Поручик Ржевский или Любовь по гусарски

– Нет.

– Кто же вам сказал, что она утопилась?

– А вот, - исправник потряс листком.

– Филькина грамота! А-а-пчхи!
– Поручик зажал пальцами нос.
– Держите эту бумажку от меня подальше. Я не переношу этих духов.

– Вы чего-то не договариваете, господин поручик...

Ржевский спрыгнул с кровати и принялся мерить шагами комнату.

– Не тяните кота за хвост!
– Он поддал ногой табуретку, и она с грохотом пронеслась по комнате.
– У меня терпение на исходе. Что вы желаете знать?

– Осмелюсь спросить, вы ее отымели-с?

– Ха! Если бы! Да я ее в глаза не видел. Она прислала мне через какого-то сопливого пацана записку. С дурацкими стихами и невозможным запахом. Обещала утопиться, если я не приду на рандеву. Но это же шантаж, Никанорыч. Вы представьте, насколько уменьшилось бы поголовье русских баб, если б каждая вздумала из-за меня топиться!

– Вот оно что, - проговорил исправник, подымаясь со стула.
– Стало быть, шантаж.

Дверь отворилась. На пороге возникла Авдотья Ильинична. Она была по-прежнему голая и целомудренно прикрывалась подносом. На подносе дымилась чашка чая, стояло блюдо с пирожками и лежал большой огурец. Не обращая внимания на постороннего гостя, старушка глядела на Ржевского и улыбалась.

– Чаю, батюшка, вам принесла. Как просили, с соленым огурчиком.

– Мм... благодарю покорно, - ответил поручик, избегая на нее смотреть.
– Поставьте на стол и ступайте.

– Если еще чего, вы, уж, скажите, не стесняйтесь, - суетливо забормотала она.
– Все для вас сделаю. Всё!

Оставив поднос на столе, Авдотья Ильинична с заметной неохотою вышла из комнаты.

Подойдя к двери, Ржевский крепко закрыл ее и прислонился к ней спиной.

– Видали, Никанорыч?

Исправник развел руками:

– Ну и ну... Что ж она все голышом-то ходит?

– Спросите у нее, черт побери. Наверное, на печи лежала и перегрелась. Или угорела. А представьте, что она ко мне, как Тамара, привяжется с угрозой, чтоб я с ней переспал, а не то она живьем в печь залезет. Что прикажете делать?

– Мда-а...
– протянул исправник.
– От такой бабки и сам, пожалуй, в печь запрыгнешь.

– То-то и оно.

– А что бы вы ей ответили?

– Я бы ей сказал: "Я, Авдотья Ильинишна, печеную картошку очень уважаю, но вас, пардон, даже в жаренном виде к себе на пушечный выстрел не допущу!"

– Сгорит ведь старуха.

– Да все равно ей в аду гореть!

Глава 19

Конфуз

С той стороны кто-то сильно дернул дверь. Но Ржевский по-прежнему стоял, прислонившись к ней спиной, и не дал открыть.

На дверь продолжали напирать.

У исправника вытянулось лицо.

– Чумовая старуха! Не пускайте ее, господин поручик. Зашантажирует!

Он подбежал к двери и подпер ее плечом. Толчки становились все настойчивей, перемежаясь с ударами кулаков.

– Может, она ведьма?
– сказал исправник.

– А мне плевать!
– вдруг возопил Ржевский.
– Ну, вздорная старуха, погоди у меня!

– Что вы собираетесь делать?

– Сейчас я ей покажу, она свое получит. Подержите дверь, Никанорыч, а я пока...

Поручик стал расстегивать штаны.

– Господин поручик, - взмолился исправник.
– Не надо. Старуха ведь. Возраст уже не тот.

– Ничего-с, возраст не помеха. Любви все возрасты покорны. Вы - свидетель, что я не добровольно, а по принуждению.

– Одумайтесь, господин поручик. Она ведь чокнутая.

– Может, я тоже чокнусь, если передумаю. Нет, я разрублю этот гордиев узел.
– Штаны поручика полетели на пол.
– Одна из-за меня уже утопилась, другая того гляди в печь полезет. Я не могу позволить. Делов-то на две минуты, а человек может жизни лишиться. Отойдите от двери.

– Господин поручик...

– Подите прочь, я вам говорю!

– В последний раз...

– Да идите к черту!

Ржевский отпихнул исправника в сторону.

Дверь тотчас распахнулась. Ворвавшийся в комнату человек налетел на поручика, и они вдвоем рухнули на пол.

В запале Ржевский не сразу уразумел, что сжимает в объятиях вовсе не Авдотью Ильиничну. И только оказавшись сверху своего противника и наткнувшись на его козлиную бороду, он наконец понял, что даром погорячился.

Это была не старуха. И даже не молодка. В лицо Ржевскому испуганно пялился неизвестный пожилой мужчина в полицейском мундире.

– Вот так компот!
– разочарованно воскликнул поручик, но положения не переменил.
– А где же бабка?

– Степан Никанорович, что же это?
– промямлил неизвестный, обращаясь к исправнику.
– Старухи на пороге в чем мама родила встречают, мужики голые на людей бросаются. В турецкие бани я попал или куда?

– Кто вы такой?
– потребовал Ржевский, сидя на нем, как на бревне.

– Это Лаврентий Изотович Куницин, - ответил за потерпевшего исправник.
– Отпустите его, господин поручик. Это наш человек, пристав.

Но не тут-то было. Поручик Ржевский схватил пристава за грудки.

– Ах, говорите, пристав? Чего вы тут делали, любезный хрыч? Подслушивали? Вынюхивали? Зачем вы вздумали дверь ломать?

– С докладом я. К Степану Никанорычу.

– Я за него. Говорите, в чем дело, а то весь дух вышибу!

Пристав скосил глаза на исправника. Тот махнул рукой:

– Выкладывай.

– Графиня Шлёпенмухер оклемалась.

– Может, вы хотели сказать, околела?
– переспросил Ржевский.

– Да нет. В себя пришла. Показания дает.

– Ну?!
– подивился исправник.
– И что она?

– Говорит, что помнит только, как, споткнувшись, об топор лбом треснулась.

– С ней был кто?

– Я спрашивал. Утверждает, что одна. И вообще она очень ругается, слова русского не добьешься. А по-французски только и толдычет: "merde" да "merde".