Последняя буква Севера

Джейк молчит, сжав челюсть. Машина замедляет ход, и он тормозит у обочины. Вдали наступающего вечера горят огни заправки, заходящее солнце разливает оранжевый свет на заросшее поле и асфальт. Джейк поворачивает голову, в закатном свете его карие глаза светлеют, а золотистые крапинки в них подсвечиваются, и создается впечатление, что он надел линзы.

– Прошло слишком мало времени. Ты ведь не думала, что одно наше общение мигом решит все твои проблемы? Они будут пытаться свалить тебя с ног снова и снова, продолжат портить тебе жизнь, но ты будешь давать отпор. Мы будем. Нужно ставить их на место из раза в раз, и тогда все изменится. Это как в спорте – приходится долго, упорно и изнуряюще тренироваться, и только потом будет виден результат. Понимаешь, о чем я?

Сев вполоборота, он опускает локоть на руль.

– Мы сейчас бесим всех вокруг, потому что они не понимают, какого черта мы вдруг стали друзьями. Воспринимай это, – указывает он на пакет, – как веселье. И продолжай давать им отпор. Ник рассказал мне о том, как прошло собеседование в газету. Ты большая молодец, Микаэла.

Ох, боже.

– Комплимент? Полагаю, это был аванс добрых слов сразу на следующий год?

Улыбнувшись, Джейк пожимает плечами. Что-то в его улыбке на долю секунды напоминает мне о том мальчике из детства. Меня накрывает острой волной ностальгии, которая мгновенно сменяется обидой, и вопрос сам собой срывается с моих губ:

– Почему ты перестал дружить со мной?

Тело обдает жаром, а пальцы сжимают бумажный пакет с такой силой, что становится больно. Мне хочется забрать свои слова назад, но при этом так же сильно хочется узнать ответ. Поговорить. Выслушать. Понять. И наконец-то перестать злиться.

Раскрыв губы, Джейк растерянно покачивает головой.

– Микаэла.

– Почему? – цежу я сквозь сжатые зубы, и мой собственный голос звучит чужим и грубым.

Потерев лоб, он откидывается на спинку сиденья и, повернув голову, долго смотрит в мои глаза.

– Ты ведь знаешь ответ.

– Знаю. Но я хочу услышать это от тебя. Возможно, даже хочу услышать ложь. Соври, Джейк, скажи, что тебя заставили, пригрозили. Что угодно, но дай мне хоть что-то.

Мне нужно услышать от него хоть что-то, чтобы мы смогли двигаться дальше, иначе я буду снова и снова возвращаться к старым обидам, которые не дадут нам нормально общаться. А мне бы этого хотелось, потому что в последнее время я ловлю себя на мысли, что не хочу завершать наш диалог. Меня даже не напрягает сарказм, а наоборот – нравится. Но я не хочу, как сейчас, ловить себя на внезапных вспышках злости из-за детских обид.

Мне хочется верить, что Джейк это понимает.

Закусив колечко в уголке губы, он неотрывно смотрит в мои глаза, легкий ветер подхватывает упавшую на лоб прядку волос, а я пытаюсь избавиться от мысли, что хочу взять карандаш и запечатлеть этот момент на бумаге.

– Поговори со мной, – шепчу я. – Без издевок и сарказма. Хоть раз. Пожалуйста.

– Я бы хотел дать внятный ответ, который хоть как-то оправдал бы меня, но все слишком просто. Я трус, Микаэла. Я стыдился своего прошлого и того, где жил. Мне было двенадцать лет, мы перешли из младшей школы в среднюю, и я до усрачки боялся того, что все узнают правду. Еще больше боялся вспоминать чертов трейлер-парк. И то, что мы почти не видели своих матерей, потому что они вкалывали, чтобы прокормить и одеть нас. Боялся, что перед сном нужно несколько раз проверять, закрыл ли ты дверь, чтобы кто-то пьяный не ввалился по ошибке, потому что такое происходило постоянно. И при этом я не мог уснуть, пока мама не придет с ночной смены в баре, потому что на нее мог напасть наш выпивший сосед, которого в итоге арестовали, помнишь?

