Последнее лето

– Чего ж тогда раньше на неделю заявился?
– с веселым любопытством допытывалась хозяйка.
– Ты не вздыхай - ты отвечай.

– Заскучал, Павловна, - признался Тарас Константинович, - Да и непорядок это, сказать тебе. Уехал в отпуск накануне посевной. Отродясь в такую пору баклуши не бил. Врачи угнали.

– Вот и досиживал бы.

– Да ведь как? Получше стало - хватит, чувствую.

Недельку, мол, дома поотдыхаю. А тут уж не усидел, конечно.

– Вот, вот, - обрадованно подтвердила Анна Павловна.
– По себе знаю: как старый лапоть стала - все ему куда-то бежать надо. Весь день и крутишься. То одно, то другое!

– Не соскучилась, значит, на пенсии?

– Да когда, говорю тебе! В избах отмыла, выскоблила, теперь внучатам пошить кое-что надо.
– Анна Павловна, как-то лукаво наклонив голову, спросила: - А ты что - или на работу обратно звать пришел?

– Да нет... Я, Анна Павловна, поинтереснее тебе предложение привез. Решили тебя на туристский поезд послать.

– Это что же за штука-то?

Тарас Константинович объяснил, с интересом ожидая ответа.
– Морозова на минуту-другую задумалась, что-то прикидывая, и махнула рукой.

– А что? Поеду, Константиныч, ей-богу, поеду! Хоть напоследок покатаюсь. Дорогая она, эта путевка?

– Сто пятьдесят с чем-то либо сто шестьдесят.

– Э, дорогонько, дорогонько!

– Так оплачиваем-то ее мы, - успокоил Тарас Константинович.
– И на дорогу, думаю, еще подкинем.

– Так-то оно так...
– Морозова остановила на директоре спокойный прямой взгляд.
– Константиныч, скажи ты мне по совести: не обидятся люди? Нашли, мол, кому дать - старой песочнице! Есть ведь и помоложе меня, что заслужили.

– А ты не заслужила, Анна Павловна?
– почему-то начав волноваться, спросил Тарас Константинович.
– Разве ты чем хуже других?

– И не хуже ровно. Да и не лучше. Как все.

– Сколько ты у нас в совхозе проработала?

– Ну сколько? С октября сорок первого.

– А сомневаешься, - упрекнул Тарас Константинович.
– Четверть века, выходит. Да еще с загогулиной.

– Как привезли, так в тот день и вышла.
– Анна Павловна раздумчиво покачала головой.
– Сам, поди, помнишь.

Тарас Константинович помнил.

Спасаясь от мелкого холодного дождя, эвакуированные жались под навесом хозяйственного сарая, с баулами и узлами, разношерстно одетые и грязные; приглушенный беспокойный гул их голосов доносился из коридора сюда, в кабинет, - Тарасу Константиновичу было и жаль их, и стыдно перед ними. Война, как чудовищная взрывная волна, выбила их из родных гнезд; они, уже видевшие бомбежки, смерть, горе, ждали от него немедленной помощи, решения своей участи, - он встречал их в теплом кабинете, в защитном кителе с белоснежным подворотничком, в хромовых сапогах, покуривая легкий душистый табак и мучаясь от собственного бессилия. Забрали главного агронома, зоотехника, агрономасадовода, большинство механизаторов, лучшие машины - с кем, как ему было работать дальше? С маникюршей из Смоленска, глядевшей на него еще полными ужаса глазами? Со стариком-гримером, у которого от старости дергалось веко и тряслись склеротичные руки? Как их всех расселить, накормить, найти подходящую работу? Чем, наконец, унять собственную тревогу, которая как тяжелым молотом бухала в его и без того не очень здоровое сердце? В довершение секретарь обкома, у которого он побывал вчера, - взвинченный, задерганный звонками, - отчитал его, как мальчишку.

– Чтоб я больше от тебя ни о каком фронте не слышал! Ясно! Мы бронируем директоров совхозов, годных к строевой. А ты не строевик - смотрел я твое личное Дело, не ври! Пойдешь писарем или в похоронную команду - от тебя что, больше толку будет? Поезжай работай - там твой фронт. Гони мясо, молоко, зерно, хлеб - все гони! Сколько можешь. Вот за это и спрашивать будем. Да так, что фронт тебе еще манной небесной покажется!

Чертыхнувшись, Тарас Константинович свернул и закурил новую папиросу, вызвал секретаршу.

– Зови сначала тех, кто с ребятишками.

Вошла статная черноволосая женщина в потемневшей от дождя жакетке, с отброшенной на плечи шалью; несмотря на измученное, довольно еще молодое лицо и синие полукружья под глазами, взгляд ее был тверд, даже спокоен.

– Ну и дороги у вас, - сдержанным и все равно сильным чистым голосом сказала она.

– Обыкновенные, районные.
– Директор в душе подосадовал: опять интеллигенция.
– Садитесь. Откуда вы?

Фамилия?

– Из Москвы. Морозова.

– Из самой Москвы?
– Тарас Константинович жадно глотнул табачного дыму.
– Ну как она там?

– Бегут. Как крысы, бегут, - жестко, темнея, сказала женщина.
– А Москва стоит.

– Чего ж вы так о людях? Вы же тоже уехали.

– Трое ребят. Велели ехать.

– Каких лет?
– с некоторой надеждой спросил Тарас Константинович.

Она поняла его - перечислила, не уточняя, сын или дочь, не называя имен.

– Шесть, восемь и одиннадцать. Не работники.

– Понятно... А где вы работали?

– На галантерейной фабрике.
– Женщина устало и машинально пригладила рукой чуть вьющиеся на лбу и, должно быть, все еще мокрые волосы. Зонтики делали,

– Муж есть?

– Троих без мужа не заводят.

– Где?

– Где ж ему сейчас быть.

– Офицер?

– Солдат.

Прикидывая, Тарас Константинович в затруднении побарабанил пальцами по столу.

– Какую же вам работу дать?

– Любую, - равнодушно откликнулась Морозова.
– Свинаркой, телятницей.

– А сможете?

– Попробую. Девчонкой жила у тетки в Подмосковье, по хозяйству помогала.

– Это вот замечательно, - обрадовался директор. Повеселев, он написал распоряжение в столовую и коменданту - на каморку в бараке, честно предупредил: - Барак нежилой. Придется самим там подмазать, щели заткнуть.

– Сумею, - коротко кивнула Морозова.

– Аи да Москва!
– впервые за весь день улыбнулся директор.

– А что Москва?
– не принимая шутки, устало и строго переспросила женщина.
– Москва - город рабочий.

Как всегда бывает в жизни, все как-то мало-мальски образовалось, притерлось; через месяц совхоз в районе ставили даже в пример того, как надо трудоустраивать и заботиться об эвакуированных. Тарас Константинович не обманывался, прекрасно понимая, что в этом заслуга скорее самих эвакуированных, стойко переносящих невзгоды, нежели дирекции совхоза с его весьма ограниченными возможностями. В постоянных заботах он на какое-то время упустил из виду Морозову, а когда снова столкнулся с ней, оказалось, что в животноводческом цехе она уже считалась одной из лучших работниц; называли ее чаще всего не по имени, а коротко - москвичка. Добралась она однажды и до директора, потребовав, чтобы на телятник немедленно доставили глину, песок и воду: из-за нехватки людей многие животноводческие помещения ушли в зиму неподготовленными, а та первая военная зима была суровая.