После смерти Пушкина: Неизвестные письма

И в данном случае политическая сторона дела, по-видимому, не имела для Н. Н. Ланской особого значения. Но, помимо желания «помочь талантливому молодому человеку», ее толкало на это и еще одно. Особое участие она приняла в Салтыкове, сообщает Спас­ская, «как говорят, в память о покойном своем муже, некогда бывшем в положении, подобном Салтыкову». А то, что это не просто слухи, доказывают выделенные мною слова, кото­рые никто до сих пор не прокомментировал. А ведь действительно положение сосланного молодого Пушкина (сослан в возрасте два­дцати одного года, находился в ссылке шесть лет) и положение Щедрина, сосланного почти в том же возрасте, не только подобны, но и до удивительного схожи. Пушкин вращался в свои доссылочные годы в кругу декабристов, к тайному обществу не принадлежал, но был сослан за свои вольнолюбивые стихи, которые, по существу, делали его задолго до восстания их певцом. Салтыков вращался в кругу петрашевцев, был участником их собраний по пятницам и был сослан за год до того, когда петрашевцы стали переходить в своей тактике на революционные позиции и кружок их был раз­громлен, за то, что писал в их духе - «вредный образ мыслей и па­губное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу» (слова Николая I). И, как это ни странно, такая «досрочная» ссылка обоих спасла — Пушкина от трагической судь­бы участников восстания 1825 года, Салтыкова — от столь же траги­ческой участи, постигшей Достоевского и ряд других писателей-петрашевцев. Именно этот смысл, очевидно, и вкладывала Наталья Николаевна, когда говорила о подобном положении, а следовательно, была очень хорошо осведомлена — несомненно, со слов Пушкина — об этом одном из самых тягостных для него перио­дов его жизни. А о таком же периоде в жизни Щедрина она, очевид­но, хорошо была осведомлена со слов и самого писателя, и за него хлопотавших вятских друзей. Кстати, к этому общеизвестному фак­ту авторы книги добавляют (на основании ее писем) еще один факт такого же рода. Еще в 1849 году Наталья Николаевна добилась осво­бождения другого молодого человека — Исакова, арестованного бы­ло по обвинению за участие в заговоре петрашевцев.

Все только что сказанное - еще одно и, как видим, убедитель­ное подтверждение достоверности рассказов Спасской. Вполне можем мы поверить и тому, что она рассказывает об особой любви Натальи Николаевны к детям, в частности, к брату и сестре мемуа­ристки. Наталья Николаевна увидела их танцующими на детском вечере, они ей очень понравились, «она стала о них расспраши­вать и, узнавши, что это дети ее доктора, пожелала познакомиться с их матерью и с ними, была чрезвычайно любезна с матерью, хва­лила, ласкала детей и рассказывала ей много о своих детях, причем высказала между прочим, что находит своего сына Григория (ко­торого она называла Гришкою) замечательно похожим, как наруж­ностью, так и характером, на его знаменитого отца». Как видим, это «высказывание» Натальи Николаевны — прямая параллель к ее словам Ланскому о юном Павлищеве. Завершает записи Спасской приводимый ею эпизод (после все­го нам уже известного не приходится сомневаться в его достовер­ности), который воочию свидетельствует, как (после смерти Пуш­кина к этому времени прошло почти двадцать лет) свято Наталья Николаевна продолжала «чтить память его». «Я слышала, что один из дней недели, именно пятницу (день кончины поэта — пятница, 29 января 1837 г.), она предавалась печальным воспоминаниям и целый день ничего не ела». Между тем в одну из пятниц ей при­шлось «непременно быть» вместе с мужем в гостях у одних вятских знакомых — Пащенко, с которыми она особенно близко сошлась (жена Пащенко как раз и просила ее помочь Салтыкову): «Все заметили необыкновенную ее молчаливость, а когда был подан ужин, то вместо того чтобы сесть, как все остальное общество, за стол, она ушла в залу и там ходила взад и вперед до конца ужина. Видя общее недоумение, муж ее потихоньку объяснил причину ее поступка, сначала очень удивившего присутствующих. Этот по­следний рассказ, — добавляет автор, — я слышала от... очевидца - свидетеля происшествия».

Столь решительная и активная помощь в освобождении из ссылки Салтыкова и только что приведенный рассказ — это как бы два заключительных аккорда, замечательно дорисовывающих тот портрет вечно женственной «души» Натальи Николаевны, кото­рый, как мы могли из всего только что сказанного убедиться, в са­мом деле полностью соответствует представлениям о ней Пушки­на, которые ничто не могло в нем поколебать, представлениям, с которыми он сошел в могилу.

