Последнее дело императрицы

– Я не буду говорить сейчас. Не хочу повторять два раза, — говорила за стеной её дочь. Голос, чуть приглушённый стенами, слышался всё равно отчётливо, потому что всё окна дома оказались распахнуты.

Холодный сквозняк подбирался к щиколоткам Этель.

Голос Эйрин был голосом девушки, которую ни разу не ударили. Которой ни разу слова поперёк не сказали. Этель закрывала глаза и отчётливо видела, как она постукивает пальцами по подлокотнику кресла, снизу вверх глядя на Маартера, который так и не позволил себе сесть.

Он мерил шагами комнату — топал, как громадный демон, и звенели пряжки сапог. Он топал и зверел от каждого её слова. Мартен бы убил девчонку на месте, одним ударом вышиб бы из неё душу, вот только он не собирался этого делать. Этель морщилась от всех этих звуков, и кровь молоточками колотилась в виски в такт его шагам.

Эйрин вышла вечером, чтобы проводить её. Босая вышла на крыльцо и наступила на жёлтый лист. Отдёрнула ногу, как будто коснулась жабы, и натянуто улыбнулась. Этель тогда решила, что дочь всё ещё стесняется своей откровенности, ведь они никогда так много не разговаривали, а этим вечером что-то произошло.

И теперь Этель знала, что именно: Эйрин оделась и со всех ног бросилась в северную часть города, чтобы там… что?

– И что, я должен тебе верить?

– Ну так вы же искали императрицу, — голос Эйрин напусканно спокойный. Отрепетированно спокойный, как будто она долго стояла перед тусклым зеркалом в старом доме и раз за разом повторяла: ну так вы же искали императрицу, ну так вы же…

Этель снова вспоминала вечер, и свой уход, и тот единственный раз, когда она оглянулась, а Эйрин всё ещё стояла на крыльце. Она помахала рукой.

Звук, похожий на рык демона — Маартен мерил шагами комнату и размышлял. Размышления, как будто бы, не приносили ему никакого облегчения. Не находилось верного решения. Эйрин сидела, откинувшись на спинку стула, и прикрывала глаза каждый раз, когда генерал оборачивался к ней. Прикрывала с выражением "ох, как же я устала".

Императрица устала. У неё был сложный день. Она весь день лгала.

– Откуда мне знать, что мир выбрал тебя?

– Придётся поверить. Иначе… вы же знаете, что произойдёт.

Опять шаги — тяжёлые, злые. Вздох. Тишина. Этель осознавала, как дрожат её пальцы, как катится по виску и щекочет кожу капля холодного пота, но не смела шевельнуться. Казалось, стоило нарушить хрупкую ночную пустоту, и Маартен выхватит меч, а Эйрин, конечно же, не успеет защититься.

– Мир погибнет, — заключила Этель торжественно и закинула ногу на ногу.

Этель не могла видеть, что происходит в соседней комнате, но прекрасно представляла, как спокойно лежат руки её дочери на подлокотниках.

– А ты его спасёшь? — произнёс Маартен с иронией, насколько вообще в его обсидиановом голосе могла проскользнуть ирония.

– А я его спасу.

Генерал хмыкнул, лязгнул чем-то — может, спрятал меч в ножны — и Этель позволила себе вдохнуть. До этой секунды она задерживала дыхание, чтобы не пропустить ни единого слова.

– Девонька, — процедил он, и это снисходительное "девонька" пробежалось морозом по спине Этель. — Если ты говоришь, что ты Эйрин, если ты говоришь, что мир тебя признал, чего ты от меня-то хочешь? Иди в Альмарейн, и пусть розы распускаются там, куда ты наступаешь.

Глухой стук и скрип — он тяжело опёрся на стол и склонился к Эйрин, будто собирался рассмотреть её глаза до самого дна, а она смогла бы увидеть глубокие морщины, которые испещрили лицо бравого генерала. С секунду они просто смотрели друг на друга, и Этель успела трижды умереть и воскреснуть. И спустя эту секунду она почти увидела, как растягиваются в приторной, ненастоящей улыбке губы Эйрин.

– Я хочу, чтобы вы знали. Чтобы знали все. Проводите меня в Альмарейн.

В темноте бывшей спальни Сайорана Этель широко распахнула глаза. В воздухе перед ней плавала крошечная оранжевая искра.

"Это не она говорит, это мир говорит в ней", — металось в голове, оправдания таяли в холодном ветре, как соль в горячем бульоне. Потом, как ветер, пахнущий пожарами, ещё одна мысль: "Они её не убьют. Не убили же до сих пор, значит, она и правда им нужна".

"Пока что не убьют", — поправила сама себя Этель и не заметила, как губы её шевельнулись, произнося эту правду. Но ведь кто-то посылал ледяные стрелы. Ведь кто-то шёл за ней след в след. Тень в тень.

– Ты не заигралась, девонька?

Стук. Удар? Нет, кажется, Эйрин просто устало опустила руку на стол.

– Вы что, неприятностей хотите? — Прикрываясь ладонью, она зевнула. Голос, тягучий, как свежий мёд, тёк и заливал все трещины-фальши в словах.

– Ты ещё не представляешь, что такое настоящие неприятности, — негромко и спокойно посулил ей Маартен. Этель даже не расслышала, а угадала его слова по отдельным шуршащим звукам, которые донёс до неё ветер.

Наверное, они просто смотрели друг на друга — усталый генерал, побывавший и в пекле, и в зубах у демона, и девчонка, возомнившая себя императрицей.

– Скажи, мне интересно, — вздохнул он, позволив усталым ноткам прозвучать в голосе. — Зачем тебе это?

– Мне? — удивилась Эйрин, словно он спросил, почему солнце каждое утро поднимается на востоке. — Я всего лишь служу миру. Вот и всё.

Она говорила так просто, так чисто, и растворились последние фальшивые нотки, а Этель чувствовала, как сводит скулы. Снова шаги и вздохи. Далёкие голоса — слов Этель уже не разбирала. Звон и, кажется, плеск воды.

– Если вы меня убьёте, замок рухнет через ночь. Потом разрушится Альмарейн. Вся страна будет погребена. — Голос Эйрин, сначала совсем тихий, неуверенный, окреп, и вот она уже говорила, будто читала из старой книги — чуть щурясь, чтобы рассмотреть строчки под слоем пыли, но уверенно и выразительно. Слова были чужими.

"Это мир говорит в ней", — повторяла про себя Этель снова и снова. Оранжевый огонёк дрогнул на ладонях, как дрожало бы пламя свечи от дыхания. Она тщетно пыталась унять дрожь в пальцах.

– Ты или не врёшь, или сумасшедшая. В любом случае, ты же знаешь, что тебя ждёт, если ты морочишь мне голову, — он выразительно помедлил.

Кажется, Эйрин смотрела на него прямо, без боязни, поэтому Маартен только кашлянул, и расписывать страшные пытки не стал. Побарабанил пальцам по столу.

– Идём, — произнёс он хрипло.