Последнее испытание

Формулировка, к которой прибегает судья, ясно дает понять, что в данном случае она дает пару очков защите. Стерн продолжает:

– Прошу извинить меня за прямоту, но мистер Фелд обошел молчанием один очень важный пункт. Он сказал… – Тут Стерн начинает медленное движение к столу защиты, на котором лежит блокнот с желтыми страницами. Взяв его в руки, он переворачивает одну из страниц и продолжает: – Мистер Фелд заявил: «Конечно, если бы УКПМ были известны подлинные данные клинических испытаний, оно никогда бы не выдало лицензию на «Джи-Ливиа». На это я хочу сказать – вы это серьезно? «Конечно» – это не доказательство. Мнение мистера Фелда по поводу того, что бы правительственные чиновники могли сделать, или сделали бы, или должны были сделать, это никакое не доказательство. Доказательствами являются только те реальные свидетельства или вещдоки, которые представлены в этом зале суда. А какие свидетельства вы слышали? Вспомните, пожалуйста, о весьма умелом перекрестном допросе Мартой доктора Робб. Будьте снисходительны, простите мне мою отцовскую гордость, но припомните, пожалуйста, в чем доктор Робб призналась, отвечая на вопросы Марты. Что она, доктор Робб, если бы ей были известны все обстоятельства, вскрывшиеся теперь, не стала бы однозначно утверждать, как она это сделала, что препарат «Джи-Ливиа» не продемонстрировал своей безопасности…

– Возражаю, – заявляет Фелд. – Доктор Робб сказала совсем не это.

– Протест отклонен, – подает голос Сонни. – Присяжные слышали свидетельские показания и сами могут вспомнить, что было сказано. Мистер Стерн имеет право ссылаться на то, что он считает обоснованными выводами, а у мистера Эпплтона будет возможность ему ответить. Так что члены жюри сами разберутся, кто из них прав. Продолжайте, мистер Стерн.

– Спасибо, судья Клонски, – говорит Стерн, а затем поднимает перед собой указательный палец таким образом, словно хочет прояснить некое недоразумение. – Я повторю еще раз. Из того, что сказала доктор Робб, ясно следует: если бы она знала все то, что мы знаем сегодня, даже про смерти пациентов от аллергических реакций – да, даже про это! – лекарство было бы одобрено и выпущено в свободную продажу. Ведь нельзя не учесть того, что «Джи-Ливиа» спасал многим пациентам жизнь. И совершенно очевидно, что гособвинение не представило безоговорочных доказательств обратного, хотя ему следовало это сделать.

Старый адвокат устраивает себе еще одну короткую передышку, чтобы хоть немного восстановить дыхание. Когда ему это частично удается, он, собравшись, продолжает:

– Как недавно еще раз упомянула судья Клонски, при том, что защита в конце процесса выступает один раз, обвинение делает это дважды. Мистер Фелд передал мне свои тезисы, на которые я сейчас отвечаю со стороны защиты. Когда я закончу, мистеру Эпплтону будет предоставлено право ответить мне, представив так называемые пояснения к основным пунктам моей речи. Я понимаю, что все это может показаться вам несправедливым – я имею в виду тот факт, что федеральному прокурору и его команде предоставляется возможность обратиться к вам дважды, а нам, защитникам, – только один раз. Честно говоря, такой порядок мне самому всегда казался несправедливым.

Стерн улыбается, довольный собой, и несколько присяжных следуют его примеру. Что ж, они как минимум могут оценить его чувство юмора, что тоже не-плохо.

– Но, – спохватывается старый адвокат, – в законе по крайней мере есть объяснение этому. На гособвинение во время суда по уголовному делу ложится тяжелое бремя – оно должно неопровержимо доказать, что подсудимый виновен. Защита же, в отличие от обвинения, ничего не должна доказывать. Так гласит закон. И именно по той причине, что на представителей обвинения ложится упомянутый мной тяжкий груз, нам придется предоставить им возможность произнести заключительное слово.