От его слов по моей коже бежит мороз, потому что мне совсем не хочется будить в памяти воспоминания таких ночей или жуткой тоски по маме, которой почти никогда не было дома. Я стараюсь оставлять в памяти только хорошие моменты, иначе можно попросту впасть в депрессию или сойти с ума. Может, если бы я в двенадцать лет резко получила нормальное детство, ощущение безопасности и возможность видеть маму чаще, то сейчас точно так же смотрела бы на прошлое? Но это мой дом, и я не знаю другого. Когда жизнь подкидывает дерьмо, из которого не выбраться, ты миришься с этим и учишься существовать в тех условиях, которые есть.

Я просто привыкла, мне не с чем сравнивать. Мое ощущение безопасности в детстве заканчивалось на том, что я поверяла, закрыла ли дверь изнутри и плотно ли я подоткнула ноги одеялом, чтобы монстры из-под кровати не достали меня посреди ночи. Это все, что я могла сделать для своей безопасности в том возрасте.

Однажды жизнь станет лучше, я это точно знаю, и это зависит лишь от меня, от того, чего я смогу добиться в будущем, когда окончу школу.

– Ты перестал разговаривать со мной, а потом и вовсе начал огрызаться.

– От стыда, я огрызался от стыда за то, что не мог признаться в собственной трусости. Я злился на себя, а еще на тебя, потому что ты не сдавалась и хотела поговорить. Ты была живым напоминанием о месте, которое я не хочу называть своим домом даже в прошедшем времени.

– А сейчас я перестала быть этим напоминанием?

– Я уже давно понял, каким кретином был, потому что я сам и есть это чертово напоминание, но я какого-то черта перекинул все на тебя. Я не хотел обидеть тебя, Микаэла, больше всего на свете не хотел, но сделал это при первой же возможности. Я выбрал себя, новую жизнь и безопасность. Черт, даже сейчас стыдно произносить это вслух, но так и есть. Все, что связано с трейлерным парком, вызывало у меня отторжение, будто запах спирта на утро после бурной гулянки, когда ты даже смотреть на алкоголь не можешь и тебя начинает тошнить. Психика – странная штука. Я боялся, что скоро все закончится и придется вернуться в старую жизнь.

Джейк достает из кармана пачку сигарет и, взмахнув ею, выходит из салона. Тяжело сглотнув, я молча слежу за тем, как он чиркает зажигалкой и обходит внедорожник. Открыв дверцу с моей стороны, Элфорд опирается ладонью о крышу и, качнув головой, пожимает плечами, словно никак не может собраться и сказать что-то связное.

– Спустя время я уже тупо не знал, как извиниться перед тобой, не знал, с чего начать. И больше всего боялся, что ты не простишь меня. Так что легче было вступать с тобой в глупые перепалки и таким образом привлекать внимание – хоть какое-то общение.

Повернувшись на сиденье, я свешиваю ноги, и Джейк напрягает плечи, будто готовится к тому, что я сбегу.

– Ты словно помнишь только плохое, – говорю я, рассматривая свои кеды. – Будто хорошего никогда не было.

– Это не так, больше не так. – Выдохнув дым, он отбрасывает сигарету в сторону. – Прости меня. Прости за то, что был трусом и мудаком. Прости за то, что бросил тебя одну и не нашел смелости даже нормально поговорить.

Мне становится легче. Конечно, я всегда знала ответы на свои вопросы, но мне хотелось, чтобы Джейк проговорил все вслух. Хотелось услышать просто извинение, и я его получила. Мы были детьми, перестали дружить, было больно и обидно, но уже ничего не поделаешь. Никто не совершил преступление, многие люди перестают общаться. Самое главное, что Джейк никогда не заходил дальше сарказма, не унижал меня и не позволял делать это другим.

– Не знаю, есть ли у нас шанс снова стать друзьями. – Согнув руку в локте, он подается ближе. – Но в последнее время мы вроде неплохо справлялись, как считаешь?

Я медленно киваю.

– Думаю, да. Мне просто хотелось, чтобы ты извинился.

– Снова друзья? – спрашивает он, вскинув брови. – Настоящие?

Приходится прикусить губу, чтобы подавить глупую улыбку.

– Снова друзья. Настоящие.

Улыбнувшись, Джейк взмахивает рукой.

– Иди сюда, нам нужны примирительные объятия.