Последние каникулы, Шаровая молния

– Ишь ты!
– встав, сказала Оля.- Он не за деньги работал! За идею! Вот оно как! За какую ж ты такую идею, Кочетков, работал, что тебе деньги совестно взять, а? Скажи давай! Может, мы все за такую идею от денег откажемся. Мы ведь ему как каменщику платим, а не как командиру, верно?
– спросила она ребят.- Голосуем тридцать восемь частей, коммуну!
– объявила она.- Кто "за"?
– И высоко подняла руку.

Медленно, неохотно поднимались руки, ребята не смотрели друг на друга. Вадик долго колебался и все-таки проголосовал "за" - последним, под Олиным взглядом. И в напряженной тишине Сережа-комиссар объявил, отдуваясь:

– Двадцать "за" - простое большинство. Ну, Моня, дели!..

И Моня, сощурившись на окно, выдал цифру до сотых.

– Кто последний?
– завопил Вовик и не двинулся с места. Первым к столу подошел бывший завхоз Витя.

Фальшиво-весело подмигнув Оле и подтолкнув ее в очередь, выстроившуюся к Сереже, Вадик торопливо вышел из столовой. Остановился неподалеку от двери, услышал Сережин голос: "Поздравляю! Получи свои кровные. Распишись. Ну, давай лапу!",- потом возглас Вовика: "Маленьким - без очереди!"

На пустой линейке трещал туго натянутый ветром, еще не спущенный вымпел отряда. Флагшток дрожал, как у судна на ходу.

– Врагу не сдается наш гордый "Варяг"...- пропел за спиной у Вадика Игорек. В руке у него были зажаты деньги.- Слушай, человек в белом халате! Какая принципиальная у тебя девочка!..
– Он весь затрясся от смеха.- При случае и необходимости она тебя и под суд отдаст!.. Ну-ну, охолони!- И, смерив Вадика взглядом с головы до ног, Игорек удалился в избу. А Вадик - от греха - пошел на обрыв.

Быть может, через минуту - он едва успел напоследок оглядеть привычный пейзаж с водой, с хищно кидающимися на гребешки волн чайками и чуть проглядывающим на горизонте противоположным берегом,- услышал торопливые шаги, обернулся, и плачущая Оля кинулась ему на шею.

– Что ты? Что ты?
– спрашивал Вадик, отводя ее мокрое от слез лицо. Но она плакала, закрывая глаза руками.- Что случилось?

– Дура я, дура!
– проговорила наконец Оля.- Если б я не выступила... Но ведь это нечестно было бы, Вадя?! А получается, будто я с Кочетковым заодно. Ты пойми - не так это! Не предала тебя я...

– Все нормально,- бормотал Вадик, гладя ее по голове, по мокрым щекам.- Все нормально.

Оля заглянула ему в глаза, словно удостоверяясь в его искренности, и с силой сказала:

– Сейчас самое трудное между нами было, Вадик,- И приникла к нему, тесно прижимаясь всем телом, не обращая внимания на деликатные покашливания ребят, спускающихся к воде мимо них.- Если это перевалим...

– Перевалим...- вяло отозвался Вадик.- Я тебя понимаю.,.

– Вот, возьми.- Резко отстранившись, Оля вдруг сунула ему в карман куртки аккуратную пачечку денег.- Твои!

– Ты что? Зачем? Да не возьму я!..- засопротивлялся Вадик и вдруг, по выражению Олиных глаз поняв, что это ее деньги, больно схватил ее за руку.- Ты что?!

– А у кого возьмешь?
– Оля вырывалась.- Или от каждого по бумажке?

– Да ты что?!
– заорал Вадик взбешенно.- Я же сам отказывался! Не нужны мне эти деньги!..- Он почти оттолкнул Олю от себя.

– Вот теперь вижу - действительно не нужны, А то мне показалось...- сказала Оля, и укоризна в ее тоне пронзила Вадика.

– Креститься надо, когда кажется!
– запальчиво начал он и, глубоко вздохнув, признался: - Перевалили.

И тогда Оля, властно притянув его к себе, поцеловала.

Потом аккуратно сложила бумажки одну к одной, перегнула и, чуть отвернувшись от Вадика, приподняв плечо, спрятала их.

Никого не стесняясь, они спустились, держась за руки, к воде, походили по берегу, зашли попрощаться с дядей Сашей - и не застали его - и вдруг вспомнили, что еще не простились с нишей: их исповедальней и приютом. Они побежали туда, но уже сигналил прибывший автобус и орали ребята: не успели.

– Ну и ладно,- тихо сказала Оля. Перевела дыхание.- Ладно.

А потом была дорога через деревню, мимо домиков, в которых жили все знакомые Вадику люди, и они стояли у калиток и махали руками, и был дядя Саша с мешком вяленой рыбы, нагнавший автобус на самосвале, и электричка, заполненная какими-то странными, диковато пялящимися на отряд то ли дачниками, то ли прокисшими в своих заботах горожанами; и, наконец, вокзал, торопливое в своей неожиданности прощание навсегда, подначки, похлопывания и ни к чему не обязывающие обещания, и удивительное чувство отчужденности в своем родном городе.

И вот он стоит, вертя головой, на площади, а рядом с ним продрогшая на ветру женщина, его женщина, которую он везет к себе домой. И она смотрит на него и ждет: ну что скажет этот тип, который, кажется, теперь берет все на себя...

– Пошли,- сказал Вадик.- Эти такси!.. На метро быстрей доберемся.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Осень.

– Что так рано?
– удивилась мама, когда Вадик выскочил из ванной, на ходу вытираясь полотенцем.- Завтрака еще нет, детка. Ты спешишь?
– Она была в халате, непричесанная,

– Сделай яичницу, пожалуйста,- пробурчал невыспавшийся Вадик, плюхаясь на табуретку у окна--место отца.

– Это я мигом. Опять поздно лег?

Мимо кухни по коридору в веселенькой пижаме с оборочками, как сомнамбула, вытянув перед собой руки, босиком прошлепала Машка. В ванной она сильно пустила воду и, наверное, залезла под струю: послышались стоны, охи и как будто бы даже плач - обычный утренний спектакль.

– Дураки вы у меня,- с любовью сказала мама,- Рано вставать - долго жить, говорят, врачи так считают.- Она с улыбкой покосилась на задремавшего, привалясь к стене, Вадика.

Уже трещало масло на сковородке, уже запахло кофе, и солнце доползло до окна - надо было начинать новый день.

– Они, коновалы, всегда придумают что-нибудь противное,- отозвался Вадик, потягиваясь,- Душ холодный по-ихнему тоже полезен,

Он успел украсть из маминой пачки сигарету и теперь отводил маме глаза. В ванной запела Машка.

– Ты поздно сегодня?
– спросила мама, провожая Вадика до двери.- Позвони, если задержишься.

На улице, холодной и солнечной, ветер лохматил волосы и дергал плащ за полы, Сигарета погасла, а прикуривать на ходу было некогда.