Подозреваю, что вам уже ясно, что Мозесу и мне и раньше доводилось выступать в тех ролях, в которых мы выступаем сегодня: ему – в роли обвинителя, мне – в роли защитника. Так что я могу более или менее точно предсказать, что именно скажет мистер Эпплтон. Сейчас, когда у меня есть возможность обратиться к вам, я постараюсь сделать все возможное, чтобы ему ответить. Но, конечно, федеральный прокурор не давал мне никаких тезисов своего выступления. И если получится так, что он скажет что-то, на что я, по-вашему, не ответил, сделайте следующее. Вернувшись в совещательную комнату, спросите самих себя: а как бы возразил на это Сэнди? Как я уже вам говорил, я верю в ваш разум. Вы умнее меня и вместе сможете найти правильный ответ. Чтобы доказать, что человек виновен в мошенничестве, причем в разнообразном мошенничестве – в обмане с помощью электронной почты, телефонных разговоров, в лжи представителям УКПМ или системы «Медикэйр», – его вина должна быть подкреплена некими «материалами». Это вам может рассказать судья Клонски. Да, это довольно странное слово – «материалы». Оно не из тех, которые большинство людей употребляют каждый день. Его используют разве что в тех случаях, когда говорят о необходимости сшить новые занавески.

Тут в зале раздается сдержанный смех. Смеются, в числе прочих, и три женщины, сидящие в ложе присяжных, причем одна из них, к удивлению Стерна, женщина-бухгалтер.

– Однако, – продолжает адвокат, – когда речь идет о законодательстве и юриспруденции, у этого слова есть специфическое значение. И смысл этого значения, как подтвердит вам судья Клонски, состоит в том, что ложь, к которой якобы прибег подсудимый, специально предназначалась для того, чтобы ввести в заблуждение УКПМ, или была в принципе способна это сделать. Так ли это, то есть является ли ложь, приписываемая подсудимому, «материальной» – это решать вам, а не гособвинению. И это решение вы должны принять, нисколько не сомневаясь в том, что оно является верным. Так что перед вами неизбежно встанет вопрос: материальна ли ложь, приписываемая подсудимому? Другими словами, имел ли реальное практическое значение тот факт, что часть данных о результатах клинических испытаний подделана? Если помните, официальный представитель УКПМ сказала: «Сейчас, зная все то, что нам известно сегодня, и при условии принятия всех необходимых мер предосторожности, я не уверена, что сказала бы, что препарат «Джи-Ливиа» не может быть выпущен на рынок». Можно ли однозначно и безо всяких сомнений считать преступлением то, что, как оказалось по прошествии определенного времени, не имеет значения? Конечно, решать вам. Но это первый момент, указывая на который, я хочу спросить у вас: «Вы в самом деле в этом уверены? Вы действительно уверены, что речь идет о преступлении?»

Стерн умолкает и долго, хмуро смотрит на присяжных. Они слушают и явно размышляют над его словами. Таким образом, предложенные Стернами парадоксальные аргументы сводятся к следующему. Да, Кирил пытался обмануть УКПМ, но по большому счету это не имело никакого практического значения. Да, Кирил не доложил о смертях пациентов, но инструкции, требующие обязательного представления подобных докладов, опять-таки, по сути, бесполезны, поскольку отсутствие докладов фактически никак не повлияло на исход дела, как признала доктор Робб. Двенадцать человек, сидящие в ложе присяжных, судя по всему, с полной серьезностью обдумывают эти вопросы.

Стерн между тем продолжает:

