Последние каникулы, Шаровая молния

– От тебя?
– Он нахально разулыбался. Оля ловко и звонко щелкнула его по лбу.

– Дура московская!
– завопил Витька, отскакивая к двери.- Выучилась драться!

– Не балуйся,- сказала Оля материным голосом.- Садись-ка, занимайся!

Витька вернулся к столу и вроде бы опять занялся задачей, не любопытствуя Олиным делом, но был ох, как глазаст.

"Рассказывать по порядку все, что было,- долго, да и незачем...- Оля перечитала и зачеркнула написанное.- Словом, на экзамен я не поехала, и из института меня, наверное, уже отчислили". Она опять перечитала все письмо, но оно ей не понравилось- в нем звучало что-то жалостное,- и опять все зачеркнула.

Витька захлопнул тетрадку, навинтил на ручку колпачок и засунул все свое хозяйство в мятый черный портфельчик. Озабоченный чем-то новым, он вдруг смачно плюнул на пол.

– Это что такое!
– Оля перегнулась через стол и шлепнула его по губам.- Ну-ка, вытри, бандит! Ишь, чему научился!

Витька понуро слез со стула, вытер ладошкой плевок и, отвернувшись от Оли, потащил за ручку портфель со стола.

– Руку помой, мусорщик, человек ведь ты.
– Витька загремел на кухне сосулькой умывальника, а Оля написала: "Устроилась работать в ночь, для дома очень удобно. Братишки весь день на глазах, и матери, она говорит, большая помощь. Жаль, что так получилось, но другого выхода просто нет..." - Она отложила ручку, прочла все с самого начала. Попробовала, что получится, если дописать: "Я все помню",- а потом вычеркнула и это.

Она решительно сложила листочек пополам и сунула его под скатерть по стародавней детской привычке, когда еще она целый год переписывалась с ровесницей из Ленинграда. Та в девятом классе вдруг перестала отвечать ей, а Оля все писала и писала, почти целую четверть раз в неделю, рассказывала то, что раньше той девочке было интересно - и про снег в лесу и про теленочка, который уже пробовал бодаться. Письма, правда, раз от раза становились все короче и фальшивее. А в десятом классе, доросши до какого-то порожка, она все поняла про ту девочку - девочка выросла.

Сейчас пора было идти на работу - разносить дневную почту.

На терраске она оделась, еще раз с порога оглядела комнату и закрыла дверь на замок.

А Витька, нагулявшись и подгадав к приходу матери домой, вкусно пообедал и, сев на диван, в сотый раз начал листать принесенный Олей журнал "Советский экран". Пока мать, напевая - она теперь была много веселей, чем до Олиного приезда,- топталась в кухне, Витька время от времени посматривал на заломленный угол жестко накрахмаленной скатерти. Улучив минутку, исследовал причину беспорядка. Он оставил письмо на месте, здраво рассудив, что до вечера, до Олиного дежурства, оно здесь и пребудет и что-нибудь да придумается. И тут мать вышла из кухни, оправила волосы перед зеркалом, губы покрасила - собралась куда-то.

– Сынок,- сказала она.- Ты просто так не убегай, дом замкни. Хочешь, воды натаскай. Я скоро!

Оставшись один, Витька, насупливаясь и мелко, как семечную шелуху, сплевывая, кое-как разобрался в черновике Олиного письма и очень разозлился: мало того, что Ольга в Москву не ехала (из подслушанных ночных шепотных разговоров Оли с матерью Витька понял, что учиться Ольге дальше неохота, но есть дело-надо в Москву съездить, а мамка сказала: "Денег нет, жалко их; все, что привезла, спасибо, на вас пойдет; напиши, раз такая надобность, письмо крепче разговора"), так еще, выходит, в письме она ни слова за брата не замолвит; пишет тому парню, у которого жила два дня, набрала там всяческих марок и атласов, а теперь жилится попросить еще хоть немного!..

