Последний дар
Шрифт:
Когда она была подростком, ей казалось странным, что человек так погружен в работу, порабощен желанием маленьких успехов или богатства. Такая жизнь в сплошной работе представлялась ей безрадостной. Убогая жизнь, духовно убогая, без интереса к кому-нибудь, кроме себя. Но Феруз это как будто не смущало. Когда у нее было желание, она заговаривала с ним во время еды или его занятий. Иногда он отвечал, а иногда продолжал заниматься своим делом. Обоих это устраивало. Она тоже работала не покладая рук: стряпала, убирала, приносила, уносила, так чтобы Виджей мог оставаться чудом упорства. Феруз нравилось так говорить о нем: «чудо упорства». Она услышала это по радио: «Леди такая-то — чудо упорства в кампании по защите прав детей». Ей казалось это приятной характеристикой Виджея.
Снаружи остановилась машина. Анна услышала, как хлопнула дверь. Она поняла, что это приехал на такси Джамал, и поспешила к двери до того, как раздался звонок. Почему-то казалось важным успеть до звонка, до того, как всполошатся злые духи, заселившиеся в дом. Когда вошли в комнату, Мариам хотела было встать, но Джамал крепко обнял ее и усадил обратно. Анна что-то сказала ему. Он
— Мама, рассказывай, — сказала Анна.
— Я рассказывала Ханне про Феруз и Виджея, — начала Мариам, и почему-то ее взгляд остановился на фотографии Аббаса, которая стояла на полке с тех пор, как он заболел, и так и не переместилась наверх за эти месяцы. Тогда Мариам рассказывала Джамалу о начале их семейной жизни. — Всё усложнилось, когда я переехала к ним, по крайней мере вначале, и Феруз пришлось договариваться на работе.
Потом, когда они к ней привыкли — а она очень старалась, чтобы привыкли, — ей выдали ключ. Феруз приходила домой в шесть, и у Мариам был часок или два, чтобы посмотреть телевизор до ее прихода. Это было самое сладкое время — час или два после школы — спокойно посидеть наверху, никто тебя не дергает, смотреть на веселых ребят в телевизоре. Ей нравилось жить у них — своя комната, добрая, заботливая Феруз, житейские советы Виджея, когда он вспоминал о ней, и часы свободы, когда могла заниматься чем хочет. Тяга к одиночеству у девочки девяти лет может показаться странной, но слишком много было волнений и неразберихи в ее жизни, и эти часы после школы приносили покой, какого она и не ожидала. Она выключала телевизор загодя, до шести. Когда ей выдали ключ, Виджей спросил, чем она занимается, придя из школы, и она ответила, что смотрит телевизор. Ему это не понравилось. Он нахмурился, грустно покачал головой и сказал, что ей надо нагонять в школе, а не тратить время за телевизором. После этого, придя с работы, он клал ладонь на телевизор — проверить, давно ли его включали. Потом то же самое стала делать Феруз, придя домой, и в доказательство того, что она послушна и трудолюбива, Мариам выключала телевизор заранее и садилась с книгой, или цветными карандашами, или чем-нибудь подобным. Она пыталась делать уроки, но голова была занята другим.
С возрастом она начала хлопотать по хозяйству. Началось это постепенно. Когда Феруз приходила с работы, Мариам помогала ей на кухне. Феруз ставила ей табуретку, чтобы она могла дотянуться до кастрюль. Феруз учила ее, как управляться на кухне, — это каждая женщина должна уметь, даже если ей потом посчастливится выйти замуж за принца. Феруз удивлялась тому, как быстро всё схватывает девочка, — а ведь совсем еще маленькая. Обе не знали еще, что это и уготовила ей судьба — жизнь среди кастрюль и сковородок. И так оно началось — с помощи на кухне. Потом Феруз стала оставлять ей задания на после школы: почистить овощи, вымыть кастрюли, накрыть на стол. Потом — замесить тесто для чапати, поставить дал вариться, и в конце концов она сама стала готовить всю еду.
Они были бережливы и питались просто. Скудный был дом. Так они жили: копили на будущее. Придя с работы, Феруз заглядывала в мусорное ведро: не выбросила ли Мариам овощи, которые еще могут сгодиться. Но так было поначалу, когда она еще не была уверена в экономности Мариам.
