Порою блажь великая

— Валяй-валяй! — Рэй усмехнулся. — Сиди и разлагайся под своей газетой. А этот парень, который перед тобой, будет сегодня в ударе, ажуре, лазури и глазури! Отсюда — и далее везде. И нынче ночью старая «Коряга» озарится радостью и ликованием, отвечаю. Потому что, друже, — чэнь-тинь-тинь, — «неба синь, ла-ла-ла, куда ни глянь…» — ми-ми-ми!

В «Коряге» же Тедди взирает на небесную синь сквозь свои холодные неоновые вензеля и имеет несколько иное мнение касательно внезапной перемены погоды… Голубые небеса бару не в барыш. Дождь нужен, чтоб загнать питухов на насесты у стойки; а в такие дни людишки лимонад хлещут. Нужен дождь, мрак и холод… Вот когда страх-то подступает, вот когда дурни зенки заливают, со страха великие.

Он озаботился на предмет дурней и их дрожи с того самого момента, как Дрэгер, подмигнув, поведал ему, что накануне Хэнк Стэмпер позвонил и сказал: «паршивой игре конец».

— «Паршивой игре», мистер Дрэгер?

— «Всей этой чертовой паршивой игре», как дословно Хэнк сформулировал. Сказал: «Раз уж такой оборот». Тедди, он просто понял, что в срок не уложиться ни при каких обстоятельствах. Оборот… — Дрэгер усмехнулся не без гордости. — Говорил же я, что мы покажем этим дуболомам, нет?

Тедди в ответ зарделся и что-то проквакал-продакал, польщенный тем, что Дрэгер выбрал его в конфиденты, но, с учетом картины в целом, весьма огорченный тем, что всей игре конец. Эта война со Стэмперами, может, и всему городу горе, но его кассе — определенно звонкая радость. И этого звона ему будет не хватать…

— А вы что думаете дальше делать, мистер Дрэгер? — И еще больше будет ему не хватать этого могущественного, мудрого и прекрасного отдохновения от дурней-завсегдатаев. — Обратно в Калифорнию, наверно?

— Боюсь, так. — Культурный и культивированный голос Дрэгера был воистину сладостной интерлюдией — разумный, спокойный, добрый, но не жалостный, как у всех прочих. — Да, Тед, сейчас отправлюсь в Юджин, подвязать кое-какие концы, потом вернусь отметить Благодарения с Ивенрайтами, а далее… назад, в теплые края.

— Все ваши… все заботы разрешились?

Дрэгер усмехнулся через стойку, выложил пятерку за свой «И.У. Харпер».

— А что, Тедди? Сдачу оставь. Кроме шуток, разве ты не находишь, что все заботы разрешились?

Тедди раболепно кивнул: он всегда был уверен, что Дрэгер покажет этим дуболомам…

— Думаю, да. Да. Уверен, мистер Дрэгер… вся эта заварушка, все разрешилось.

Теперь же, спустя день, Тедди уже не был так уверен. Затишье в бизнесе, неизбежно сопровождавшее радость горожан, еще и не начиналось; стартовать оно должно было, по разумению Тедди, с самого испития победной чаши прошлой ночью. Но бизнес его процветал, а не чахнул. Сверившись со своими отметками в голове и прикинув индекс «Кварт на рыло», он обнаружил, что средний уровень прошлой недели перекрыт почти на двадцать процентов. И хотя индекс «Рыла/кубофут-час» был лишь предварительным, ждал пика сегодняшней ночью, вся прочая статистика предрекала изрядное столпотворение. При той интенсивности, с какой мужики уже заваливались в бар, можно было ожидать, что к ночи в «Коряге» пустого места не останется.

Но, в отличие от Рэя, Тедди слишком хорошо знал своих клиентов, чтоб верить, будто бар наполнится радостью. Или триумфальным ликованием. Тедди знал, что для наполнения бара требуются основания посущественней. Особенно при такой отвратительно хорошей погоде. Был бы дождь, гнусил он себе под нос, разглядывая свой неон, жухлый и безжизненный в сиянии солнца, я б еще понял. Был бы дождь, и мрак, и холод — я бы понял, что их сюда согнало, но при такой погоде…

— Тедди, Тедди, Тедди… — Мозгляк Стоукс за столиком у окна щурился на солнце, — Нельзя ли чем-нибудь занавесить это ужасное солнце?