Я отвел много места первой части книги, посвященной Ната­лье Николаевне потому, что именно она, естественно, является во всех отношениях особенно ценной и значительной. Но читатели, думаю, прочтут с немалым интересом и две последующие части да­ваемого авторами своего рода триптиха (три сестры), в который композиционно вкладывается вся книга.

Вторая ее часть, посвященная Александрине, правильно от­крывается главой «Опровержение клеветы», в которой авторы, подвергнув тщательному критическому рассмотрению как уже имевшиеся, так и впервые ими привлекаемые новые материалы, доказывают всю неосновательность подхваченной современника­ми и разделявшейся — увы! — столь многими — в том числе и в наши дни — исследователями версии об интимных отношениях ее с Пуш­киным. Стоит добавить к этому и еще одно соображение. Дантес однажды, увидев поэта в великосветском обществе вместе с женой и двумя ее сестрами, смеясь, назвал его «трехбунчужным пашой», из чего следовало, что явился он сюда со своим гаремом. Рассмеял­ся и Пушкин, которому бойкий, веселый, остроумный француз по­началу даже нравился. Действительно, это была довольно невин­ная шутка. Но, думается, именно она снова вспомнилась Дантесу, когда он был так разъярен своими неудачами у Натали и вынужден­ной женитьбой на Екатерине. И он задумал превратить ее в нечто не только серьезное, но по тому времени, несомненно, весьма опасное для Пушкина. По существу, это был своего рода политиче­ский донос на якобы поправшего все божеские и человеческие за­коны «безбожника»-поэта (в чем, как известно, неоднократно и с весьма тяжелыми для него последствиями его обвиняли).

Очень обстоятельно — порой с несколько эмоционально-при­поднятым сочувствием — рассказывается в книге о действительно, но и заслуженно плачевной жизни Екатерины, с таким восторгом и так бездумно и бессердечно порвавшей с родиной, с близкими, связавшей себя навсегда с убийцей мужа ее сестры. Тот «грозный суд», который предрекал виновникам гибели Пушкина Лермонтов (к ним, понятно, фактически в первую очередь принадлежал и «ца­реубийца» Дантес, как назвал его Тютчев), свершился гораздо позднее - в нашу эпоху. Но все же - и совсем неожиданно - «гроз­ный судия» (один из вариантов лермонтовской «Смерти поэта») предстал перед Дантесом совсем рядом - в его же собственной се­мье. Его третья дочь от Екатерины (с самого начала нежеланный ребенок: супруги жаждали сына) Леония-Шарлотта оказалась иск­лючительно одаренной девушкой, живо интересовалась наукой, прошла дома весь курс Политехнического института и в то же время прекрасно овладела (в семье говорили только по-француз­ски) русским языком и была страстной поклонницей пушкинского творчества («Эта девушка была до мозга костей русской... обожала Россию и больше всего на свете Пушкина»! — вспоминал ее брат), а однажды, не вытерпев, осмелилась резко осудить чудовищное зло­деяние — преднамеренное уничтожение великого русского нацио­нального поэта, одного из величайших художественных гениев всех веков и народов, бросив отцу в лицо: «Убийца Пушкина». И это даром ей не прошло: она очутилась в сумасшедшем доме, отку­да никогда уже не вышла. Обо всем этом было известно давно. Но следует досказать то, о чем говорившие и писавшие про это умал­чивали. В дом для умалишенных — можно почти с полной уверен­ностью это утверждать — засадил ее (явление столь характерное для семейных нравов и отношений «века торгаша»), обвинив в эротической пушкиномании — «загробной любви к своему дяде», сам Дантес, едва ли не по совету, а скорее всего, прямо при содей­ствии своего приемного «отца» — «старика» Геккерна.

Нанес смертельную рану Пушкину, причинил тягчайшие стра­дания Наталье Николаевне, мучил мелкими (по сравнению с теми очень большими средствами, которые имел) денежными претен­зиями и требованиями неповинную в этом жену и заморил в доме сумасшедших (из специальных исследований историков-психоло­гов я узнал, в каких ужасных условиях оказывались в то время в та­ких учреждениях туда попавшие) свою дочь. А сам преспокойно дожил до восьмидесяти трех лет (умер в 1895 году). Геккерн окон­чил свои дни одиннадцатью годами ранее, но в еще более почтен­ном возрасте — девяноста трех лет.

Заключаю. Авторами данной книги сделано если, как я уже ука­зывал, и не все, то многое, очень многое. Полагаю, что и она тоже (как и книга «Вокруг Пушкина»), рассчитанная на самые широкие круги читателей, займет заслуженное ею и ей подобающее место в нашей Пушкиниане.

Д. БЛАГОЙ

ВВЕДЕНИЕ

Данная книга, по существу, является продолжением книги «Вокруг Пушкина», вышедшей в свет в 1975 году, а затем вторым изда­нием в 1978 году.

