Последнее испытание

– Конечно, конечно, – говорит Венди Хох. – «Джи-Ливиа», большой бизнес. Большой.

Когда Фелд проводит повторный опрос свидетельницы от имени обвинения, начинает казаться, будто он подозревает, что это компания «Глоубал» решила подтасовать результаты тестирования, чтобы получить побольше денег. Вопросы, которые помощник федерального прокурора задает доктору Хох, чтобы развеять это впечатление, вызывают у нее недоумение. Но она в конце концов отрицает, что ее боссы дали ей указание внести изменения в базу данных.

Вместо того чтобы приступить к повторному перекрестному допросу, Стерн встает, тепло улыбается и произносит всего одну фразу:

– Спасибо вам, доктор Хох, за то, что приехали в такую даль.

Когда ее отец садится на место, Марта явно встревожена.

– Я не понимаю, что у тебя на уме, – едва слышно бормочет она сквозь стиснутые зубы.

– Какой с меня спрос – я ведь всего-навсего выживший из ума старик, – шепотом отвечает Стерн дочери.

19. Как можно получить Нобелевскую премию

Стерн и Марта считают, что идея предоставления Кирилу возможности давать свидетельские показания в свою защиту станет прелюдией к катастрофе. Все попытки подсудимого отрицать свою вину будут выглядеть по-идиотски. Например, Кирил не хочет изложить несколько иную, нежели та, которую присяжные уже слышали, версию разговора с Венди Хох. Вместо этого он, несмотря на имеющиеся данные биллинга звонков с его офисного телефона, продолжает утверждать, что вообще никогда не разговаривал с доктором Хох.

Тем не менее свидетельствовать в свою пользу – неотъемлемое право обвиняемого в уголовном процессе. Собственно, общепринятая практика рассмотрения дел в федеральных судах состоит в том, что, если обвиняемый, как говорят юристы, решит «не вставать», он должен под протокол заявить судье, что добровольно отказывается от предоставляемой ему конституцией возможности изложить суду свою версию случившегося. Ясно, что в нынешнем морально-психологическом состоянии Кирил в ходе обязательной беседы с судьей наверняка не выдержит и скажет, что его адвокаты выкрутили ему руки.

Учитывая все это, Стерн и Марта договорились, что лучшим способом удержать Кирила от выступления со свидетельской кафедры будет надавить на его самолюбие. В деле о мошенничестве подсудимый всегда может предъявить аргументы, свидетельствующие о его безукоризненной репутации, кристальной честности и приверженности высоким моральным принципам. Скажем, если бы в суде появились несколько выдающихся ученых и заявили, что доктор Пафко, которого они хорошо знают, никогда и ни за что не совершил бы того, что ему инкриминируют, было бы значительно легче убедить Кирила, что его аргументы в собственную защиту излишни.

Для реализации этого плана нет лучших кандидатов, чем двое медиков-исследователей, которые почти тридцать лет назад удостоились Нобелевской премии вместе с Кирилом. Они приходились друг другу коллегами и одновременно конкурентами, учеными с таким статусом, который сам по себе говорил об их независимости – в отличие от сотрудников, работавших в лаборатории Кирила, которых можно было заподозрить в стремлении оправдать своего руководителя. Однако одна из этих ученых, Елена Марчетти, умерла десять лет назад. Зато Басем Катеб недавно вернулся в Гарвардский университет в качестве почетного профессора, проработав до этого десять лет на должности ректора Университета Рокфеллера, всемирно известного исследовательского центра, расположенного в Нью-Йорке. Стерн написал Катебу, затем несколько раз позвонил в его офис. Наконец помощница Катеба сообщила, что ее босс выделил для Стерна двадцать минут в пятницу после полудня, то есть в тот самый день, когда Сонни, после того как в четверг заслушали показания Венди Хох, согласно своему обычному распорядку работы, решила заседание не проводить.