– Далее. Основное доказательство гособвинения, касающееся изменений, внесенных в базу данных, и якобы имевших место ложных заявлений Кирила, базируется на показаниях доктора Венди Хох. Доктор Хох утверждает, что она говорила по телефону с человеком, который представился как «Кирил Пафко». Она не записала это имя во время разговора, но теперь утверждает, что сделала это. Итак, представим себе на секунду, что ее телефонным собеседником в самом деле был Кирил. Я уверен, что с учетом всех бед и неприятностей, которые из-за изменений в базе данных обрушились на Кирила, вы ждали от меня настоящей атаки на доктора Хох. Возможно, вы ожидали, что я буду делать упор на том, что доктор Хох солгала по поводу содержания того телефонного разговора. Да, она солгала. Сначала тогда, когда ее руководители стали задавать ей вопросы после появления осенью 2018 года первых негативных публикаций в прессе по поводу «Джи-Ливиа», в том числе с указаниями на то, что результаты клинических испытаний вызывают вопросы. Своему боссу в компании «Глоубал» она сказала, что понятия не имеет о том, каким образом изменены результаты в базе данных. Да, она солгала, а потом явилась сюда и приняла присягу, попросив вас верить ей. Среди юристов бытует старая пословица: тот, кто соврал в чем-то одном, врет во всем. Когда имеешь дело с лжецом, невозможно понять, где правда, а где вранье, чему можно верить, а чему нет. Ложь доктора Хох, в которой она сама признается, дает вам полное право не принимать во внимание все, что она говорила. Но давайте представим себе такую ситуацию. Допустим, вы, члены жюри присяжных, говорите: мы слышали Венди Хох, мы понимаем, что она солгала, чтобы не потерять работу, но мы не станем по этой причине игнорировать ее показания… А теперь позвольте мне рассказать вам, что на самом деле могло произойти.

Стерн всегда гордился своей изобретательностью в придумывании якобы данных каким-то из свидетелей показаний, или, как их называют в юриспруденции, «гипотез невиновности». Он умел в таких случаях строить целые воображаемые истории, опирающиеся на слова «что, если». Проблема для адвоката защиты, особенно если его клиент сам не давал показаний в ходе процесса, состоит в том, что присяжные могут не потерпеть бесконечной цепочки утверждений в духе «как это все могло бы быть». Рано или поздно они начинают думать: «Очень интересно. Какое богатое воображение. Но ваш клиент знает, как все было на самом деле. И вы тоже. Так что перестаньте рассказывать нам сказки». В конце концов Стерн решает, что все же попробует использовать этот метод, но при этом станет внимательно наблюдать за присяжными, чтобы уловить момент, когда их язык тела скажет ему, что пора остановиться.

– Вы выдели, как вела себя Венди Хох, когда она в вашем присутствии давала свидетельские показания. Она хотела всем угодить. Она так волновалась, говоря по телефону с нобелевским лауреатом – независимо от того, кто на самом деле ее собеседник. Она пребывала в восторге от своей сопричастности к созданию такого невероятно важного лекарства, как «Джи-Ливиа», спасающего жизни людей. Ее также, несомненно, приводило в восторг то, что она участвует в деле, которое, по всей вероятности, позволит ее компании получить миллионы долларов дохода – если клинические испытания будут продолжены. Так что мы знаем, что по целому ряду причин Венди Хох очень хотела, чтобы Кирил Пафко был доволен. И, несмотря на ее ложь собственному руководству, вероятно, история, которую она поведала вам, правдива – в том смысле, что в своем стремлении потрафить человеку, который назвался Кирилом Пафко, она в самом деле сделала то, о чем он попросил.

Но что же он на самом деле ей сказал? Вспомните, какова процедура проведения клинических испытаний, какая она долгая и сложная и как высока в ней вероятность ошибки – даже при соблюдении всех инструкций и формальностей. – Стерн поднимает руку, давая знак Пинки, и она выводит на экран материала слайд. – Субъект клинических испытаний, а именно пациент, разумеется, так или иначе говорит с врачом и медсестрами о том, как именно они работают и что делают, а местные лаборанты проводят тесты – делают анализы крови, сканирование и так далее. Врач, медсестры и лаборанты передают собранную информацию специалисту-оператору, а он вводит ее в базу данных, за которой следит отдел контроля результатов. Если возникает какая-то проблема, кто-то в отделе контроля результатов, вроде Венди Хох, сообщает об этом супервайзерам из «ПТ». Те, в свою очередь, докладывают доктору Лепу. А Леп затем говорит со своим отцом и решает, следует ли информировать внешних контролеров безопасности.