— Прошу прощения, мистер Стоукс.

— Шторой или чем-то подобным? — Он выкогтил на свет свою костлявую стариковскую лапку. — Для защиты усталых старых глаз?

— Прошу прощения, мистер Стоукс. Когда начались дожди, я отправил шторы на чистку в Юджин. Я и помыслить не мог, что солнце снова покажется, совершенно невозможное дело. Но давайте попробуем… — Он повернулся к ящику с тряпками на стирку, за стойкой; отражение Мозгляка в зеркале пусто щурилось, следя за ним. Тупые старые глаза, вечно выискивают, на что бы похныкать… — Возможно, удастся приколоть вот это и кое-как задернуть.

— Вот-вот, и займись, — Мозгляк вытянул шею, косясь на улицу. — Нет. Погоди. Лучше, пожалуй, не надо. Нет. Я должен быть уверен, что не пропущу его, когда он поедет на кладбище…

— Кого, мистер Стоукс?

— Не важно. Я просто… здоровье не то, чтоб на похороны ходить — мои легкие и все прочее — но я хочу посмотреть на процессию. Отсюда. И я переживу солнце. Наверно, надо просто…

— Как скажете.

Тедди вернул полотенце в ящик, снова глянул на тощее отражение. Мерзкая старая мумия. Тупые древние глаза, холодные, как мрамор; и злобные притом, по-глупому. Глаза Мозгляка Стоукса не занимало ничто, кроме непогоды и невзгод, поэтому ничего таинственного в том, что он торчит здесь в такой славный денек; за всю свою никчемную жизнь он не видел ничего, помимо страха. Но остальные, все эти остальные…

— Тедди! А ну засунь свой маленький розовый зад в седло и включи копыта! Трубы горят и зовут! — И он беззвучно рысил по бару, неся свой маленький розовый зад, заключенный в тесные черные брючки, по направлению к драфтам, у которых уж потрясала пустыми кружками толпа потных шатунов в шортах. «Да, сэр, что угодно, сэр?» Так что же все эти остальные? Вроде и никакого страха не клубится над их дурацким счастьем. Не гуще, чем обычно… Что ж согнало сюда этих олухов, точно скотину, гонимую в хлев грозой? В такой-то кристально ясный день? Неужто его взлелянные Уравнения и Формулы Человека, основанные на многолетнем изучении зависимости между внутриглоточным импортом алкоголя и общим валом страха, оказались все-таки несовершенны? Ибо какой же лютый страх таится под их шумной радостью и триумфом? Какая же буря, достаточной для барности бальности и шквальности, разразилась под этим голубым небом и золотым солнцем?

Ивенрайт, тяжело дыша в зеркало ванной, ловит себя на вопросах, во многом сходных с размышлениями Тедди, только что без метафор: Почему я не рад тому, как оно все у нас получилось? — сооружая узел-переросток на своем галстуке, чтоб прикрыть отсутствие пуговицы на воротничке. «Бог мой! Черт! Блин!» — Но чем же я недоволен?.. — и яростно теребит воротничок.

Он ненавидел белые рубашки, никогда не любил, он и на самые важные сборища-разборища-толковища, мать их, не нацеплял на себя этой дряни — не перышками яркими птичка поет! — и он не понимает, почему нельзя высказать те же аргументы припудренному трупу! У его жены иное мнение: «Может, бедному Джо Стэмперу и плевать на твою синюю рубашку в веселенькую полосочку, но я не хочу выглядеть на похоронах хуже покойника!»

Он спорил, но уступил резонам супруги, порылся в шкафу, отыскал ту рубашку, в которой был на свадьбе — и обнаружил, что хренов воротник усел на добрых два, к чертовой матери, дюйма.

— Господи, мамочка, — окликнул он жену, выглянув из-за двери ванной, — какой дрянью ты стирала эту хрень, что она так скукожилась?

— Твою белую рубашку? — откликнулась жена. — Да она и воды-то не нюхала с самой первой годовщины нашей свадьбы, пижон. Помнишь, когда ты напился и решил, что если человеку так весело, то не надо ему этой гадости, — и швырнул ее в пунш.