Работая много лет в архивах (ЦГАДА. ИРЛИ, ЦГАЛИ и др.) по исследованию эпистолярного наследия XIX века, связанного с Пушкиным, мы обнаружили письмо самого Пушкина - редчайшая находка, а также большое количество писем жены поэта, ее сес­тер, братьев, родителей и других лиц пушкинского окружения, написанных как при жизни Пушкина, так и после его смерти. Появ­ление этих новых документов позволило по-иному посмотреть на сложившиеся уже представления о некоторых сторонах биогра­фии поэта, и прежде всего касающихся самого близкого ему чело­века — его жены.

Письма эти опровергают неправильные суждения о Наталье Николаевне Пушкиной, основанные главным образом на недосто­верных источниках, многие из которых отражают враждебное от­ношение к Пушкину и его жене некоторых современников. «Зло­словие, — говорит сам Пушкин, — даже без доказательств оставляет почти вечные следы. В светском уложении правдоподобие равня­ется правде, а быть предметом клеветы — унижает нас в собствен­ном мнении». Поразительные слова, как будто сказанные поэтом о самом себе! Клевета, родившаяся в великосветском обществе, преследовала Пушкина и его жену, унижала его достоинство и как великого писателя, и как человека.

Вот эти «почти вечные следы» злословия и правдоподобия, приравненные к правде, и послужили основанием для некоторых исследователей, чтобы нарисовать резко отрицательный образ Натальи Николаевны, а Пушкину инкриминировать преступную связь со свояченицей. Этому в значительной степени способство­вали письма и воспоминания некоторых современников, порой да­же из ближайшего окружения поэта.

Умирая, Пушкин завещал своим друзьям защищать жену от клеветы и сплетен петербургского великосветского общества. Пред­чувствуя, что ее ожидает после его смерти, он говорил: «Она, бед­ная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении люд­ском». И он оказался прав. «Мнение людское» сумело так оклеве­тать его жену, что в течение многих и многих десятилетий оно почти не подвергалось пересмотру и редкие голоса, пытавшиеся встать на ее защиту, тонули в море осуждения. И если раньше, в преддуэльный период, на Наталью Николаевну клеветали «по всем углам гостиных» и писали пасквили и анонимные письма, то после гибели поэта об этом говорилось и писалось уже открыто. Ее обви­няли в том, что она женщина неумная и ветреная, что ее легкомыс­ленное поведение послужило поводом к дуэли; ее упрекали в беcсердечии, говорили, что горе ее неглубоко, преходяще, что она скоро забудет мужа. В литературе более позднего периода мелька­ли утверждения, что вдова поэта по возвращении в Петербург про­должала вести легкомысленный, светский образ жизни.

Но главное во всем этом то, что до недавнего времени «молча­ли» сама жена Пушкина и ее сестры, и это позволяло приписывать им мысли, чувства и поступки, отраженные в ряде «свидетельств» современников, несомненно, пристрастных и недостоверных. И вот эти немые действующие лица заговорили...

Трудно переоценить значение писем Пушкиной. Четырнад­цать ее писем к старшему брату Дмитрию Николаевичу Гончарову, написанные при жизни Пушкина, вошли в книгу «Вокруг Пушки­на». Но в дальнейшей работе над архивами нами было обнаружено множество важных и интересных ее писем за период вдовства и второго замужества (1838—1863 гг.). Мы имеем в виду главным образом письма Натальи Николаевны к тому же брату, хранящиеся в Центральном государственном архиве древних актов, а также пи­сьма ко второму мужу Петру Петровичу Ланскому - в архиве ее до­чери А. П. Ланской, в замужестве Араповой, находящемся в Институте русской литературы АН СССР. Письма из архива Араповой — это письма-дневники, так их характеризует и сама Наталья Нико­лаевна: «Мои письма это дневники, где я пишу о всех своих чувст­вах, плохих и хороших».

Но в этих длинных письмах-дневниках Наталья Николаевна за­писывала также очень подробно все мелочи текущей жизни дома. Естественно, что эти дневниковые записи помещать целиком бы­ло бы нецелесообразно, поэтому мы публикуем из них то главное, то важное, что, по нашему мнению, характеризует Наталью Николаевну как человека.

Что было известно о том, как жили после гибели Пушкина вдо­ва и дети поэта? Очень мало. Были письма. Письма самой Натальи Николаевны, ее родных. Казалось бы, зная ее больше после смер­ти мужа, мы могли бы лучше понять, какою она была и при его жизни. Но все, что носило дату 1838 года и далее, как это ни стран­но, не привлекало внимания исследователей: эти письма просто не читали, а если и читали, то относились к ним с предубеждени­ем, с заранее «запрограммированным» осуждением.