелось.
Уже в подъезде она нащупала что-то странное в кармане брюк – какой-то твердый и продолговатый предмет. Поставив ведро на ступеньки, Аяна вытащила вещицу, всмотрелась в нее. Тусклый свет закопченной лампочки в подъезде проигрывал ночному мраку по всем фронтам.
Но и этого света было достаточно. Аяна сжала вещицу в руке, крепко сжала, до хруста костяшек. Зажмурилась, привалилась к стенке, чувствуя, что ноги почти не держат.
Помада. Багровая помада, которую Машка утащила у старшей сестры, а потом густо намазала ею губы. Перед глазами возникло Машкино лицо – бледное и пучеглазое, с большим крючковатым носом. Только распухшие губы выделялись ярким пятном.
Аяна вспомнила испуганные глаза сестренки, когда та оправдывалась из-за сворованной помады. Аяна вспомнила и злость, и черную ненависть, и грубые слова. «Воровка».
Аяна вспомнила все. И это было невыносимо.
Не понимая, что делает, девушка открыла помаду, посмотрела на кривой слом, поблескивающий в тусклом свете. Машка, наверное, до смерти боялась того мига, когда Аяна обнаружит испорченную помаду. Боялась злости, криков, болезненных пощечин.
Только вот злости в Аяне больше ни на грамм не было. Проведя багровой краской по губам, девушка бросила помаду в мусорное ведро – хорошая была помада, да и обломком еще можно было бы красить губы… Только вот теперь помада всегда будет напоминать о сестренке, о недалекой и светлой Машке, которая сегодня (или вчера уже?..) так глупо погибла.
Прыгнула ли Машка под поезд из-за этой несчастной помады?
Аяна надеялась, что нет. Не прыгнула.
Во мраке подъезда криво накрашенные губы казались черными. Притихло в ногах вонючее мусорное ведро, сверху насмешливо смотрели на Аяну с розового дневника беззаботные котята. Согнувшись вдруг, девушка воровато вытащила из мусорки уродливый кулон с птичкой и сунула его в карман.
– Машка… – прошептала в ночную тишину Аяна, чувствуя, как все дрожит внутри. – Что же ты, Машка…
Подъезд не ответил.
Тишина.
ГЛАВА 3
Санек
За окном бушевала вьюга –
колкий снег россыпями бил в стекла, студеный ветер задувал в каждую щель растрескавшихся деревянных рам. Будильник, противно бьющий по мозгам, никак не затыкался.– Янка! Выруби! – гаркнул Санек, пытаясь хоть куда-нибудь спрятаться от мерзкого звука. Будильник продолжать пищать.
Рыдал Петька – и откуда только в таком крошечном тельце есть силы орать без перерыва?! Кряхтел рядом Илья, дергался, ударяя светлыми пятками по ногам Саньки.
– ЯНА! – заорал взъерошенный и заспанный Санек, садясь на диване.
Аяна, одетая в толстый замызганный свитер прямо поверх ночной рубашки, вошла с черным лицом в комнату. Бледная и худая, с пылающими глазами, она походила то ли на растрепанную ведьму, то ли на дьявола.
Только алеющие прыщики на лице напоминали о том, что она человек.
– Чего орешь? – спросила Аяна неласково, подняла крикливого Петьку и заткнула ему рот соской на детской бутылочке. Петька сразу же принялся жадно есть. – Сам бы встал и выключил. Я еду греть пошла.
– Могла бы и будильник с собой взять, – огрызнулся Санек, сползая с дивана. Из-за пружин тупой болью ныли ребра.
– Ничего больше не сделать вам?! – вспылила Аяна. – Я и так тут как нянька, домработница и надзирательница – три в одном! Хоть один бы из вас что-то сделал: Петьку покачал или Илье памперсы поменял! Только орете, достали уже!
– Не вопи, – фыркнул Санек, напяливая на себя тонкие джинсы с дырами на коленях.
– Да пошел ты! – крикнула Аяна и перехватила Петьку покрепче. – Уроды вы, а не родственники!
Лидка, по обыкновению молчаливая, собирала в рюкзак свои тетрадки. Последние учебные дни перед Новым годом были спокойными – в школе царила радостная суматоха, повсюду висели дохлыми гусеницами пушистые гирлянды, в фойе стояла обглоданная елка, и даже учителя были расслабленными и веселыми. Только вот ходить в школу все равно надо было, а ведь так хотелось поспать…
– Заплести тебя сегодня? – спросила Аяна у Лидки, отвернувшись от невыносимого Санька. Петька, почти доевший свою кашу, с чавкающим звуком теперь высасывал воздух из бутылочки.
Лидка, уже одетая и все еще лохматая, лишь скользнула взглядом по Аяне:
– Нет. Не надо.
– Как хочешь, – Аяна набросила на плечо грязное полотенце, прижала к себе Петьку, погладила его по спинке. Снова глянула на Санька: – Хоть сегодня дойди до школы. Я говорила с Грымзой. Если ты опять не появишься, тебя вышибут.
– Не имеют права, – выпятив нижнюю губу, беззаботно отозвался Санек. Он искал какую-нибудь футболку в наваленной горе несвежих детских вещей.
– Всё они имеют. Опять будешь не аттестован – останешься на второй год. В седьмом классе, как дебил какой-нибудь. Тебе это надо?
– Отвали.
– Хоть раз послушай, – процедила Аяна. – У психиатра на учете, в полиции на учете… Еще и второгодником будешь, да?
– Захочу и буду. Моя жизнь. Ты мне не мать.
Аяна вспыхнула. Уложив икающего Петьку на матрасик, она скомкала в ладонях перепачканное полотенце и поднялась, не зная, что сказать. Да, она не мать им. И Виктория им матерью не была, но ее они порой слушали – старшая сестра всегда умела найти подход к каждому, а нотации Аяны все пропускали мимо ушей.