Поросль
Шрифт:
Аяна молчала, покачивала брата на руках.
Как только позвонили из полиции, мать потемнела лицом, но в глазах ее возник нездоровый блеск. Аяна в это время пыталась прибраться в большой комнате – уносила в мойку грязные тарелки, сгребала мусор и бутылки в шуршащий пакет, рассовывала по углам грязные вещи…
Мама тогда положила телефонную трубку на стол, замолчала, глядя куда-то в сторону. Глаза ее остекленели.
– Что? – спросила Аяна негромко. – Что случилось?
– Машка погибла, – хрипло ответила мать и поднялась с места. Подошла к шкафу, выдвинула ящик, вытряхнула
– Ты куда? – голос Аяны почудился глухим и едва слышным, девушка что-то продолжала механически собирать в пакет, но едва понимала, что происходит. Мир вокруг нее, казалось, стал слишком резким.
– В магазин.
– Мам, ну сейчас хоть не пей! Пожалуйста! Не сегодня! – в отчаянии вдруг крикнула Аяна, отшвырнула пакет и расплакалась. Мать смерила ее презрительным взглядом, будто Аяна снова стала маленькой и глупой девчонкой, которая ни черта не соображает.
– У меня вообще-то горе, – сказала мать и ушла, хлопнув дверью. Вернулась через час с двумя бутылками водки, села на кухне, зажав во рту сигарету, и потерялась где-то там, в клубах сизого дыма.
Аяна больше не сказала ей ни слова. Она все катала на языке одну-единственную фразу, выжигала ею себя, словно бы надеялась на большой пожар, который сожжет все дотла, чтобы ничего больше не болело.
Машка погибла.
Сейчас, когда вечернее солнце едва-едва пряталось насмешливо за крыши, заливая все вокруг розовым светом, на кухне сидели оперативники, разговаривали с мамой. Аяна подошла к окну, бережно придерживая Петьку. Тот, наконец-то разомлевший, уже посапывал, раскинув маленькие пухлые ручки.
Остановившись у подоконника, Аяна выглянула туда, в беззаботный и теплый сентябрьский вечер, где никто, практически никто и не знал, что Машка-то погибла. Маруська… Смешливая, пусть немного глуповатая и наивная, Машка всегда выделялась среди всех них, живущих в этой тесной двухкомнатной квартире на первом этаже обыкновенной пятиэтажки.
Аяна всегда ругала Машку больше всех, потому что где-то в глубине души знала, что если из кого-то и выйдет толк, то это будет Машка. Она всегда была самой доброй, самой чистой и самой искренней.
И почему нельзя было сказать ей об этом раньше, до того, как…
К черту.
Перехватив братика одной рукой, Аяна сердито вытерла глаза ладонью. Хватит плакать. Что-то разве изменится?
На улице в футбол играли мальчишки – долговязый Санек, едва узнавший о несчастье, торопливо пригладил свои бесцветные волосы и, подхватив мячик, умотал на улицу. Сейчас он носился там, среди ребят, визжал что-то злобно, когда чей-то пас улетал в «молоко», носился молнией, дрался за каждое очко…
Аяна в этот момент его почти ненавидела. Ей вот тоже так хотелось – бросить все, забыть о мертвой сестренке да пойти гулять к Пашке, они три дня уже не виделись. Гулять по осенним светлым улицам, бродить под белыми фонарями, собирать букеты из сухих листьев, целоваться на каждой лавочке…
А она сидит дома, качает крикливого Петьку, вытирает привычным движением слюни Илье. Запертая, словно в клетке. А Санек носится там, пинает мяч, счастливый и беззаботный, будто ничего и не случилось.
Уложив Петьку
на матрасик, Аяна накрыла брата одеялом, подоткнула, только чтобы не протянуло сквозняком из деревянных окон.– Последи за ним, – тихо буркнула Аяна Лидке, которая тенью сидела в углу за расшатанным письменным столом и что-то рисовала. С едва слышимым шорохом скользили карандаши по бумаге. Лидка молчала, только дрожали ее огромные пышные щеки.
– Слышишь? – рыкнула едва слышно Аяна.
– Слышу, – еще тише отозвалась Лидка, отложила в сторону зеленый карандаш и взяла фиолетовый, темный, схватила его в кулак, словно хотела сломать. – Да что с ним-то будет…
– Присмотри, – повторила Аяна и, отвернувшись, глянула прямо на Илью.
Брат родился слишком рано – Аяна прекрасно помнила, как мама привезла его домой, крошечного, смахивающего на скрюченную ветку, и оставила плакать на диване. С каждым днем своей невеселой жизни Илья становился все более и более странным, все чаще кричал от боли. Детский церебральный паралич, задержки в развитии, умственная отсталость и еще стопка диагнозов, бумажек с синяками печатей…
Чаще всего Илья лежал, как сломанная и забытая игрушка. Иногда мама принималась хлопотать над ним: меняла изгаженные пеленки, разминала скрюченные стопы, гладила худые ноги – сплошь кости, обтянутые кожей… Но потом она забывала о нем, и Илья молча лежал на диване.
Глаза его были беспечны – порой Аяна даже радовалась, что он ничего не чувствует, ничего не соображает. Ему же проще. Но сегодня на Аяну глянули огромные расползшиеся зрачки. Илья выгибался, едва шевелясь, пытался ползать по дивану, а внутри его влажных глаз застыло омертвевшее отчаяние.
Может, что-то он все-таки понимает?..
– Потом, Илюшка, – пробормотала девушка одними губами, приглаживая чуб его длинных каштановых волос. – Не сейчас…
И выскользнула из комнаты, плотно прикрывая за собой бледную дверь. На миг пальцы задержались на дереве, почти гладя его, а потом Аяна пошла на свет, озаряющий кухню несвежим и искусственным маревом.
– Вы знаете, куда она пошла сегодня после школы? – вкрадчиво и спокойно спрашивал какой-то мужчина.
– Нет, – пьяно отвечала мать, и внутри Аяны поселялось черное отвращение от звуков этого искаженного голоса. Язык у матери сильно заплетался.
– Ее позвали гулять друзья, – вклинилась девушка, входя на кухню, и все повернулись на ее голос. Серые холодные глаза мигом вгрызлись в ее лицо, и Аяна обняла себя руками, растирая плечи. Девушке вдруг стало зябко.
Не смотрела только мама – воспользовавшись заминкой, она опрокинула в себя стакан с прозрачной жидкостью и зажмурилась, вытирая губы.
– Вы сестра? – спросил мужчина с серой папкой, что-то постоянно пишущий внутри.
– Да. Спрашивайте, если надо. Я хочу помочь.
– Как вас зовут?
– Аяна.
– Так. Аяна Савкина… – он принялся торопливо записывать, но Аяна резко остановила его:
– Нет. Я – Аяна Мамедова. Это Машка Савкина… Была. – И, наткнувшись на взгляд исподлобья, пояснила: – У нас разные отцы. Разные фамилии. У всех почти.
– Понятно. С кем Маша собиралась идти гулять? И куда? Что-то говорила?