Последнее лето

– Так кому же?

По светлому лицу управляющего прошло быстрое облачко разочарования, и тут же он озабоченно потер гладкий подбородок.

– Да, тут подумать надо...

Вышагивая по кабинету, Тарас Константинович останови лея.

– Есть такое мнение: Морозовой Анне Павловне.

Как ты?

– Москвичке?
– весь вид Игонькина выразил изумление.
– Да она же на пенсии.

– Ну и что? Вот ей подарок и будет. Скуповато мы ее, кстати, проводили. Если по совести говорить.

– Я что-то, Тарас Константинович, не того...
– Игонькин развел руками, все еще не веря, что директор говорит всерьез.

– Последний год она у меня, по существу, сторожихой на ферме работала. Личность-то ничем не приметная. Я и запомнил-то ее только потому, что все ее не по фамилии зовут. "Москвичка, москвичка". Непривычно как-то вроде.

Тарас Константинович снова остановился - прямо против сидящего и недоумевающего Игонъкина.

– А когда у тебя на ферме ночной отел шел, кто телят принимал? Не сторожиха эта?

– И что ж из того? Не она одна.

– А ты хоть знаешь, почему ее москвичкой зовут?

– Слыхал. Родом будто из Москвы. Что же, за это и премировать? Игонькин хохотнул, тут же согнал улыбку.
– Тогда уж скорей сыну ее, Василию, отдать. Тракторист, и вкалывает подходяще. В самом ажуре будет.

– Вот пусть он еще и повкалывает. Сколько мать-то вкалывала.
– Тарас Константинович хмыкнул.
– В общем, если не возражаешь, ей. Таково же мнение и партбюро.

– Да я что же. Ладно.

– Отлично, договорились.
– Прикидывая, не забыл ли чего еще, Тарас Константинович сдвинул косматые брови и тут же удивленно, с живейшим любопытством вскинул их. На полу, вдоль плинтуса лежала какая-то узкая штуковина в аккуратном брезентовом чехольчике.

– Это что у тебя за новая техника такая?

Игонькин выскочил из-за стола, круглые гладкие щеки его порозовели.

– Да так это, подарили мне...
– Он проворно задвинул подарок ногой под стол.
– Удилище складное.

Прищуренные глаза директора глянули на него остро и насмешливо.

– Тебе бы, Игонькпн, в рыбхозе командовать.

– А я там работал, - наигранно простодушно сказал Игонькин.
– Без малого три года руководил.

– И как?

– Все в ажуре. Водоемы зарыбляли. Свежую рыбу давали.
– Игонъкин повел плечами, будто удивляясь вопросу: как же, мол, иначе может быть?

– А чего ж ушел оттуда?

– На колхоз бросили, сам-то разве бы ушел? Вот где рыбы-то было! И никакой удочки не надо. В отстойник придешь, глубина десять сантиметров, карпы, можно сказать, пешком ходят. За хвост - да на сковородку со сметаной!

От удовольствия Игонъкин причмокнул губами, не очень уверенно спросил:

– Может, зайдем, Тарас Константинович? Время к обеду, а рыбка у меня и сейчас есть.

– Любишь ты сладко пожить, Игонькин, - усмехнулся директор, не отозвавшись на приглашение.

– А кто не любит? Цель нашего государства - чтоб все люди хорошо жили, - убежденно сказал Игонькин, и снова в его ясных карих глазах обозначилась мимолетная умная насмешка: голыми руками меня, директор, не возьмешь!..

– Ладно, сиди, - утратив всякий интерес к разговору, кивнул Тарас Константинович.
– А я сейчас к Морозовой - пускай собирается.

– Раз так - и я с вами.

– Игонькин с готовностью одернул рубашку. Порадуем старуху.

– Да я уж один, тебя люди ждут.
– Стоя рядом с РТгонькиным, статным и розовощеким, Тарас Константинович взглянул на него - снизу вверх, легонько завидуя его молодости, здоровью и недоумевая, как такой мужик может быть неважным работником. Не хватает у человека чего-то или, наоборот, чего-то лишку в нем?

3

– Читай, просвещайся, - сказал Тарас Константинович, вылезая из машины.
– Я с полчасика, не больше.

Если еще хозяйка дома.

– Угу, - кивнул Петр, сладко зевнув и явно настраиваясь на другое времяпрепровождение.

В крохотном дворике, где под навесом белела поленница березовых дров, бродила вся хозяйская живность - пяток очумевших от жары кур. Двери в сенки и вторые, в комнату, были открыты, оттуда доносилось ровное постукивание швейной машинки.

– Гостей тут принимают?
– громко спросил Тарас Константинович, переступив порог.

Не отпуская ручки, Анна Павловна взглянула на вошедшего поверх очков и тут же сдернула их, вскочила; по ее крупному, чуть одутловатому лицу побежали ласковые мелкие морщинки.

– Батюшки, кто пожаловал! А я слышу - машина вроде зашурчала. Так и думать не подумала, что ко мне это. Садись, Константиныч, садись. Вот уважил, так разуважил старую!

Сыпя мягким, не по-местному акающим говорком, хозяйка засуетилась, прибирая на ходу, хотя в тесной комнате и без того царили порядок и чистота. Железная койка в углу с высокими белыми подушками, комодик в простенке, стол у окна и печка с выдвинутой плитой у самой двери - все это было расположено впритык и всетаки уютно.

От крашеного пола исходил приятный холодок, пахло чем-то вкусным, жареным, - Тарас Константинович незаметно сглотнул: опять по спешке одним кофе позавтракал... Под веселый говорок хозяйки он протиснулся к окну, сел, снова подивившись, как в такой тесноте помещаются тут по праздникам две дочери и сын Анны Павловны, да еще с семьями. Дети живут отдельно, просторно, гулянки продолжаются у них, но по установившейся традиции первый день любого большого праздника - у матери. Бывал тут в гостях и Тарас Константинович и тоже умещался...

– Как же ты там гулял-отдыхал, на курортах-то на своих?
– усевшись наконец и подперев голову рукой, спросила Анна Павловна.
– С лица-то вроде посвежел, а поправки нет, не видно.

– Хорошо отдыхал, Анна Павловна, - улыбаясь, кивал Тарас Константинович, тепло и зорко вглядываясь в хозяйку - как и она в него. Нисколько не изменилась, пожалуй; разве что прибавилось седины в волосах, покрытых линялой косынкой, - они, как и у него, были теперь уже не черными и еще не сплошь белыми, а какимито сивыми, - да глубже, с ясной стариковской грустинкой, стали глаза. Человек после какого-то рубежа стареет не постепенно, а рывками: год, пять лет - он все вроде такой же, а потом раз - и сдал. Потом опять словно его законсервировали, и снова рывок. Тарас Константинович с Морозовой одногодки, и следующий рывок у них будет, видно, последним. Такой же, наверно, была бы сейчас и Маша...