В пятницу Стерн утренним рейсом вылетает на встречу и оказывается в Бостоне как раз вовремя, чтобы успеть на переговоры, которые должны пройти в Институте онкологических исследований Дана-Фарбер на Бруклин-авеню. Институт расположен на обширной территории медицинского факультета и больничного комплекса Гарвардского университета в Кенморе, недалеко от Фенуэй-Парк. Биографию Катеба Стерн изучил в самолете. Он алжирец, выходец из богатой мусульманской семьи с высоким социальным статусом, члены которой переехали во Францию в разгар Алжирской войны. Хотя для Катеба родными языками были арабский и французский, он нашел свое место и прижился во вселенной медицинских исследований, чьи обитатели общались на универсальном языке науки.

Стерн полагает, что, как и у него самого, у Катеба должно быть кое-что общее с Кирилом благодаря их эмигрантскому прошлому. Одногодки Кирил и Катеб учились в Гарварде в одно и то же время. Кирил попросил Стерна передать от него Бедуину привет и наилучшие пожелания, что было весьма уместно. В Гарварде, по словам Кирила, они с Катебом дружили, но никогда не были по-настоящему близки. При этом оба показывали одинаково блестящие результаты в учебе.

Кабинет, в который провожают Стерна, по всей вероятности, является для Катеба неким «временным пунктом дислокации», расположенным рядом с его лабораторией – видимо, она представляет собой и часть его владений, относящихся к медицинскому факультету. Это комната размером примерно восемь на десять ярдов. Сразу видно, что ее обитатель занят решением серьезных проблем, и его мало занимают бытовые детали и атрибуты, не очень-то соответствующие его звездному статусу. Катеб вернулся в Гарвард всего несколько месяцев назад, после переезда в окрестности Бостона, где живут его дети и внуки. В углу кабинета громоздится целая гора картонных коробок, высотой превосходящая рост Стерна. На письменном столе установлены два огромных монитора. Книжные полки, устроенные вдоль стен и почти доходящие до потолка, плотно забиты кипами не слишком аккуратно сложенных бумаг.

Катеб, одетый в длинный белый халат, стремительно входит в кабинет примерно через минуту после того, как Стерн успевает расположиться на жестком пластиковом офисном стуле с ножками из нержавеющей стали. Небрежно пожав адвокату руку, хозяин кабинета тут же усаживается за стол, чтобы взглянуть на один из компьютерных мониторов. Почти сразу становится ясно, что он пытается вспомнить, с кем именно у него была назначена встреча.

– Стерн или Стейн? – переспрашивает он, когда его гость представляется.

– Стерн.

– Просто я помню, что кто-то назвал вас Стейном. Дело касается Пафко, верно?

Катеб всего на несколько лет моложе Стерна, но при этом все еще строен и энергичен. На нем очки в тяжелой черной оправе, над которой виднеются густые, словно беличий хвост, тронутые сединой брови. Профессор смугл, у него длинный, выдающийся вперед нос и черные глаза, в которых легко угадывается мощь его интеллекта.

Стерн объясняет причину своего визита. Он коротко излагает сложившуюся ситуацию, опуская неприятные подробности, а затем просит доктора Катеба приехать в округ Киндл и выступить на суде в качестве свиде-теля.

– Так вы адвокат и представляете сторону защиты? – уточняет Катеб.

– Именно так, – подтверждает Стерн.

– Моя помощница сказала мне, что вы прокурор.

– Прошу извинить. Надеюсь, я не сказал ничего такого, что могло бы ввести ее в заблуждение.

– Не важно, – говорит Катеб. – Вы здесь, и это главное. Я бы поговорил с вами более обстоятельно, если бы у меня было для этого время. Скажите, что именно вы хотите знать, Стерн?

Стерну кажется, что они с Катебом в чисто личном плане понравились бы друг другу, если бы у них была возможность познакомиться поближе. Адвокат видит в этой ситуации одну из трагических особенностей старости – с годами человек начинает все отчетливее понимать, как много хороших и интересных людей прошли по жизни мимо, и ему уже никогда больше не представится возможность с ними пообщаться.