Озабоченный Витька натаскал полный чугун воды и залез на чердак, где прятал в сундуке свои наиважнейшие сокровища. Поглядев на них, он отложил решение на вечер - живший в Витьке голосок нашептывал: обожди! обожди!

Оля ужинала тут же, у коммутатора, не сняв наушники, и время от времени поглядывала на лампочки-индикаторы. Мать, соблюдая все инструкции, чинно сидела за барьером, в зале, подальше от злого старика Миловидова - он ждал разговора с Москвой.

– Опусти в ящик,- попросила Оля мать, передавая ей через барьер вместе с пустой миской запечатанное письмо. Мать машинально поскребла ногтем заклеенный клапан конверта и согласно кивнула головой. На освещенном крыльце, приблизив конверт к глазам, она прочитала московский адрес и, минуя одиноко висящий почтовый ящик, прямехонько отправилась домой.

Витька сидел на диване, рассматривая абажур. По позе и хитрой рожице мать поняла, что он опять отрешается. Абрикосовый свет абажура слепил ему глаза, и в них плавали разноцветные пятна, как на глянцевых листах атласов, которые он подолгу рассматривал на чердаке, то подставляя их под прямой свет солнца, то пряча в тень, отчего плоскость приобретала глубину и горы и моря становились объемными.

Способ извлечь Витьку из мечтательности был открыт еще отцом - мать несколько раз включила и выключила свет. Витька с недовольным лицом завозился на диване.

– Свет жжешь попусту,- попрекнула его мать в тысячный раз.- Ах, ты господи!
– сказала она, примериваясь, как бы поаккуратнее слукавить.- Хоть бы посуду прибрал, что ли? В отца растешь, шут гороховый!

Витька щурился, подслеповато рассматривал ее, а уже соображал, что мать шумит по-пустому и задумала созоровать. Он пошел на кухню, налил теплой воды в таз и, одной рукой болтая тарелки, чтобы они погромче звенели, вытянул шею в дверь - подсмотреть, чего мать затевает. А она, сидя к нему боком, неумело пыталась расклеить конверт. У Витьки даже нос сморщился от удовольствия.

– Сынок!
– веселым голосом позвала его мать.- Пойди-ка сюда! Ты ж мастак марки отлеплять,- заговорщицки сказала она.- Разлепи аккуратно конвертик.- И взглянула на него с сердцем.

Опытным взглядом перлюстратора мельком осмотрев конверт, Витька оценил сложность работы и велел:

– Взгрей чайник!

Через десять минут он вынес матери в комнату листочек, исписанный наполовину, а сам бросился обратно на кухню, прихватив портфель. Мать кликнула его в комнату, когда он закончил свою секретную и спешную работу. Она сидела, уронив руку с письмом на колени, и лицо у нее было спокойное,

– Сынок, мать про своих детей все должна знать. Таиться от нее не надо. А Оле про это мы не скажем. Не выдашь?
– спросила она.- На, залепи и сбегай опусти в ящик. Да палку возьми, опять собаки стаей бегают.

В сенях Витька вложил в конверт еще один, свой листочек.

Старик Миловидов дождался связи с Москвой в одиннадцатом часу. И, хотя платил он за десять минут, хватило бы ему и двух,

– Але! Але! Москва!
– сначала надсаживался он, хотя сигнал был отличный-с параллельной трубки Оля хорошо слышала голос москвича.- Сашу мне позовите,- рыдающим голосом требовал Миловидов,

– Слушаю, слушаю, кто говорит?
– волновался москвич.

– Это папа твой говорит, сукин ты сын,- тем же голосом, каким он всегда начинал скандал, сказал Миловидов.

– Папа, папа, что случилось?

– Помираю я, Сашка, а ты хоть бы приехал, глаза мне закрыл!

– Папа, что случилось? Почему ты не отвечаешь на письма?

– У других людей дети как дети, а у меня не родной. И пока не приедешь, слова тебе не отвечу!
– Старик Миловидов сначала грохнул трубкой, потом дверью кабины и уж очень сильно засовом у входной двери.