Через год-другой — Мариам не помнила точно, потому что при такой жизни время течет иначе, — на нее легла и уборка, и стирка. Феруз уже не так часто заговаривала с ней о ее будущей профессии медсестры в психиатрии, но, придя домой и видя, что стираное сложено и убрано и стол накрыт к обеду, целовала ее. И Виджей бывал доволен, что она сидит с ними и приносит еду, когда что-нибудь понадобится, что рядом человек, нуждающийся в их доброте. Потому что относились к ней по-доброму и говорили ей об этом, говорили, от чего ее уберегли. А она еще не всегда понимала смысл их слов. Может быть, это и подвигло их взять ребенка — найти применение своей доброте, уберечь девочку от унизительной жизни. Внушить ей уважение к жизни с трезвыми людьми, к честной работе. Поначалу Феруз смущала ее разговорами о семейной жизни.
Работа по дому была нетрудная. Она ей даже нравилась: готовить еду, потом убирать со стола, расставлять посуду по своим местам, протирать пол в кухне. Ощущалось это как достижение. Она может что-то сделать и осуществить к своему удовольствию. Даже Виджей не требовал от нее большего усердия — видел, как она старается. И в школе дела улучшались. Она училась уже в средней школе — шумной, многолюдной, где учителя и ученики не давали друг другу спуску. Она настолько отстала, что ее присоединили к тупым. Так они сами себя называли. Работой их не загружали. Некоторые учителя приносили им для чтения комиксы, позволяли играть на уроках в настольные игры. Она впервые стала получать хорошие отметки. У нее завелись новые подруги. Учитель, мистер Туэйт, был доволен ею, и ей нравились его уроки. У него была большая рыжая борода. И он единственный в школе звал ее Мариам, а не Мэри. Отвлекаясь от уроков, он рассказывал им невероятные истории — и детям хотелось, чтобы они продолжались без конца. Однажды он рассказал Мариам о происхождении ее имени. Когда мусульмане захватили Мекку, рассказывал он, они пошли к Каабе, чтобы убрать всех идолов и картины, оставшиеся от язычников. «Ты знаешь, что такое Кааба? Там большой камень — все мусульмане поворачиваются к нему лицом, когда молятся. У мусульман только один бог, идолы других аравийских богов сделали место нечистым, и мусульмане их убрали. Но среди картин была маленькая икона Богородицы с младенцем, и Мухаммед, пророк мусульман, прикрыл ее ладонью и повелел все остальные закрасить. Имя Матери Спасителя любимо всеми народами», — сказал мистер Туэйт. Ему пришлось объяснять многие детали этой истории, чтобы она поняла, и спустя годы, когда поняла еще больше, ей хотелось узнать, что стало
с той иконой.Словом, после школы она шла домой и принималась за хозяйство. Закончив, отправлялась в свою комнату и слушала музыку на кассетнике, который подарили ей на день рождения Феруз с Виджеем. Тогда она могла слушать музыку целый день.
Она говорила себе, что счастлива, но, конечно, это было не так. Никто в этом возрасте не счастлив: столько всякого с тобой происходит, уверенности в себе нет, боишься выглядеть глупой. И она внушала себе, что несмотря на всё, из-за чего человек несчастлив в этом возрасте, она счастливая девочка. Хотелось бы быть поумнее, ожидать чего-то от будущего, как-то распорядиться своей жизнью — но несчастливой она не была. Она привыкла к осторожной жизни Виджея и Феруз, где всё подсчитывалось, даже ложки. Они были добрыми людьми, взяли ее к себе, заботились о ней. Она была им благодарна, работа по хозяйству ее не тяготила, а если и случалось такое, то редко. Она стала понимать, почему они так трудятся и так за всем следят. Они полны были решимости выстоять, не сдаться обстоятельствам — после того, как столько претерпели, прошли такой долгий путь. Она думала, что из-за этих усилий они и бывают порой мрачными.
Потом к ним приехал жить племянник Виджея. Ей тогда было шестнадцать лет, последний год в школе. Виджей работал бухгалтером в фирме, которой владели два брата-индийца родом из тех же краев, что он. Он вел бухгалтерию нескольких маленьких предприятий, входивших в фирму. На работу он ходил в костюме, и видно было, что считает себя человеком, кое-чего достигшим в жизни. Да, он достиг, достиг, но это не мешало ему заниматься с прежним усердием, чтобы перейти на следующий уровень профессиональной квалификации. Племянник, которого Мариам было велено именовать кузеном, был сыном сестры Виджея. Виджей пригласил его и устроил в колледж в Эксетере — изучать бухгалтерию. Со стороны Виджея это был жест примирения с родней, но еще он подумывал о том, чтобы открыть собственную фирму, когда обучится племянник, — семейную бухгалтерскую фирму. И племянник переехал к ним жить.
Она не говорила о нем прежде, но с ним как-то было связано то, что с ней случилось, то, как она ушла от Феруз и Виджея. Им следовало знать об этом. Ну, не обязательно знать, однако это помогло бы им понять, как сложилось всё в дальнейшем. И она не хотела держать это в себе и дальше.
Племянник оказался старше, чем она думала, — лет двадцати трех. Приехав из аэропорта с Виджеем, он поздоровался по-индийски и без конца улыбался. Спать лег на стеганом одеяле на полу в гостиной — другого места для него не было, — но Виджей сказал, что это не страшно, индийцы могут спать где угодно, они привычны к трудностям. Поначалу никаких сложностей с ним не было. Утром он сворачивал свое стеганое одеяло, выпивал чашку чая с ломтиком хлеба и отправлялся в колледж. Приходил только вечером к ужину. Весь день занимался в классах и в библиотеке, без перерыва на обед. Виджей очень одобрял его усердие. Она не думала, что он самостоятельно гуляет по городу; придя домой, разговаривал мало — большей частью с Виджеем. Он немного стеснялся своего английского — и не без оснований. Она по большей части не понимала его, и, даже когда догадывалась, слова выходили у него комом, как будто он говорил задом наперед. Потом он немного освоился, и Мариам, придя из школы, иногда заставала его дома. Он знал, что она не их дочь, даже не приемная, а так, найденыш, подобранная его родственниками, и прислуга за всё, Мариам Риггс. Все разговоры о «дочери» со временем забылись — вспоминались, лишь когда ее отчитывали. Она долго не могла взять это в толк, но, когда увидела, как обходится Виджей с племянником, кое-что про семью поняла — про ответственность, любовь, какую-то гордость, — поняла, что у Феруз и Виджея по отношению к ней таких чувств нет.
Племянник стал донимать Мариам. Когда она возвращалась из школы, а племянник был дома, он ходил за ней по пятам, говорил слова, не всегда ей понятные, но смысл их она могла угадать по жестам, которыми они сопровождались. Если Феруз и Виджей были дома, его взгляд следовал за ней повсюду и словно притрагивался к ней. Из споров между Феруз и Виджеем можно было понять, что ему не нравится спать на полу, тогда как у нее отдельная спальня. Динешу надо учиться и нормально отдыхать, чтобы усваивать то, что преподают в колледже. Если не может спать — не может учиться. Динеш — так его звали. Она долго не могла произносить его имя вслух. Феруз спорила с Виджеем, говорила: «Мариам нам как дочь». Слыша это, Мариам улыбалась. Виджей говорил: «Да, конечно, и она поймет, что это нужно для блага всей семьи». Мариам понимала, что рано или поздно ей придется уступить комнату, и тогда ей негде будет спрятаться от Динеша, оставшись с ним наедине в квартире.
Начались трения с Феруз: Мариам старалась прийти попозже, чтобы не быть с ним наедине, и не успевала делать все работы по дому как следует. Они решили, что она распустилась, околачивается на улице с ребятами. «В этой стране девушка рано или поздно испортится, как за ней ни следи», — говорил Виджей. Она хотела поговорить с Феруз: кузен Динеш стал угрозой — неизвестно, что он способен был выкинуть. И когда Феруз очередной раз рассердилась на нее за то, что пренебрегает своими обязанностями и долго болтается на улице, — а ведь они все эти годы относились к ней как к родной дочери, — Мариам совсем расстроилась. Она сказала, что кузен Динеш досаждает ей и поэтому она старается не быть дома. «Как досаждает?» — спросила Феруз. «Ты знаешь как», — сказала Мариам. Феруз с гримасой отвращения ударила ее по лицу. Вот что она сделала — ударила по щеке, первый раз за все годы. Потом сказала ей, что она испорченная девчонка, и чтобы впредь такого не говорила. Мариам не могла рассказать Феруз, что он приходит в ее комнату и роется в ее вещах. Не могла рассказать, что он ходит за ней по дому и не дает пройти. Не могла рассказать, что он трогает ее за талию и за бёдра и что однажды сделает с ней кое-что похуже. Но после того, как Феруз ударила ее… Эта пощечина была для нее потрясением. После этого она не могла рассказать Феруз, что происходит и чего она боится.